Влюбленные в Лондоне. Хлоя Марр (сборник)

– Об этом я и говорю, Эмили. Нам совершенно незачем вдаваться в подробности того, кто во что верит. Зачем оскорблять…

– Они не оскорбляют! – вскричала Эми. – Я никого не оскорбляю!

– Ты не оскорбляешь? – с ужасом переспросил Дедушка Хиггс. – Ты хочешь сказать, что моя собственная дочь…

– Вероучение папистов, – предостерегла украдкой Бабушка Хиггс.

– Я как раз о том и говорю, – бдительно подхватил Дедушка Хиггс. – Либо этот молодой человек римский католик, либо нет… Думаю, тут ты снизойдешь до согласия?

– Да, дорогой, – сказала Эмили.

– Отлично. Если он взаправду католик, то оскорбление – спрашивать у него, верит ли он в то, во что верят все католики. А если он не католик, то оскорбительно намекать, что он верит в то, во что не верит ни один протестант. Так и так это оскорбление. – Зажав в кулак бороду, он подвел итог: – Кощунственное оскорбление с гадким привкусом секса.

Это положило конец роману Эми. Ей следовало бы найти утешение в религии, но почему-то она не сумела, возможно, решив, что та уже принесла достаточно бед. С того дня она замкнулась в себе. Она не была несчастна, ибо происшествие сделало ее предметом интереса родственников и знакомых – такое никогда не делает женщину несчастной. Родители следили за ней, исполненные дурных предчувствий, сестры – с наполовину испуганной, наполовину зачарованной надеждой, и все ждали, что еще скажет Эми. Она нашла, что проще вообще ничего не говорить. Когда другие говорили, она загадочно улыбалась про себя, как улыбается Мона Лиза.

Теперь она увлеклась вязанием. Когда к ней взывали сестры, она опускала вязанье на колени, снимала очки и с приятной скромностью спрашивала: «Но, дорогая, что я-то думаю, ты знаешь?» И все понимали, что перед ними поборница глубокой, но неортодоксальной философии, которая внесла бы самоочевидный вклад в любой симпозиум. К несчастью, слишком поздно было спрашивать у Эми, в чем заключается эта философия, – вопрос следовало бы задать лет тридцать назад. А потому никто и никогда не знал, что она думает, и каждая сторона в любом споре могла утверждать, что она на ее или на их стороне.

Тетушка Бибс была самой младшей. Ее единственную называли «тетей» – вероятно, потому, что она была единственной, кого звали «Бибс». От какого-то общего предка она и Кэрол унаследовали свежий цвет лица, невинный взгляд и чуть вздернутый носик. Ее пышные снежно-белые волосы волнами падали вокруг все еще юного лица под стать ее славному гению. Она была самой младшей из сестер и самой одаренной. Она была, как считала она сама, Поэтессой с большой буквы.

В качестве поэтессы тетя Бибс по прямой линии происходила от Шелли и почти всех остальных поэтов. И верно, слабое эхо литературных предков еще звучало среди ее строк, как осторожно выразился «Уиллсденский курьер». Будь критики восприимчивее к ее дару, о ней можно было бы – вторя эпитафии Голдмиту – сказать: «Чего он ни коснется, то украсит». Приведем образчик творений ее более зрелого периода, стихотворение озаглавленное (по какой-то причине):

ЭПИТЛАМА [85]

Жаворонок ныне покидает земное гнездовьеЗа крылатым херувимом вслед!Его пенье бередит мою душу,Ибо каждой жилкой я чуюНовую жизнь!Я слышу щедрый стих свой, он выпевает трельС безыскусным уменьем!О Могила! О Смерть! Где ваше жало,Когда беспечный восторг наполняетМне легкое сердце?

Такое нельзя называть плагиатом, просто поэзия была у нее в крови. В прозе ее стиль был в каком-то смысле более оригинален. Временами между стихов закрадывался лист-другой «Раздумий» или «Словесных картин», и каждое «Раздумье» или «Картину» защищал от соседей симпатичный колофон из наяд или диких уток в полете.

85

Свадебная песнь у греков и римлян, которую молодые люди пели перед невестой или в спальне новобрачных.

РАЗДУМЬЕ

Мудрые люди осуждают действие без мысли. Но только глупец подменит оное мыслью без действия!

Да, простенько, но не вспомнишь ведь и не скажешь, что кто-то это уже написал.

СЛОВЕСНАЯ КАРТИНА

Новорожденное облачко довольно плывет в глубокой синеве, бросая тень на могучее величие Солнца! Потом с невинным смехом плывет дальше, и Солнце снова светит с удвоенным великолепием!

Как написал «Уиллсденский курьер», любой из нас может заметить столь обыкновенные явления, но только поэт способен в полной мере облечь их в слова.

Тетушка Бибс публиковала свои произведения за собственный счет в тонких зеленых томиках под псевдонимом Женевьева Ля Туш – это имя она считала благозвучнее, чем Бибс Хиггс, как, без сомнения, оно и было. Понемногу она уверилась, что Ля Туш обладает отдельным от нее существованием, будучи (так уж получилось) духом, который время от времени ею завладевает, а после возвращается на гору Олимп. По этой причине она могла быть совершенно простой и естественной тетей Бибс и даже временами снисходила до шуток с Кэролом по поводу надоедливой Женевьевы. Кэрол считал эту свою тетку душкой. Сумасшедшей, но душкой. Из Четырех Тетушек она была его любимой.

2

Поэтому, когда в воскресенье за чаем Кэрол объявил, что собирается сменить фамилию, немедленное одобрение выразила именно тетушка Бибс. Остальные сочли это очередной шуткой Кэрола. Даже Клодия почему-то решила, что это не вполне по-английски.

– Мудрая мысль, милый, – сказала поэтесса. – Вот увидишь, это чудесным образом все изменит. Это дает искусству свободу такую, на которую нельзя надеяться под своим собственным именем. – Закрыв глаза, она осторожно изрекла: – Воля моя, ты ли это?! – На нее как будто снова накатило вдохновение. – Свобода, невиданная ни на суше, ни на море!

Начало вырисовываться стихотворение.

– Но почему, дорогой? – вмешалась Клодия.

– Не можешь же ты быть мисс Хиггс, красавица моя.

– Миссис Кэрол Хиггс, – поправила его красавица. – Очень даже могу.

Да ведь на протяжении последних десяти лет это имя украшало каждую колонку «Таймс» (за исключением некрологов)! Миссис Кэрол Хиггс видели в числе присутствующих на том-то и том-то ленче, миссис Кэрол Хиггс разродилась двойней, поднесла букет королеве и – в скобках – присоединилась к Клодии Лэнсинг в постановке пьесы мужа. Как она может быть кем-то еще? Даже не смешно!

– Тебе гораздо больше понравилось бы быть миссис Кэрол Конгрив или миссис Кэрол Шеридан, дорогая. Конечно, больше. Ну же, давай выберем что-нибудь звучное. Как насчет Кэрол де Ля Туш? – Он подмигнул через стол Женевьеве, которая, спустившись с Олимпа, сейчас, качая головой, улыбалась его дурачествам.

– Что за чушь, Кэрол? – резко спросила тетя Гарри.

Она сидела во главе стола подле серебряного подноса с монограммами. Это место принадлежало ей по праву старшинства, но когда приходили гости, Джо вечно все ей портила, говоря: «Ты не разольешь, Гарри?» Сегодня ради Клодии Джо добавила:

– Я всегда прошу Гарри мне налить. Она ведь гораздо крепче меня… разумеется.

И Гарри не сумела придумать более исполненного достоинства ответа, чем тайком подбросить в чай сестры кусок сахара. Однако теперь она могла утвердиться как Старейшая из Здравствующих Хиггсов и защитить честь семьи.

– Ты хочешь сказать, что наша фамилия недостаточно для тебя хороша? Фамилия твоего собственного отца?

– Если она достаточно хороша для тебя, тетя Гарри, то и для меня тоже. Но достаточно ли я для нее хорош?