Внутри, вовне
Шрифт:
— Это будет совершенно бесполезно, — сказал он, — но, если хотите, можете поговорить с мистером Баллардом.
Итак, мы отправились в приемную директора, хотя я уже знал, что мы дошли до последней черты и что положение совершенно безнадежно. Трудно сказать, какой именно пост занимал мистер Баллард. Он не был директором школы. Директором был доктор Дж. Хэмптон Хейл, восседавший позади приемной — в особом кабинете, который ни разу не оскверняла нога ни одного ученика. Фамилия доктора Хейла красовалась на школьных объявлениях и на аттестатах выпускников, но собственной персоной он показывался только на редких школьных собраниях, как зловещий маленький серый кардинал, обычно не произносивший ни слова. Вместо него с речами на всех этих собраниях выступал мистер Баллард.
Мистер Баллард был гора, а не человек, — с боксерскими плечами
Маму он, конечно, посадить в карцер не мог, но он мог ответить «нет», что он и сделал — громко и безапелляционно, устремив на нее устрашающий взгляд — тот самый взгляд, который замораживал на устах школьников все их заранее подготовленные оправдания и объяснения и который, без сомнения, вынудил мисс Рейхман, мисс Джакоби и мисс Джеймисон подчинить свои бедные тела его отвратительным домогательствам.
Но на сей раз он имел дело с Сарой-Гитой Гудкинд, Большой «йохсенте» — женщиной совсем другой породы. Мама не отвела взгляда, она подождала, пока его выпученные глаза влезли назад в орбиты, а затем спросила:
— А вы кто, директор школы?
Глаза мистера Балларда в неописуемом изумлении снова вылезли из орбит, и он, по-моему, ответил, не успев даже подумать:
— Нет. Директор — это доктор Хейл.
— Хорошо, — сказала мама. — Я хочу поговорить с доктором Хейлом. Где его найти?
— Нет! Вы не можете говорить с доктором Хейлом.
— Почему? Ведь мой сын учится в этой школе, не так ли?
Мистер Баллард выпучил глаза, сколько хватило сил, так, что стал похож на лягушку, и величественно проквакал:
— Доктор Хейл очень занятой человек, и он никого не принимает, за исключением…
— Это кабинет доктора Хейла? — прервала его мама, указав пальцем на отполированную деревянную дверь, на которой красовалась табличка с надписью:
«Д-р Дж. Хэмптон Хейл.
Директор»
Впервые за свою долгую работу в школе мистер Баллард не мог сказать ни «Нет!», ни «В карцер!», и мама двинулась по направлению к директорскому кабинету. С поразительным для человека его габаритов проворством мистер Баллард ринулся ей наперерез, и через секунду они стояли впритык друг к другу перед дверью доктора Хейла. Но мамины взгляды метали громы и молнии, и я видел, что она полна решимости прорваться в кабинет, даже если бы ей преградила дорогу хоть дюжина мистеров Баллардов; а мисс Рейхман и мисс Джакоби — эти его гаремные рабыни — с нескрываемым удовольствием наблюдали, подняв головы от своих письменных столов, как эта могучая женщина бросает вызов их ненасытному тирану.
И мистер Баллард — БАЛЛАРД! — отступил. Пробормотав что-то неразборчивое — вроде «сначала я сам с ним поговорю», — он исчез за дверью в кабинете доктора Хейла. Последовало долгое ожидание. Мама стояла перед закрытой дверью, я стоял рядом, а мисс Рейхман и мисс Джакоби делали вид, что копошатся в своих бумагах, бросая взгляды на маму и на дверь, явно возбужденные и переживавшие, наверно, самый волнующий момент своей сексуально подавленной жизни.
Дверь распахнулась.
— Ответ — НЕТ! — проревел мистер Баллард, появляясь в проеме и придерживая рукой дверь, за которой в глубине кабинета я увидел доктора Хейла: он сидел за письменным столом и, наклонив голову, что-то писал. — Ваш сын ПРОВАЛИЛСЯ по рисованию, мадам. Таково решение мистера Хейла, и оно окончательное.
Мистер Баллард сделал ошибку, оставив дверь приоткрытой, вместо того чтобы плотно ее закрыть. Он все еще не понимал, что имеет дело с женщиной, которая некогда, всего лишь в пятнадцатилетием возрасте,
избила свою мачеху — женщину куда крупнее ее, — а позднее двинула кирпичом верзилу-сторожа, — с женщиной, которая, когда дело доходит до защиты ее сокровища, не знает ни страха, ни хороших манер. Мама нагнулась и проскользнула под рукой мистера Балларда, таща меня за собой.— Я сама все объясню доктору Хейлу! — сказала она, и вот мы уже стояли в святая святых школы имени Таунсенда Гарриса.
— Нет, мадам, туда нельзя, — простонал мистер Баллард, но было уже поздно.
Седая голова над письменным столом поднялась, и на маму, а затем на мистера Балларда устремился безжизненный и безмолвный взгляд фараона. Мама начала рассказывать историю украденных рисунков. Доктор Хейл слушал, не меняя выражения лица и не делая ни одного движения: он застыл, положив одну руку на стол, а другую держа на весу с пером, зажатым в пальцах: не директор, а каменная статуя директора. На таком близком расстоянии он был для меня куда страшнее, чем мистер Баллард. Это был Озимандия — Царь Царей. Я глядел на него, и меня охватило отчаяние.
Меня, но не маму. В самом бодром настроении она воззвала к нему, чтобы он приказал меня аттестовать. Как она подытожила дело, выбор был прост: либо вконец очернить незапятнанную репутацию, прервать блестящую карьеру, разбить жизнь будущего президента страны — либо поставить И. Д. Гудкинду удовлетворительную оценку по рисованию.
Доктор Хейл медленно повернул голову к мистеру Балларду, который стоял около письменного стола, едва сдерживая ярость.
— Гм! Обстоятельства, несомненно, необычные, — сказал он мягким, тихим голосом. — Если мальчик действительно всегда хорошо успевал по всем предметам, было бы несправедливо, если бы из-за несчастной случайности мы испортили ему отличный аттестат. Давайте поставим ему хотя бы «В» с минусом.
Глаза мистера Балларда не только вылезли из орбит, но и налились кровью. На него страшно было смотреть. Он совершенно лишился дара речи. Но маму ответ директора не вполне удовлетворил, и она спросила:
— А это проходной балл?
— Гм, это не провал, — медленно ответил директор тем же мягким, тихим голосом, — но это не такая отметка, которой можно гордиться.
— Вы замечательный человек, доктор Хейл, — сказала мама, и мы ушли.
Так что, помимо того, что я получил проходной балл по рисованию, мне открылась страшная тайна школы имени Таунсенда Гарриса: доктор Хейл был никакой не Озимандия, Царь Царей, а Волшебник Изумрудного Города, считавшийся великим и могущественным, а на самом деле добрый обманщик. Потому-то он и держал в приемной перед своим кабинетом это пучеглазое страшилище — трахальщика секретарш и библиотекарш.
И вот теперь я сижу в самолете авиакомпании «Эль-Аль», летящем на Святую Землю. Я слегка окосел от трех стаканов виски, которые я осушил, пока скреб по бумаге, описывая этот давний эпизод своей жизни. То ли субтильная черноглазая стюардесса в меня втюрилась, во что мне плохо верится, то ли ей было нечего делать, и поэтому она наливала мне новый стакан, как только я опоражнивал предыдущий.
Кто может сказать, как сложилась бы моя жизнь, если бы я тогда провалился по этому «диагональному» предмету? Я вынужден был бы остаться в школе имени Таунсенда Гарриса еще на один семестр, и я мог бы никогда не поступить в Колумбийский университет, не говоря уж о юридическом факультете; я не познакомился бы с Марком Герцем, не стал бы членом общества «Тау-Альфа-Эпсилон», не работал бы на Гольдхендлера, не жил бы в «Апрельском доме» и не встретился бы с Бобби Уэбб. Все это случилось благодаря маминому звездному часу в школе имени Таунсенда Гарриса, а произошло все это именно так, как я описал: за исключением того, что я, конечно, не могу знать, вправду ли мистер Баллард трахал этих двух секретарш и библиотекаршу. Но, как бы то ни было, всех их, конечно, уже нет в живых, и вместе с ними канули в небытие их якобы дикие оргии, о которых ходило в школе столько слухов, да и имена их уже никому не известны, кроме тех, кто читает эти страницы. Я рад, что описал эту историю, будучи в некотором подпитии. Этим я обязан маме: дай ей Бог скорого выздоровления и долгих лет жизни! Продолжением ее недостатков являются ее достоинства, иначе она ни за что не совладала бы с Лэнгсамом, Хатчинсоном и Баллардом и не добралась бы до чудесного Волшебника Изумрудного Города.