Во власти (не)любви

Никакого сравнения с тончайшими, как дымка, чулками, которые она носила раньше! А уж про хлопчатобумажное белье, являющееся самым страшным кошмаром не только девушки, но и мужчины, который предположительно мог бы ее в нем увидеть, лучше вообще молчать!

Впрочем, Джин понимала, что именно такая — жуткая не сексуальная одежда для юбок в Догме придумана специально, чтоб не забывали свое положение и не вздумали почувствовать себя красивыми и желанными. Тут даже мессалинам, которые, казалось, должны возбуждать и ублажать мужчину, не положено красивое белье. По глубокому убеждению пестуньи Магды, они должны делать это исключительно своими умениями.

Похоже, власти Догмы всеми силами стремятся избежать того, чтобы мужчина влюбился в презренную юбку и бросил все к ее ногам. Интересно, а бывали ли такие случаи?

Мысль показалась интересной. Раздумывая над ней, Джин, прижав к себе ровную стопку чистого и собственноручно ей выглаженного постельного белья, вошла в спальню комиссара. Вошла осторожно, чуть ли не крадучись, потому что его комната, так же как и личный кабинет, находились в мужской половине дома, на которую приходить женщинам было запрещено. Исключение делалось только для убирающихся там чернавок, но они должны были делать это в строго отведенное время и находиться там не более получаса.

С девяти до полдесятого утра, когда мужчины обычно уезжали на работу, и исключалась даже малейшая вероятность того, что можно с ними столкнуться и чем-то им помешать, для чернавок наступало время уборки мужской половины дома-спальни, кабинета, ванной комнаты…

Кровать Кнедла, как и всегда, была безукоризненно аккуратно заправлена. Если уж на то пошло, и грязной-то она не была — ведь Джин застилала эти простыни только вчера, но таково было вбиваемое в головы чернавок пестуньями правило — постель мужчины, а тем более комиссара, нужно менять каждое утро.

Она повернулась, чтобы положить принесенную чистую постель на комод, и, вздрогнула всем телом от пробравшего до кончиков ногтей испуга, потому что Вацлав Кнедл был в спальне.

Он вполоборота стоял около окна, застегивая последние пуговицы на вороте белой рубашки, заправленной в черные брюки, и Джин в очередной раз подивилась смене стиля одежды, которая произошла в нем. Насколько странными и старомодными были его вещи раньше, настолько теперь они стали безукоризненно элегантными и стильными.

— Простите, что помешала, комиссар! Я думала, вы уже уехали на работу! — проговорила Джина, пятясь к двери. — Я зайду позже… Простите!

— Ты мне не помешаешь, так что можешь заниматься своим делом, — отозвался он, даже не взглянув на нее.

Вот чертобесие, как же не повезло! И приспичило же Кнедлу опоздать сегодня на работу, да еще и «разрешить» перестелить постель при нем! В гробу она видела его любезность! Любезность, направленную на то, чтобы в очередной раз унизить ее и подчеркнуть ее бесправное положение.

Что бы там ни было, она не доставит ему удовольствия видеть всколыхнувшееся внутри негодование и гнев! Она сделает это спокойно и отстраненно, как настоящая горничная, а не гордая дочь дома Моранте, которую заточили в клетку этой ненавистной мужской республики!

Джина, приказав себе забыть о том, что в спальне она не одна, с бесстрастным видом дернула покрывало. На этой кровати он почти каждую ночь имеет свою пышную мессалину, и один раз в месяц, в тщательно высчитываемый пестуньями день ее овуляции, утробу. И Джина знает точно, что обоих устраивает их положение, даже более того, они просто счастливы служить ему, подобострастно заглядывают своему комиссару в рот, ловят каждое его слово…

Если это, конечно, не талантливая игра в покорность, но судя по ощущениям Джин и нескольким случайно подслушанным разговорам, девушки действительно страстно влюблены в своего господина мужчину. Вафля завидует Дороте и пытается сделать так, чтобы Кнедл спал с ней чаще, чем раз в месяц. А Доротка завидует Вафле, так как хочет стать матерью его детей, втайне ищет способ от него забеременеть и ее при этом даже не останавливает жутковатая пестунья Магда со своим «Касты должны быть чисты». Интересно, что произойдет, если мессалина, предназначенная лишь для утех, действительно забеременеет от собственника? Перейдет в касту утроб? Если выдастся возможность, нужно будет потихоньку спросить у Ирены, когда Джина завтра поедет с Сортировочный центр.

Она встряхивает тонкую прохладную кремовую простынь. Когда-то Джина сама спала на такой роскошной воздушной постели с грудой подушек и… Не только спала, но и занималась восхитительным сексом с мужчинами. Их было довольно много, хороших, красивых и разных, и это было так свободно и так здорово!

Секс. Чернавки должны забыть не только это слово, но даже намек на него… Черт побери, наверное, она сейчас действительно полностью асексуальна, насквозь пропахшая печевом ежедневных готовок, замотанная уже даже не девушка, а женщина, тетка в сером платочке и фартуке… Она, Джина Моранте, по которой мужчины с ума сходили!

И он.

И он, Вацлав Кнедл. Он никогда не валялся у нее в ногах, но она помнит его ошеломленные и восторженные глаза после того поцелуя в Магистральном зале академии… Интересно, осталось ли что-то от той сумасшедшей любви странного парня? Или он довольствуется пышногрудой Доротой Лесьяк, которая считает себя красой всех лесов и полей Догмы?

Джин единственная из всей академии не читала его писем, сразу решив, что ей это не нужно, но все равно их содержание до нее доносили. Об этом тогда судачили все, а ее это касалось напрямую, и мимо пройти просто не могло.

Пять лет назад Вацлав Кнедл так страстно и бесстыдно мечтал о ней, неужели эти мечты прошли бесследно? Немыслимо! Невозможно! Она — Джина Моранте, и даже в этой нелепой косынке и фартуке все равно восхитительна и, если захочет, может возбудить в мужчине самые горячие чувства

Тем более в мужчине, который любил ее когда-то. И пусть он изменился, и больше всего сейчас напоминает какую-то смерзшуюся глыбу льда и камня, к ней он не сможет остаться равнодушным!

Повернувшись к окну спиной, Вацлав застегивал запонку на правой манжете своей белоснежной рубашки. Крохотный кусочек ткани попал в петлю, намертво там застряв, и он с легким раздражением дернул рукавом, чтобы его вытащить, но вместо этого затянул крючок еще сильнее.

— Порвете рукав. Дайте я, — дерзко сказала Джина и, не дожидаясь его ответа, уверенно подошла и притронулась к его запястью.

Наверное, Кнедл должен был окоротить ее, рявкнуть что-то вроде: «Ты что себе позволяешь, чернавка!», но он молчал. А Джин вдруг подумала, что единственный раз была к нему так близко, когда поцеловала его в Магистральном зале.

Но сейчас это другой человек с совершенно иной, жесткой, откровенно мужской энергетикой, которую Джин, склонившись к манжете, воспринимала так остро, будто ее можно было увидеть и потрогать. Воюя с непослушной запонкой, она чувствовала его долгий взгляд и его дыхание на своем виске. Он заворожен сейчас этой неожиданной близостью, осторожным, почти нежным касанием девичьих пальцев к своему запястью и больше всего на свете хочет увидеть так близко ее лицо, и чтобы ее губы оказались в нескольких сантиметрах от его губ.