Вне лимита. Избранное

Апрель 1983

«У изменницы и отступницы…»

У изменницы и отступницы, У сучка в державном глазу, У особо опасной преступницы — Ну и смеху! — режется зуб. По-цыплячьи стучится, лезет, Ничего не желая знать. Что с того, что окно в железе? Все растет — на то и весна! Приговор мой ждет утвержденья, Заседает Верховный суд… Тут бы хныкать о снисхожденье — Но мешает крамольный зуб! Прет наружу целое утро, И скворцом трещит голова… Непутевая моя мудрость, Вот нашла, где качать права! Что поделать? А завтра обыск! Обнаружат, подымут вой, И за то, что не смотрят в оба, Нагоняй получит конвой… По инструкции — не положен Острый, режущий сей предмет! Как так вырос? Да быть не может! Да такого в правилах нет! Ишь, нахалка, что вытворяет! Это слыханные ль дела? Где другие — зубы теряют, Эта — новенький завела! Может, сунули в передачу? Может, это хитрый протез С телекамерой? Не иначе, Как на денежки НТС! И пойдут по столам бумаги, И начальник тюрьмы вздохнет: — Поскорее бы сплавить в лагерь! Потерпите еще денек! Есть у нас на шальных поэтов Наш гуманный Верховный суд: Утвердят приговор, и поеду. Может, крылышки отрастут!

Апрель 1983

«…Сегодня утро пепельноволосо…»

…Сегодня утро пепельноволосо. И, обнимая тонкие колени, Лениво наблюдаю птичью россыпь Во влажном небе… Бремя обновлений Сегодня невесомо: ни печалей, Ни берега в бездонной передышке. И ремешки отброшенных сандалий Впечатаны в скрещенные лодыжки. И безмятежный взор влекут осколки Витых ракушек, сохнущие сети, Песчинки да сосновые иголки, Да звон и легкость бытия на свете.

Апрель 1983

«Помолчи — проси…»

Помолчи — проси Не губить — простить, Помолчи — скажи Слово — и спаси Сам себя! Во лжи — Хочешь? — Воскреси Униженьем — жизнь! Ну?! И — хруст в кости. Но старинной твердости взгляд — ответ, Голубых кровей отраженный свет, Гул молчания — княжьего — палачу — Ни полслова! С телеги — толпе — молчу! Как суду — ни бровью, так вам — ни стон, Ни холопский — в четыре конца — поклон! Привыкать ли: с закинутой головой К эшафоту — под радостный зверий вой, Четкой поступью — медленно — по плевкам, Да по грязной соломе, да по векам; Не оправдываясь — не пристанет ложь! — Той же смертной дорогой и ты пройдешь. И российской совестью — в прорву лет — Двухголосье молчания грянет вслед.

3. 6. 83

I. «Мандельштамовской ласточкой…»

Мандельштамовской ласточкой Падает к сердцу разлука, Пастернак посылает дожди, А Цветаева — ветер. Чтоб вершилось вращенье вселенной Без ложного звука, Нужно слово — и только поэты За это в ответе. И раскаты весны пролетают По тютчевским водам, И сбывается классика осени Снова и снова. Но ничей еще голос Крылом не достал до свободы, Не исполнил свободу… Хоть это и русское слово.

II. «Ты себя не спрашивай — поэт ли?…»

Ты себя не спрашивай — поэт ли? Не замедлят — возведут в пииты! Все пути — от пули и до петли — Для тебя с рождения открыты. И когда забьется человечье — Ты поймешь, мотив припоминая: От Елабуги до Черной речки — Широка страна моя родная.

1983

«А может, проще — новостью в письме…»

А может, проще — новостью в письме: — Ты знаешь… Оказалось… Что ж, мужайся! Ты сильная… И удержу ли смех Над смятыми листками? Как прижаться Дырой, где было сердце — только что, — К рукам — уже ненужным и неважным? И дальше — как? За гранью? За чертой Непреступаемой? Отмеренной? Бумажной? Ох, только бы не так! Не через вас, Мои! Пускай не вы, пускай другие! Ведь нет пощады! Но другую гибель — Цемент ли, пуля! — Только не слова! А впрочем, что я горожу? Не мне — В друзьях сомненье допустить, в любимом — Смятенье допустить! Единым «нет» — Я отметаю допущенье грима На самых верных душах всей земли, На самых яростных и самых гордых! Что, волчий век? Воротишь зверью морду? Кому кого бояться — знаешь? Или…

15. 7. 83

«Неумелая пила…»

Тане Великановой

Неумелая пила, Пышные опилки. Предосенние дела. Доживем до ссылки! Скоро, скоро на этап, В теплый свитер — скоро, А свобода — по пятам С матерщиной пополам, Сыском да надзором! Восемьдесят третий год — Солью, не хлебами — Вхруст по косточкам пройдет, Переломится вот-вот! Недорасхлебали. За ворота, за предел — С каждой нотой выше! Тихий ангел отлетел. Нам судьба накрутит дел — Дайте только выжить! Ну, до встречи где-нибудь. Зэковское счастье — Улыбнись! Счастливый путь. Нету сил прощаться.

1. 9. 83

«Что-то завтра, кораблик наш, Малая зона…»

Что-то завтра, кораблик наш, Малая зона, Что-то сбудется там? По какому закону — Скорлупкой по мертвым волнам? Весь в заплатах и шрамах, На слове — на честном — одном — Чьей рукою храним наш кораблик, Наш маленький дом? Кто из нас доплывет, догребет, доживет — За других, Пусть расскажет: мы знали Касание этой руки.

18. 9. 83

«Что ты помнишь о нас, мой печальный…»

Что ты помнишь о нас, мой печальный, Посылая мне легкие сны? Чем ты бредишь пустыми ночами, Когда стены дыханью тесны? Вспоминаешь ли первые встречи, Дальний стан, перекрестки веков? Говорит ли неведомой речью Голубое биенье висков? Помнишь варваров дикое стадо, И на гребне последней стены Мы — последние — держим осаду, И одною стрелой сражены? Помнишь дерзкий побег на рассвете, Вдохновенный озноб беглецов, И кудрявый восточный ветер, Мне закидывающий лицо? Я не помню, была ли погоня, Но наверно отстала вдали, И морские веселые кони Донесли нас до теплой земли. Помнишь странное синее платье — И ребенок под шалью затих… В этот год исполнялось проклятье, И кому-то кричали: «Мы — братья!», А кого-то вздымали на штык… Как тогда мы друг друга теряли — В суматохе, в дорожной пыли — И не знали: на день, навсегда ли? И опять — узнаёшь ли — нашли! Через смерть, через годы и годы, Через новых рождений черты, Сквозь забвения темные воды, Сквозь решетку шепчу: это ты!

8. 10. 83

«Помню брошенный храм под Москвою…»

Помню брошенный храм под Москвою: Двери настежь, и купол разбит. И, дитя заслоняя рукою, Богородица тихо скорбит — Что у мальчика ножки босые, А опять впереди холода, Что так страшно по снегу России — Навсегда — неизвестно куда — Отпускать темноглазое чадо, Чтоб и в этом народе — распять… — Не бросайте каменья, не надо! Неужели опять и опять — За любовь, за спасенье и чудо, За открытый бестрепетный взгляд — Здесь найдется российский Иуда, Повторится российский Пилат? А у нас, у вошедших, — ни крика, Ни дыхания — горло свело: По ее материнскому лику Процарапаны битым стеклом Матерщины корявые буквы! И младенец глядит, как в расстрел: Ожидайте, Я скоро приду к вам! В вашем северном декабре Обожжет Мне лицо, но кровавый Русский путь Я пройду до конца, Но спрошу вас — из силы и славы: Что вы сделали с домом Отца? И стоим перед Ним изваянно, По подобию сотворены, И стучит нам в виски окаянным Ощущение общей вины. Сколько нам — на крестах и на плахах — Сквозь пожар материнских тревог — Очищать от позора и праха В нас поруганный образ Его? Сколько нам отмывать эту землю От насилия и от лжи? Внемлешь, Господи? Если внемлешь, Дай нам силы, чтоб ей служить.

12. 10. 83

«Вот и стихли крики, Пенелопа…»

Вот и стихли крики, Пенелопа, Покрывало в сторону! Он вернулся, твой высоколобый, К сыну и престолу. К лошадям своим и горожанам, К ложу из оливы… Ни разлучница не удержала, Ни эти, с Олимпа. Вытер меч, меняя гнев на милость, Дышит львино… Раз его рука не усомнилась — Значит, нет невинных! Всем злодеям вышло наказанье От законной власти… Вот рабыни смоют кровь с мозаик — И начнется счастье.