Внешняя беговая

— Зверушки?! — взвился до небес доктор. — Это вы почти пятисот килограммовое чудище называете зверушкой?!

— Она же совсем ручная! — попробовал защитить медведицу Виттель.

— Это, с какого перепуга она вдруг за два месяца стала ручной?! — съязвил Чеботарев.

— А, что тут такого? — скорчил непонятливое лицо Его Величество. — Ведь всем известно, как хорошо медведи поддаются дрессировке? Видал, как они на велосипедах ездят в цирке?

— Вот именно, что в цирке! — ухватился Андрей Григорьевич. — Их этому с детства приучают! А тут взрослая и матерая медведица! Нет, нет и еще раз нет! И сам не пойду и персонал не отпущу! Мне еще ЧП на участке не хватало!

— Вот ведь какой же ты вредный человек, Григорич! — начал уже укорять его комендант. — А еще клятву Гиппократа давал!

— Я давал клятву лечить людей, а не диких зверей! — парировал тот.

— Так ить тоже Божья тварь! — нашелся, чем ответить Митрич, явно не собираясь уступать.

— Андрей Григорич, — высунулась из-за ширмы Машенька, — разрешите мне после работы провести ей и ее малышу вакцинацию?

— Это еще, что за явление?! А ну молчать! — наорал он на медсестру. — Я не потерплю в амбулатории никакой оппозиции! А ну, брысь, отсюда, соплячка! Иначе, уволю!

Однако его речь произвела, совсем не тот эффект на который он рассчитывал. Девушка вспыхнула, как маков цвет и, поджав губы заявила:

— А вы на меня, Андрей Григорьевич, голос не повышайте, — тихо, но твердо произнесла девица, выходя из-за ширмы, задетая за живое. — Я свой трехгодичный контракт подписывала не с вами, а с Министерством обороны. Не вы меня принимали на работу и не вам меня увольнять.

— Да, ты, да я тебя…, — зашлепал губами Чеботарев, выпучив глаза от такого поворота событий.

— А так как я ношу звание прапорщика медицинской службы, то, следовательно, имею полное право подать на вас заявление в гарнизонный суд на предмет оскорбления чести и достоинства при несении службы, — говорила она, будто вколачивала гвозди в гроб профессиональной карьеры заведующего терапией.

— Да ты, что, Машка, сдурела? — только и смог выговорить Григорич тоже вставая из-за стола, растерявшийся перед таким нежданным напором со стороны младшего медицинского персонала. — Я же о тебе, дуреха, беспокоюсь.

Митрич, сияя от удовольствия, наблюдал за трагикомической сценой, боясь даже дыханьем сбить мастерскую игру актеров.

— За меня беспокоиться не надо, — подошла она почти вплотную к заведующему. — Вы лучше о себе побеспокойтесь. Потому что, если на суде выяснится, что вы позволяли себе неоднократно хватать не только меня, но и остальных девочек за ягодичные мышцы, то вам и вовсе не поздоровится! — продолжила она публичную казнь.

— Ты чего?! Это было-то всего пару раз! — теперь уже покраснел доктор.

— Хватал, говоришь?! — тут же заинтересовался событием Митрич, едва сдерживая в бороде гомерический хохот. — Ну-ка, дочка, поподробнее с этого места.

— Вы чего это, оба сдурели что ли?! — уже начинал серьезно обижаться доктор. — Превращаете тут в балаган поликлинику! Я с вами серьезно говорю, а вы мне тут каким-то мифическим судом угрожаете! Чего вы добиваетесь?

Митрич корявым пальцем указал на медсестру, милостиво предоставляя ей изложить текст ультиматума.

— Я хочу, чтобы вы, во-первых извинились передо мной за свое сегодняшнее поведение, — недовольно повела носиком строптивая особа женского пола, — и за свое поведение — в прошлом, дав торжественную клятву больше не распускать свои руки.

— Ну…, — промычал неопределенно Чеботарев, косясь на полковника.

— Я бы на твоем месте, Айболит, принял бы все условия безоговорочной капитуляции, — произнес король, индифферентно закатывая к небу глаза.

— Это шантаж? — выпятил доктор губы.

— Ага. Вроде того, — кивнул Виттель.

— Ладно. Что еще вы хотите от меня, разбойники с большой дороги?

— Сначала выполните первое условие, — сдвинула бровки девушка.

— Ладно. Одолели. Вдвоем-то на одного, — продолжал бухтеть Чеботарев.

— Давай-давай, Григорич, не тяни время. Там уже у крыльца яблоку негде упасть. Меня дожидаются, — поторопил его Митрич.

— Ладно, черт с вами, сдаюсь. Маша…

— Мария Алексеевна, — поправила она его.

— Ну, да, Мария Алексеевна, прошу меня простить, я больше так не буду. Честное слово.

— Простить? — обратилась она к полковнику, как к посреднику.

— Валяй! Чего уж там? — махнул рукой старик.

— Прощаю, Андрей Григорьевич, — произнесла она тоном избалованной принцессы и сунула свою руку прибалдевшему слегка доктору прямо под нос, для поцелуя.

Тот верно истолковал этот жест, припадая к ручке губами.

— Эх! — сожалеюще огладил свои усы и бороду полковник. — Где мои семнадцать лет?! Черт возьми! Как бы я хотел оказаться сейчас на вашем месте, док!

— Так что вам мешает, Михаил Дмитриевич?! — повернулась она к нему и поднесла руку к его губам.

— Хосподи! Счастье-то какое! — взрыднул комендант, живо вскакивая со своего стула и истово приникая к ручке милостивой и милосердной красавицы.

Поцелуй получился долгим и смачным. Старинушке это явно понравилось, и он чмокнул ее ручку вдругорядь, затем еще и уже чуть повыше. Неизвестно, как высоко он добрался бы в следующий раз, если бы не окрик доктора, который уже корчился и задыхался от смеха:

— Х-хватит! Ум-моляю, прекратите! Я же сейчас п-помру, прямо здесь!

Девушку, кажется, тоже начинал разбирать смех:

— А вы, оказывается, Михаил Дмитрич, еще тот хват! Есть значит еще порох в пороховнице?!

— А то! И порох в пороховнице и ягоды в ягодицах! — подбоченился полковник, отрываясь от ручки.

— Вот, я все бабе Фиме скажу! Не боитесь?! — сквозь смех поинтересовалась она.

— Ей не привыкать! — по-гусарски попробовал подкрутить ус старик. — Это я сейчас смирный такой, а в молодости-то… у-у-у! Куда там до меня поручику Ржевскому!

— Ну, все-все, хватит уже! Совсем вы меня уморили своим провинциальным комедиантством, — спустил с небес на землю эту парочку голос доктора.

Впрочем, все и так понимали, что вся предыдущая сцена была сплошным лицедейством.

— Андрей Григорич, миленький, ну разрешите мне после работы сбегать и сделать ей и малышу эту вакцину? — умоляющим голосом обратилась она к Чеботареву. — Я нисколечко не боюсь. Я уже ходила к Михал Дмитричу и кормила медведицу. Она меня уже знает.

— Нет, Маша, — уже посерьезнев, покачал тот головой. — Дело тут вовсе не в моей вредности.