Влечение. Эротическая сага

– Увидишь…

Через несколько минут Костя и Мила были в мастерской. Так чаще называл это место художник небольшого южного городка. Много разных названий водится у людей, занимающихся подобным творчеством. Костин однокурсник по факультету, например, относился к своему труду очень старательно и кропотливо. Над каждой работой страдал месяцами, а то и годами. В то же время место своей творческой деятельности называл «сени». И не только потому, что жил в деревне. Его «сени» по размерам были больше, чем все остальные комнаты. Не говоря уже о своем назначении. А всё потому, что, с одной стороны, эту обитель он считал выходом в жизнь своих картин, и местом проникновения, вступления, взгляда в собственную душу – с другой. Другой товарищ по художественному цеху место своей деятельности называл не иначе, как кабинет. Хотя кроме стола, табуретки, дюжины полок с бумагой и карандашами там ничего не было.

Костина мастерская с важными подсобными объектами, совмещала в себе многое другое. Его разнообразные пристрастия, которые нашли свое отражение в скульптуре, живописи, портрете, миниатюрах требовали определенных просторов и конкретных инструментов. Ему был важен различный свет, интимность вдохновения, архив своих и чужих работ, комплекты образцов, наличие складских помещений, возможность моделирования, монтирования, сушки, доступ и обилие воды, действия с арматурой и прочее, прочее.

В юности ему удалось стажироваться и поработать в Москве, на студии военных художников имени Грекова. Мастерам того периода государство предоставило целое здание для творчества. Но при этом многие из них имели свои мастерские. Костя тогда уже понял, как важно, что бы все было под рукой и, проектируя своё место работы, учел этот опыт.

Его мастерская представляла собой целый дом. Здесь были огромные комнаты, где он работал с глиной, гранитом. Рядом пристройка, куда был завезен песок, металл, заготовки из мрамора и камня. Огромные емкости для замеса гипса, глины, алебастра. Именно эта территория занимала больше всего места.

Была ещё комната с этюдниками, мольбертом, холстами, развешанными по всем стенам и сложенными в соседней кладовке. Здесь находился рабочий стол, заваленный кистями, красками. В этой же комнате, по углам, стояли торшеры и треноги для ламп. Рядом – душ, прикрытый занавеской из прозрачного целлофана, захватанной разноцветными следами от художественной палитры. Совсем маленькая комната-кухня с холодильником, хозяйственными полками для неприхотливых, а порой, по всякому такому случаю и разных деликатесных съестных припасов. Дверь из кухни вела в библиотеку, где стоял фамильный, несколько помпезным, устойчивый рабочий стол, на котором в нелепом, но вынужденном положении, находился старый компьютер. В углу – камин, окруженный креслами и мягким диваном того же фамильного гарнитура. Большое окно было завешано великолепным ночным видом на море и побережье.

Это место для своего творчества, на создание которого ушел не один год, он считал мастерской. Наверное, потому, что с небольшой мастерской в саду всё начиналось много лет назад, когда только надгробные плиты да памятники были вынужденным Костиным «могильным бизнесом». Именно так говорил Эдвард, оценивая Костины работы, двадцать пять лет назад. Между собой они порой называли это место дачей с видом на восток, где живёт в их фантазиях изящество белого мрамора.

Костя привел Милу в мастерскую и, полностью пренебрегая традициями радушного южного края, сразу попросил гостью немного ему попозировать. Попросил, как потребовал, поставил Милу в небольшую нишу, как одну из небольших скульптур, заполнявших это незнакомое пространство. Глаза его возбуждённо горели. В нём самом словно завели стальную пружину. И было хорошо видно, как он боится потерять этот внутренний завод и то ощущение, которое смог поймать на берегу. Все его движения подчинялись в эту минуту суете творческого порыва. Художник, ничего не видя вокруг кроме натуры, в изумлении стоящей перед ним, быстро отрегулировал освещение, подвинул ближе мольберт и молча принялся рисовать.

Лишь через несколько минут, отойдя на один шаг в сторону, внимательно, посмотрев на свой набросок, в гулкий голос произвел полный выдох облегчённого своего состояния.

– У-х-х! – в глазах сразу появилось нежное тепло и лукавое спокойствие. – Ты такая стойкая, бабочка с мокрыми крылышками. Я совсем скоро закончу тебя мучить! Только продержись ещё несколько минут… Очень тебя прошу.

Не дожидаясь ответа вынужденной жертвы, он опять принялся за работу.

Мила была просто вынуждена подчиниться воле хозяина дома, в котором сегодня оказалась. Насколько это было возможно, она беглым взглядом оглядела студию. Несколько картин, висевших на стене с её стороны, приятно излучали мягкую теплоту неброских красок. Сюжет картин рассмотреть было трудно. Приглушенное освещение всей комнаты, неестественно скованная поза и яркий свет от большой лампы, направленный в её сторону, мешали рассмотреть стоящие вокруг предметы. Интуиция дамского начала подсказывала ей, что она попала в сугубо мужскую обитель. Это хорошо ощущалось по поведению Кости, по тому, как им обжито увиденное жилище. После этих первых выводов ею завладело чувство настороженного возбуждения, любопытство и потаённая радость эгоизма женской природы.

Свет лампы поделил комнату на две палитры: полумрака, в котором были видны лишь очертания разных заполняющих пространство форм и яркого освещённого пятна, где она должна была находиться ещё какое-то время.

Простояв несколько минут, как фигура из детской считалочки: «Море бушует раз! Море бушует два! Море бушует три! На месте фигура замри!» – Мила в неподвижном состоянии под прицельным ослепляющим светом вдруг стала чувствовать себя неуютно. Мокрое платье, так откровенно облепляющее её фигуру, сухие колючие пляжные песчинки на ногах – всё это вместе как-то неожиданно спровоцировало мысль о недавнем побеге: она снова в незнакомом районе города, ночью, под дождём ждёт такси. Напряжение от воспоминания и общее физиологическое неудобство вдруг вырвалось из неё витальной потребностью неожиданного вопроса к хозяину:

– Здесь душ есть? Я хочу согреться.

– Конечно, – весь в работе и своих мыслях, художник, весело взглянув на неё, сделал еще один мгновенный набросок и положил сангину на край мольберта. – Всё, всё прости. Теперь, дорогая моя гостья, все блага этого дома я брошу к твоим ногам. А первое – это горячий душ и мягкое полотенце.

Встревоженное состояние тут же улетучилось. Мила хорошо видела, с какой нежностью Костя смотрит на неё. И от этого тепла у себя за спиной чувствовала лёгкие крылья. Пространство, в котором она оказалось за последнее время, было для неё надёжным и понятным. Оно не было для неё чужим. И от этого тоже шла неведомая для неё теплота и защищённость.

Костя протянул полотенце. Теперь всё, что он делал, было для неё поступком. Она уже знала, как он быстро реагирует на ситуацию, берёт её под контроль и ведёт до самого конца. Знала и не сомневалась, как когда-то в детстве. И от этого ещё больше растворялась в ауре его покровительственной основы.

Ей вдруг очень захотелось заглянуть за мольберт и посмотреть на то, что родилось у художника. Но она смогла себя пересилить, и пошла в направлении душа. Подойдя к указанному месту, изумилась от увиденной картины.

– А почему он у тебя без дверей? – отдернув запачканную разводами целлофановую занавеску душа, с удивлённым смехом спросила Мила.

– Когда руки в краске, глине и прочей ерунде, не хочется ещё большую грязь разводить… И зачем мне двери? Удобство и экономия. Здесь живу только я и мои работы.

– Какой ты оказывается меркантильный и ещё … бессовестный! – улыбнулась Мила, задёргивая занавеску и видя, что Костя совсем не собирается уходить.

– Прости, – он, как завороженный, никак не мог остановить в себе пойманный на берегу кураж. Услышав, журчание воды в кране, скульптор в миг оказался на своём рабочем месте. Быстро сбросил мокрую тряпку, прикрывавшую гору глиняной массы уже готовой для работы. Нисколько не раздумывая, он начал быстрыми уверенными движениями превращать эту бесформенную глыбу в свой замысел. Через считанные мгновения, буквально на глазах она стала приобретать причудливую форму крыла чайки в бурлящей падающей волне, с ясным очертанием контуров женского лица. Прошло ещё несколько минут, и в его руках основным композиционным началом стал являться профиль женщины.

Константин самозабвенно лепил, прорабатывая нужные детали, отсекая стеками лишнее, и в какой-то момент ясно почувствовал: у него получается задуманный, желанный образ! Он не заметил, как перестала шуметь в душе вода, как Мила вошла в комнату, наматывая на голову полотенце, и остановилась за его спиной. Зачарованная руками художника, она не сказала ему не слова, только с восторгом наблюдала, как на её глазах рождается чудо. Чудо не совсем ясное для неё, совсем непонятное, но как-то по-особенному роднившее её и мастера.

Уже давно высохли её волосы, а тихо расположившаяся на небольшом диване Мила продолжала смотреть на то, как работает мастер. Трудно было оценить, сколько прошло времени, как она оказалось здесь. Что сейчас: поздний вечер или уже глубокая ночь? Понять было невозможно. Тишину в мастерской нарушали всего несколько звуков: скребки инструмента скульптора, его отрывистое дыхание и волнующий, тихий морской прибой. К этим звукам нечаянно стал примешиваться голодный звук желудка, приглашенной под этот кров женщины. Мила слышала его, но ничего изменить не могла. Похоже, что и Костя, через какое-то время услышал голодное урчание.