Вне игры

В полдень в номер гостиницы вошел невысокий, крепкого сложения человек. Из-под копны серебристых волос колюче сверлили собеседника большие черные глаза. Поздоровавшись, он сухо спросил: «Чем могу служить?» Михеев уловил в его голосе нотки настороженности и счел нужным без промедления внести ясность.

— Присаживайтесь, Сергей Николаевич. Простите, что потревожил вас. Могли бы, конечно, ограничиться и письменным вопросом. Но так уж получилось, что некоторые обстоятельства, к вам не имеющие отношения, привели меня сюда. Заодно решил и вас повидать.

…Второй час длится беседа. Михеев больше молчит, слушает и только изредка задает вопросы. Строков старается держаться спокойно, но ему это плохо удается. Да, он и есть тот самый Строков, бывший секретарь райкома партии, бывший командир партизанского отряда, которого допрашивал русский человек по имени Захар.

— Допрашивал или только присутствовал на допросе? — уточняет Михеев.

Строков посмотрел на Михеева и закусил губу.

— Может, не надо вспоминать… Больно… Будто снова хлещут… — И он незаметно — так ему казалось — достал из кармана стеклянную трубочку. Михеев растерялся — как быть? Эта трубочка хорошо знакома ему — нитроглицерин. Он предложил перенести разговор на другое время. Но Строков, видимо, догадался, что «нитроглицериновая конспирация» раскрыта.

— Вы не обращайте внимания… Сердце сердцем, а дело делом. Вот уже и прошло все. Слушаю вас…

— Простите, Сергей Николаевич… Я понимаю ваше состояние. Нам надо с абсолютной точностью установить: упомянутый вами Захар Рубин сам допрашивал вас?

— Да…

— А если чуть подробнее. Как протекал допрос?

— Так, как было принято в том заведении. По всем правилам. Не хочется вспоминать. Да и к чему это…

И вдруг его прорвало. Строков выплеснул все, что пережил в ту пору. Ничего не забыл. И как допрашивал его Захар Рубин, и как в лагерном бараке мучительно вспоминал, где он встречал раньше этого негодяя. И как обрадовался, когда вспомнил, — будто легче от того, что теперь знает, кто допрашивал его? Незадолго до войны он был на партийном собрании в местной больнице, и ему представили двух приехавших из Москвы молодых хирургов-практикантов. И оттого, что один из них оказался предателем, Сергею Николаевичу было особенно тяжко, словно и он, секретарь райкома, нес за него ответственность. Нет-нет, да и ловил он себя на нелепой мысли: «Моя недоработка… В партийном, комсомольском коллективе жил этот ублюдок…» Строков понимал, что мысль эта бредовая, да и возникала она в воспаленном мозгу человека, который после очередного допроса сам пребывал в полубредовом состоянии. Строкову удалось раздобыть клочок бумаги, на котором и нацарапал: «Берегитесь, доктор Захар — предатель». Фамилию доктора он сразу вспомнить не мог.

Строков еще не нашел способа передать записку товарищам, и лежала она спрятанной в бараке, когда случилось то, на что он уже не надеялся: налет партизан на тюремную автомашину…

Михеев достал из портфеля фотокопию записки и показал ее Сергею Николаевичу.

— Она?

— Да. Тогда я старался изменить свой почерк. Сейчас вижу, что не сумел…

— Сергей Николаевич, я прошу вас напрячь память и ответить на мой вопрос совершенно точно: да или нет… Рубин избивал, пытал вас? Собственноручно?

Строков удивленно пожал плечами. Ему, не знавшему всех обстоятельств дела Рубина, не очень-то понятно, какое значение имеет эта, с его точки зрения, малозначащая деталь: предатель есть предатель. Независимо от того, просто ли допрашивал или допрашивал и бил. Ему не ведомо, как важна для контрразведчиков эта «деталь»: что означало участие Рубина в допросе партизана — желание Брайткопфа туже завязать петлю, которую он накинул на шею завербованного агента, или же агент этот отличнейшим образом вошел в новую роль и занялся истязанием советских людей?

— Так как дело было, Сергей Николаевич?

Строков в упор смотрит на Михеева и говорит твердо, решительно:

— Нет, не бил. Это делали другие…

— И еще один вопрос, Сергей Николаевич: у вас не возникало желание найти Захара? Где он, что делает, ходит ли по советской земле?

— Это вопрос или упрек?

— Ну, какой же может быть упрек? Нет, нет! Ни в какой мере… Но нам важно…

Строков прервал Михеева и тихо, внятно сказал:

— Я понимаю, что это важно. Искал, пытался найти. Но не из желания рассчитаться, а по долгу совести. Предпринимал ряд мер. Безуспешно…

Строков тяжело откинулся к спинке кресла и, не глядя на Михеева, спросил:

— У вас будут еще вопросы?

— Вопросов пока нет. Есть просьба — показать город, стройку… Вы никуда не спешите?

— К вашим услугам.

…Они вышли на окутанную промозглым туманом улицу с непролазной грязью и серыми, еще начисто не смытыми, ноздреватыми сугробами.

Беседуя, не заметили, как оказались на окраине городка, откуда уж и рукой подать до строительной площадки.

Лицо Сергея Николаевича просветлело, когда он заговорил о комбинате. Для него он — родное дитя. И вдруг распалился.

— А о природе-матушке зря забывают. Возмутительно! «Давай, давай, быстрей давай». А как тут люди жить будут… Одержимость иногда становится опасным недугом. Река рядом, а с очистными сооружениями непорядок. Москвичи ваши разработали проект, а в нем прорех — тьма-тьмущая. Мы протестуем, общественность поднимаем…

— Кто это «мы», Сергей Николаевич? И много ли вас?

Строков ухмыльнулся.

— Мы — это партийная и комсомольская организации, комитет народного контроля, весь актив… Печать в помощники зовем. Сюда недавно из Москвы приехал молоденький паренек, корреспондент. Занятный, между прочим, человек. Мы с ним подружились. Весьма, я бы сказал, самобытен. Скромно, неприметно входит в дело. А главное, чертовски наблюдательный. Отлично в тонкостях экономики разбирается. И слушать умеет, с полуслова ухватывает… У него тут друг детства шофером работает, Игорь Крутов. Так москвич с аэродрома прямо к Игорю в общежитие. Там и поселился…

— Кто вас познакомил с корреспондентом?

— Крутов… Он у нас «Комсомольский прожектор». По одной и той же цели огонь ведем — очистные установки. Москвич, правда, чуть испугался, когда узнал, кто я. «Вы меня, — говорит, — не выдавайте. Хочу у вас несколько дней, так сказать, неофициально пожить. Осмотрюсь кругом, а потом и к начальству заявлюсь».

— Как зовут корреспондента?

— Тезки мы с ним. Сергей… Сергей Крымов…

— А вы знаете, Сергей Николаевич, что я именно к нему и приехал…

— То есть как?..

— Помните, я говорил, что обстоятельства, к вам не имеющие отношения, привели меня сюда. Так вот, у тех обстоятельств есть имя и фамилия — Сергей Крымов.

И Михеев поведал изумленному Строкову все, что счел нужным и возможным рассказать о тех самых обстоятельствах, которые побудили его не дожидаться возвращения Сергея в Москву, а отправиться к нему на стройку.

Интуиция, за которую иной раз и попадало ему от начальства, никогда не обманывала Михеева. Так вот эта самая интуиция подсказывала, что Строков из числа тех, кому можно доверять. А Михееву важно знать — что думает Строков о Крымове сейчас, после всего услышанного о нем? По-прежнему, все так же восторженно воспринимает журналиста? А Строков задумчиво смотрит вдаль, словно для него сейчас куда важнее рассмотреть вон те молодые березки, что стоят на другом берегу реки…