Вне рутины

— Эдакая дерзкая двченка! Уймись ты, уймись. Я пришла тебя спросить: ты какое платье наднешь?

— Вамъ до этого дла нтъ.

— Еще того лучше отвтъ. Чисто оглашенная какая-то. Ты наднь черное кашемировое. Оно съ вырзомъ… И на грудь пришпиль ярко-розовый бантъ. Это платье у тебя хорошо сшито и ты эффектна въ немъ. Будетъ для перваго раза и скромно, и красиво.

Отвта не послдовало.

— Ты слышишь? — крикнула ей мать. — Слышишь, что я говорю?

— Слышу, слышу! Только оставьте меня въ поко, дайте вы мн самой распорядиться.

Мать потолкалась около запертой двери и опять крикнула:

— Да ты выйдешь къ намъ, когда генералъ-то придетъ?

— Хорошо, хорошо. Тамъ видно будетъ, — былъ отвтъ.

— Такъ выходи, голубушка, поскорй. Не выйдешь — безъ ножа меня заржешь. Ну, успокой мать, ну, общай мн, что выйдешь! — упрашивала Манефа Мартыновна свою дочь.

— Приду! — крикнула та изъ-за двери.

— Ну, вотъ спасибо… ну; вотъ благодарю…

Манефа Мартыновна опять направилась въ столовую. Тамъ ее ждала кухарка Ненила.

— Дарья-то снова сидитъ у насъ въ кухн, - сообщила она, вся сіяя улыбкой. — Пришла сказать, что генералъ уже побрились, умылись, одлись, но не приняли отъ Семена сапоги и приказали вновь перечистить. Все имъ сомнительно насчетъ глянцу…

— Ну, довольно, довольно. Ступай въ кухню… — махнула ей рукой Манефа Мартыновна.

— Сидятъ въ туфляхъ и на часы смотрятъ…

— Иди, говорятъ теб!

Кухарка, шумя платьемъ, юркнула за дверь.

VII

Ровно въ семь часовъ у дверей Заборовыхъ раздался звонокъ. Манефа Мартыновна вздрогнула, выбжала изъ столовой въ гостиную, бросилась къ дверямъ спальни и крикнула:

— Соняша! да одвайся-же скорй! Онъ идетъ.

Но отвта не послдовало.

Манефа Мартыновна взглянулась въ гостиной въ зеркало, наскоро поправила прическу, кружевной фаншонъ на голов и быстро направилась къ прихожей, гд кухарка Ненила успла ужъ отворить дверь и снимала съ гостя пальто.

Изъ прихожей послышалось раскатистое откашливанье, затмъ громкое сморканіе, словно кто трубилъ на труб и, наконецъ, въ дверяхъ изъ прихожей въ гостиную показался Іерихонскій.

Іерихонскій былъ высокій старикъ, нсколько сутуловатый, не ожирвшій, съ немногими остатками волосъ на голов, около крупной лысины, гладко острижённый, съ большими оттопыренными круглыми ушами, съ совершенно обритымъ, какъ у актера, лицомъ, въ золотыхъ очкахъ и съ черными бровями надъ ними. Одтъ онъ былъ въ черный сюртукъ нараспашку, блый жилетъ и имлъ на ше орденъ. Въ рук онъ держалъ шляпу-цилиндръ. Манефа Мартыновна слегка попятилась, чтобъ дать ему возможность войти въ гостиную. Іерихонскій сдлалъ два шага и произнесъ:

— Узнаю многоуважаемую хозяйку. Позвольте отрекомендоваться, Манефа Мартыновна. Антіохъ Захаровъ Іерихонскій, дйствительный статскій совтникъ моего Бога и государя. Прошу любить и жаловать.

— Очень пріятно познакомиться, Антіохъ Захарычъ… — проговорила Манефа Мартыновна, протягивая ему руку.

— Позвольте ужъ къ ручк… досточтимая хозяюшка… Мы люди не новаго закала.

И наклонившись, Іерихонскій чмокнулъ Манефу Мартыновну въ руку своими сочными губами, а она поцловала его въ лысину и сказала, указывая на кресло:

— Прошу покорно садиться, Антіохъ Захарычъ.

Іерихонскій поставилъ на столъ шляпу и слъ, а Манефа Мартыновна помстилась противъ него.

Онъ тотчасъ-же извлекъ изъ жилетнаго кармана часы, посмотрлъ на нихъ и проговорилъ:

— Ровно семь. Какъ приглашали, такъ и явился. Не опоздалъ ни минуты. Ужасно не люблю опаздывать и отъ ногтей юности пріучилъ себя къ аккуратности.

— Аккуратность прекрасная вещь… — поддакнула ему Манефа Мартыновна, не зная, что сказать въ отвтъ.

— Воспитываетъ характеръ-съ… — кивнулъ ей Іерихонскій. — И если-бы ныншнее юношество наблюдало надъ собой…

— О, современная молодежь очень неаккуратна!

— И напрасно. Совершенно напрасно. Согласитесь сами, что напрасно. Прежде всего надо наблюдать за природой. Въ природ все аккуратно — обязанъ и ты, смертный, подражать ей… Возьмемъ свтила небесныя, возьмемъ перемны временъ года, восходъ и заходъ солнца. Вдь солнце, напримръ, не взойдетъ ни на минуту позже, ни на минуту раньше противъ того времени, которое ему опредлено Всевышнимъ Судьей… Такъ долженъ и человкъ. Вотъ я, напримръ… Какъ поздно съ вечера я ни легъ-бы, а ужъ въ восемь часовъ утра я на ногахъ, четверть девятаго выхожу къ самовару… Но я зарапортовался. Я слишкомъ хвалю себя съ перваго раза и вы можете подумать, сударыня, что я эгоистъ, — спохватился Іерихонскій, помолчалъ нсколько секундъ и спросилъ: — А гд-же молодая хозяюшка? Я про Софью Никоколаевну…

Манефа Мартыновна замялась, сдлала кислую гримаску, потомъ улыбнулась, взмахнула для чего-то руками, снова сложила ихъ на живот и только тогда произнесла:

— А она у меня сегодня что-то не того… Немножко хохлится. Впрочемъ, сейчасъ выйдетъ.

— Не совсмъ здорова? Боже мой! — чуть не вскричалъ Іерихонскій. — Такъ зачмъ-;е вы мн непремнно сегодняшній вечеръ назначили для знакомства? Сколь ни лестна мн такая поспшность, но я, многоуважаемая Манефа Мартыновна, могъ-бы и обождать при такихъ уважительныхъ обстоятельствахъ къ промедленію. Не зубки-ли у нихъ?..Тогда я могу предложить одно прекрасное симпатическое средство.

— Нтъ, она такъ… Съ утра она была весела и бодра, но вотъ къ вечеру немножко… Ну, и прилегла. Голова немножко болла… А теперь ничего… Теперь она одвается. Сейчасъ выйдетъ. Немножко неаккуратна. Она не въ васъ.

Послднія слова Манефа Мартыновна сказала тихо и улыбнулась.

— Отъ головной боли я могу тоже предложить прекрасное средство… — сказалъ Іерихонскій.

— Ахъ, пожалуйста… У меня такъ часто болитъ голова.

— Надо каучуковой гребенкой чесаться. Чесать именно то мсто на голов, которое болитъ. Чесать долго — и проходитъ.

— Непремнно попробую.

— А потомъ, когда вы разгорячите больное мсто гребенкой — натрите его кусочкомъ камфары.

— Скажите, какъ это просто! И у Соняши очень, очень часто болитъ голова.

Сказавъ эти слова, Манефа Мартыновна умолкла. Она не находила мотива для разговора, опустила внизъ глаза и посмотрла на сапоги Іерихонскаго. Сапоги были дйствительно прекрасно вычищены. Затмъ, когда она подняла глаза, то увидала, что у Іерихонскаго въ лвомъ ух была маленькая золотая серьга.