Во власти (не)любви
Шрифт:
Если бы дядя Пий узнал истинную причину, по которой Вацлав хотел остаться в Академии Вампиров, то, скорее всего, подослал бы к нему наемных убийц. Он всегда говорил, что женщины — наглые, распутные, лицемерные твари, которым нельзя давать волю и никогда бы в жизни не простил Вацлаву то, что он отсрочил возвращение в родные пенаты из девушки…
Из-за девушки с золотисто-карими глазами и именем, которое обжигает сорокаградусной крепостью алкоголя. В этих глазах насмешка, в этом имени — можжевеловая ягода, фиалковый корень, ангелика и цедра апельсина.
С самой первой минуты, когда он оказался в аудитории и увидел ее — в откровенном
Ее нужно было срочно возненавидеть, пока своей легкой походкой не вошла в его душу, не сжала его сердце тонкими изящными пальцами, пока не вольготно не обосновалась в каждом его сне, в каждой бредовой мечте, которую потом можно было вспоминать лишь со стыдом и наслаждением.
Джину Моранте нужно было возненавидеть. Но он не смог, и, как последний дурак, обрадовался совместному заданию, которое им дал профессор литературы Горанов. Знал ли он, какой пыткой это обернется?
Она не для него.
Вацлав повторял себе это тысячу раз, но лишь одно случайное касание тонкого шифона ее платья к кисти его руки, лишь едва уловленный лучистый, чуть сладковатый аромат ее цитрусовых духов, лишь узкая полоска черного кружева лифа, мелькнувшая в вырезе платья, когда она склонилась над книгой, лежащей на столе, сводили с ума. Он отдергивал руку, задерживал дыхание, закрывал глаза, но этот тайком увиденный кусочек черного кружева на алебастрово-белой коже стоял перед ним, будто наяву. Вацлав настолько в своих мыслях изучил этот узор, что мог повторить его на листе бумаги с закрытыми глазами. Лишь бы только не представлять, что было под ним…
Она не для него.
Вацлав с этим смирился. Он знал, что буквально на днях в его княжестве произойдет переворот, и, как они с дядей и договаривались, собирался вернуться сразу же после провозглашения Асцаина республикой. Эта мысль помогла взять себя в руки и смотреть на Джину Моранте почти спокойно.
Почти…
Даже когда она поднималась по лестнице и ее бедра, обтянутые платьем, оказались вровень с его лицом. Даже когда она споткнулась, и его бросило в жар от неловкого объятия, в котором Вацлав ее поймал. Даже когда он едва прикоснулся к изящной лодыжке, вынимая застрявший каблук из деревянного плена. Даже когда она, погруженная в присланную дядей Пием книгу, не задумываясь, опустилась на его кровать и рой самых запретных, самых преступных, самых бесстыжих желаний налетел на него.
Так просто — прямо в это мгновение. Сейчас. Откинуть покрывало и уложить ее на чистые белые простыни. Чтобы шелковистые волосы разметались по его подушке, которая бы впитала их аромат. Чтобы платье задралось, чтобы увидеть ее черное кружевное белье, которое снилось Вацлаву в каждом своем сне… Наконец, увидеть и снять с нее, а потом… Нечеловеческим усилием воли ему удалось остановиться и отогнать эти проклятые неотступные мысли, спросить ее про чай, кофе…
Когда Джина ушла, в комнате остался ее нежный ненавязчивый запах, от которого кружилась голова. Вацлав знал — ему надо сейчас, сию же секунду сделать что-то, иначе он просто не выдержит и бросится за ней вдогонку. И тогда он сел за стол и написал Джине, только что вышедшей за дверь, письмо. Такое бесстыдно- откровенное, какое никогда в жизни не решился бы отправить.
Как
ни странно, это здорово помогло. После того, как Вацлав написал еще несколько писем, стало ощутимо легче. Мучительное-нежное, раздирающее на клочки, чувство немного притупилось, и он решил, что если не излечился, то, по крайней мере, на пути к выздоровлению.А потом Джина Моранте все разрушила так легко и просто, как у нее это получалось всегда. Она подошла и поцеловала Вацлава и походя, запросто забрала себе его душу. Именно тогда он понял, что окончательно и бесповоротно сошел с ума. И излечению это не подлежит.
С какими идиотски-счастливыми надеждами он ждал ее в Танцевальном зале после того поцелуя, лучше не вспоминать. Представлял, как она бросится ему на шею, и он сможет целовать ее сколько захочется, обнимать Джину Моранте — какое же это будет счастье просто ее обнять, ощутить в своих руках, вдохнуть ее запах не украдкой, а имея на это полное право.
А потом она пришла, холодно-отстраненная, вмиг ставшая недосягаемой, как будто его отбросило от нее на другой конец вселенной, и сказала «Это ничего не значило».
Последующее Вацлав помнил, как в тумане, как в каком-то дурном сне, будто это и не с ним было вовсе. Трое вампиров, удары по лицу, которые он не чувствовал, испачканная в крови любимая рубашка, похабные слова и дикие намерения какого- то несуразного сморчка… и ярость. Неконтролируемая, бешеная, заполнившая его без остатка злоба, к которой присоединились разочарование и боль. После этого все потонуло в тумане.
Все, кроме прекрасного лица Джины Моранте.
Революция произошла — пусть в Догму свободен, но он пробудет в этой Академии еще немого. Сейчас уехать просто нет сил. Вацлав еще немного посмотрит на нее издали, чтобы понять и принять.
Она не для него.
И тут телефон издал приятный короткий звук. Решив, что дядя Пий написал очередную свою мудрую мысль, что-то вроде: «Женщины — рельсы по которым ездят мужчины» (он такое любил), Вацлав, посмотрев на экран телефона, не поверил своим глазам. Но он помнил ее номер наизусть — это была она. Джина! И ошибиться она не могла — в сообщении она называла его по имени.
И как наяву в ушах зазвучал ее глубокий, бархатный голос, от которого бросило в дрожь.
Я хочу продолжения, Вацлав…
Он положил свой старенький дешевый телефон на стол так аккуратно, как будто тот был стеклянным и попытался справиться с нахлынувшими эмоциями. Зачем-то подступил к книжным полкам и достал коробку со «Скрэбблом», которую Джина когда-то уронила, потом распахнул дверцы платяного шкафа, после подошел к окну, раскрыл сразу обе створки и опустил голову, опершись о подоконник.
Холодный осенний воздух хлынул в комнату, немного охладив разгоряченные мысли, роящиеся в голове.
Джина позвала его. Она его ждет. Она его… хочет?
Вацлав тяжело задышал, до боли стиснув непослушными пальцами холодную деревянную раму. Нельзя так реагировать! Черт возьми, нельзя!
Но внутри все пело, и он ничего не мог с этим поделать.
Костюма для Ночи у Вацлава не было — идти на вечеринку он не собирался. Ну и плевать — какое это имеет значение по сравнению с тем, что Джина позвала его? По сравнению с тем, что он сможет ее обнять?
Вацлав трясущимися пальцами застегивал пуговицы своей любимой белой рубашки. Как и всегда, до конца — ни одна не должна быть расстегнута. Быть может, она сама расстегнет… Нет, нельзя думать об этом, нельзя!