Во все тяжкие…

Бедняга Ростропович стонал, и это было хорошо, ибо означало, что он жив. Собственно говоря, разбиться насмерть он не мог: высота была невелика, да и приземлился он на вскопанную землю, чудом, правда, избежав острых кольев маленького заборчика.

— Ты можешь подняться? — всхлипывая, вопрошала Милена поверженного любовника.

— А что случилось? А что такое? — подбежали, неведомо откуда взявшись, две местные щупленькие женщинки.

— Несчастный случай, — буркнул я.

Мы усадили стонущего Ростроповича. Затем я подхватил его под мышки и приподнял, а Милена проворно обернула его простыней.

— Сможете идти? — спросил я его.

— Смогу… вероятно, — простонал страдалец. Он, наверно, порядочно отбил себе внутренности.

Мы поставили его на ноги и повели, обмотанного простыней.

— Халат застегните, — бросил я Милене. — Здесь медпункт есть?

— Не надо ничего… пройдет, — слабо отверг медпомощь Ростропович.

И тут я увидел Автономова. Он стоял на углу дома. Да, он стоял на углу дома, скрестив руки на груди — честное слово! — скрестив руки на груди, как какой-нибудь чемпион мира, и поджидал нас.

— Костя, уйди, пожалуйста, — страдальчески попросила Милена, когда мы приблизились.

— Ну что, получил свое? — обратился Автономов к Ростроповичу. — Скажи спасибо, что жив остался. И ты, сучка, скажи спасибо, что жива осталась. Анатоль, оставь их, поехали! Пусть дальше милуются, — великодушно разрешил он.

— Да, Анатолий… уведите его, пожалуйста, — взмолилась Милена.

— Не нужна помощь?

— Нет, не нужна.

— Ну, хорошо. Держите сто. — Я отпустил Ростроповича и на всякий случай прикрывал их, пока они не исчезли за углом. Затем повернулся к растерзанному, но непонятно оживленному Автономову: — Тебе умыться надо. Лицо в крови.

— Это ничего, это ерунда! А как я его, а? Полетел, как птичка, а?

— Молодец, молодец. Пошли.

— Жаль, что этой сучке всего пару раз вмазал, да и то слегка. А этот как птичка полетел, а?

— Как птичка. Пошли.

— Хорошая получилась разборка, а?

— Хорошая. — Я подхватил его под руку и повел.

— Прямо в постельке их прихватил, — загордился Автономов.

— Молодец.

— Я же тебе говорил, что она блядует. Говорил я тебе, Анатоль?

— Говорил.

— А ты не верил. Спорил со мной. А Райка-то права оказалась. Она всё-о раньше всех знает. Как птичка полетел, а?

— Как птичка.

— Может, вернуться и продолжить, а?

— Нет.

— Ладно, пощажу. Пусть милуются, блядуются. Я свое взял, мне больше не надо. Как птичка полетел, а?

— Как птичка.

— Со мной шутки плохи, скажи, Анатоль?

— Да уж.

— Мог и убить, да пощадил. Но какова блядушка, а? За что она меня так, Анатоль? За что?

— Ладно, забудь.

Мы подошли к колодцу. Автономов присел на сруб, достал сигареты, собираясь закурить, и вдруг тяжело зарыдал.

Разумеется, мы отоварились в местном магазинчике и тут же покинули этот предательский поселок. Мы прошли пешком пять или семь километров до прибрежной трассы. Автономов шагал впереди совершенно автономно, точно меня не существовало в природе. Я не мешал ему думать свои думы, ибо собственные тревоги, высокопарно выражаясь, теснили сердце. А ПОЧЕМУ? А ЗАЧЕМ? Мы, пенсионеры, испытываем преувеличенный страх перед всякими житейскими неурядицами и бедами, которые, в сущности, ничего не значат на нашем главном и конечном направлении. Мы переживаем, в сущности, по мелочам. Мы с беспокойством думаем о задолженности с квартплатой, забывая о скором вечном поселении ТАМ. Нам щемят душу образы Натальи Георгиевны Маневич или Милены Самсоновны Никитиной, когда, может быть, вскоре необыкновенные девы-небожительницы будут ублажать нас. Мы, пенсионеры, боимся жить с вдохновением на последнем участке пути, подменяя его старческими душевными трепыханиями, паникой, бессонницей…

Таким образом прибрели к морю, спустились с дорожной насыпи. Здесь Автономов вспомнил обо мне. Он остановился.

— Гляди-ка, Анатоль, какое бревно. Вот на него давай и сядем. По-моему, подходящее бревно. Как считаешь? — озабоченно спросил он.

— Считаю, что подходящее.

— И я считаю, что подходящее. А ты как считаешь?

— Сказал же, подходящее. Не талдычь!

— Вполне подходящее. На него и сядем, — бредил Автономов.

Мы расположились на бревне, стали открывать пиво, водку, раскладывать на газете закуску. При этом Автономов говорил:

— Вот это сыр, Анатоль. Это колбаса.

— Неужели? — удивлялся я.

— А вот это местный хлеб. Я всю дорогу знаешь о чем думал?

— Не знаю.

— А хочешь знать?

— Не очень.

— Почему, Анатоль?

— Потому что я всю дорогу тоже думал. А мне мои мысли кажутся интересней твоих, — безжалостно пояснил я.

— Видишь, какой ты эгоист, — укорил он меня. — Я думал, всю дорогу мучительно думал, Анатоль, почему она так со мной поступила.

— Давай закроем эту тему, Костя. Ей-богу, и тебе легче будет, и мне.

— Ладно, больше ни слова об этой подлючкс! Не заслуживает она моих слез и переживаний. В конце концов, свобода — великое благо, скажи!

— Ну еще бы! Мне ли не знать.

— Нет, ты сейчас не свободен. У тебя есть твоя Натали.

— БЫЛА, — сказал я. Наконец-то признался. И выпил свою дозу водки. А он застыл с пластиковым стаканчиком в руке.

— Как — была? Почему — была? — пошевелил своими разбитыми губами.

— А потому, Костя, что мы разбежались. Может, временно, а может — кто знает — навсегда, — отвечал я жуя.

— Врешь!

— Нет, не вру, увы.

— НО ПОЧЕМУ? — сильно вскричал Автономов. — НЕУЖЕЛИ?..

— Да нет, — поморщился я. — Просто, знаешь, появились какие-то несоответствия. В характерах, в поведении. А в сущности, ерунда бытовая.

Автономов облегченно перевел дух.

— Фу-ты ну-ты. А я уж подумал… — Он истово перекрестился. — Ну, тогда все обойдется. Бог даст, все обойдется, Анатоль, — суеверно пробормотал он, как богомольный старикашка. ХВАТАНУЛ СТОПАРЬ. Начал активно жевать колбасу. А МОРЕ ПЕРЕД НАМИ ПРОСТИРАЛОСЬ, ШУМЕЛО И СИНЕЛО. А ЧАЙКИ — ДУШИ МОРЯКОВ — НАДСАДНО КРИЧАЛИ.

— Твоя, Анатоль, не то что моя. Твоя куда лучше моей, — жадно жевал Автономов.

— Помнится, ты недавно говорил иначе.

— Да, говорил. Я прозорливей тебя, но и я могу ошибаться. Знаешь, я прихожу к мысли, что все они однозначно порочны. Ты согласен со мной?

— Налей — скажу.

Он поспешно налил.

— И себе.

Он поспешно налил.

— Теперь выпьем.

Мы соприкоснулись стаканчиками и выпили. Живой ум заблестел в голубых глазах Автономова. НЕУЖЕЛИ ЭТО ОН РЫДАЛ НЕДАВНО, СИДЮЧИ НА СРУБЕ КОЛОДЦА?