Во власти (не)любви

Теперь в республике Догма медленно гибла она сама.

Она, Джина Моранте. Ее уверенность в себе. Ее Я.

Она понимала, Круль лишь исполнитель, и за тем, что с ней делают, стоит множество людей — от ученых, которые разработали препарат, до пестуньи Магды, которая непосредственно применила его на практике — с Джин, но в ее голове вефриум прочно ассоциировался именно с эскулапом Крулем.

Сегодня эскулап был не один — вместе с ним из машины вышел невысокий плотный мужчина лет под шестьдесят. У него были распущенные до плеч вьющиеся седые волосы, гладко прилизанные на черепе, орлиный нос и выдающаяся шерстяная кофта, демократично накинутая поверх песочного цвета рубашки. Этот пенсионерский прикид мог обмануть кого угодно, только не Джин — у мужчины были острые светло-серые глаза, напоминающие глаза хищной рыбы, обитающей в глубине ледяных вод. И лицо… Смутно знакомое, вот только откуда, Джина вспомнить убей — не могла.

Комиссар Кнедл лично вышел навстречу дорогим гостям и это наводило на мысль, что дядечка в вязаной кофте ох как непрост, а когда Доротка и Вафля поспешили в прихожую, чтобы замереть с молитвенно сложенными руками и склоненными головами, Джин в этой мысли окончательно утвердилась. И встала в ту же позу рядом с Вафлей.

— Мы сделаем из этого показательный процесс. Они должны четко сознавать, что их ждет за… — незнакомец не договорил, так как ступил в прихожую, и его внимание переключилось на девушек. — Мир дому сему.

— Да придет ваш мир на дом нашего господина-мужчины, — в один голос ответили девушки.

Его изучающий взгляд остановился на Джин, и ей сделалось откровенно некомфортно. В этот момент она поняла, откуда ей знакомо лицо мужчины — из репортажей о республике Догма по телевиденью. Это был лидер Догмы, верховный комиссар Пий, под руководством которого пять лет назад и произошел переворот, сделавший Асцаинское княжество республикой. Джина помнила, что Вацлав Кнедл приходится ему племянником.

— Твоя новая чернавка, Вацлав? — поинтересовался Пий, бесцеремонно покрутив Джин за подбородок в разные стороны. — Слишком хороша, надо было в мессалины ее определить. Интересно, куда вы, эскулап, смотрели, когда давали Магде заключение? Или она сама так решила?

— На мой взгляд, эту юбку вообще надо было отправить на заводы, — не переминул прошипеть Круль. — Характерец у нее, доложу я вам…

— Характерец? — поднял брови Пий. — У эскулапов и пестуний есть все, чтобы их выдрессировать, а вы предпочитаете решать это заводами? Отправить такую красотку на заводы — преступление, она рождена быть мессалиной. Да я б себе ее взял… Как тебя зовут, юбочка?

В призрачно-серых глазах комиссара Вацлава Кнедла что-то промелькнуло. Что- то… Такое.

— Джина, — безо всякого выражения проговорила она.

— Как тебе здесь, Джина? — поинтересовался Пий с видимым участием. — Ты довольна своей жизнью?

— Очень довольна, комиссар, — ответила Джин, не поднимая глаз от пола.

Больше Пий на нее внимания не обращал, но ей с лихвой хватило и этого. Верховный комиссар Догмы производил откровенно жутковатое впечатление, а когда заговорил о том, что взял бы ее себе мессалиной, у нее сердце чуть не остановилось. Повадками дядя Вацлава Кнедла напомнил Джин упыря, страх перед которыми она впитала с молоком матери.

Стараясь казаться как можно незаметнее, она подавала мужчинам в гостиную напитки и закуски, и изо всех сил к ним прислушивалась. По обрывкам разговора Джин поняла, что говорят о комиссаре, который влюбился в беременную от него утробу и хотел сбежать с ней вдвоем из страны. Ему это почти удалось, но Вацлав, который, похоже, отвечает в Догме за безопасность, поймал их на самой границе. Пий заявил, что в назидание другим юбкам утробу нужно расстрелять, а комиссара на три года посадить в тюрьму. Кнедл же сказал, что он не станет расстреливать беременную, и наказание в первую очередь должен нести комиссар, а не она.

Как распорядились судьбами комиссара и утробы Джин так и не услышала, потому что разговор перешел на другое. Она почувствовала напряжение, сразу же сгустившееся в гостиной, услышала слова «террористы, сопротивление режиму, обыски, диверсия» и потом, на грани слышимости уловила странное сочетание «Лилейная Угроза».

После этого дверь захлопнулась, и вход в гостиную для Джины был заказан.

Джина не сразу поняла, что дни, наполненные непривычной и унизительной работой, были для нее благом, в отличие от вечеров. Ровно в шесть часов вечера чернавка должна была удалиться в свою комнату и сидеть там тише воды ниже травы, если, конечно, она зачем-то не понадобится господину мужчине.

Кровать, стул, стол и шкаф, в одной половине которого висели черные платья, а в другой серые фартуки — вся обстановка ее узкой комнаты на втором этаже. А еще тут была маленькая лампочка, которая загоралась красным светом, если в мужской половине хозяин дома нажимал кнопку вызова прислуги.

Ее вечера были ужасными. Джин тонула в них. Почитать книгу, посмотреть фильм, полазить в Интернете — думала ли она, что когда-то лишится этих, казалось бы, таких привычных вещей? Думала ли, что будет лежать на жесткой кровати, безотрывно глядя на лампочку — единственный привлекающий внимание предмет в этой комнате, так похожей на тюремную камеру.

И думала ли она, что однажды вечером эта лампочка загорится?

Загорится в первый за все время пребывания ее в этом доме раз…

Мигнула трижды — значит, он зовет из своего кабинета.

Нехорошо. Тревожно — что комиссару может от нее понадобится в такое позднее время? Страшно, но… Но зато она может выйти из этих опостылевших давящих стен, из пустого, утомительного ничегонеделанья, от которого, оказывается, устаешь сильнее, чем от натирания всех зеркальных поверхностей в гостиной. А их там много, очень много…

Медленно Джин идет по темным коридорам и, крадучись, ступает на мужскую половину дома, нарушив сразу два запрета Магды.

Нельзя выходить из своей комнаты после шести вечера.

Нельзя находиться на мужской половине дома.

Все-таки пестуньям каким-то чудодейственным образом удается вбить идиотские догмы этой республики юбкам в головы — как иначе объяснить, что Джина ощущает себя опасной преступницей.

Около его кабинета она на мгновение замирает.

У них ничего не выйдет! Она не глупая юбка, не служанка Вацлава Кнедла, и никогда ею не станет! Она — Джина Моранте, и им ее не сломать!

«Не сломать!» — как заклинание прошептала она и толкнула дверь.

ГЛАВА 11.2

Несмотря на то, что у ее отца был такой же викторианский кабинет, гармонично сочетающий в своей сдержанной роскоши современные и антикварные вещи, Джина сразу же ощущает себя здесь не в своей тарелке. Как если бы она всю жизнь была дояркой, не видевшей ничего, кроме скотного двора, а тут вдруг ее пригласили в царские хоромы.

Да, эта проклятая система воспитания пестуний работает как швейцарские часы, вырабатывая в юбках нужные Догме качества — смирение, забитость, покорность, униженность… Она, как незаметно отравляющий яд, крошечную дозу которого Джин принимает каждый день. Как вкалываемый ей Крулем вефриум, медленно превращающий ее из вампира в человека.