Во все тяжкие…

— Заткнись, писака, а то рассержусь! Слушай. ОН УЕЗЖАЕТ.

— Кто?

— «Кто-кто»? Автономов, конечно. Я.

— Отличная новость. Вдохновляет. И надолго?

— Очень надолго, Анатоль. Можно сказать, навсегда, — посуровел голос в трубке. Мое сердце неожиданно дало сильный сбой, но тут же вновь застрекотало: — Хочу тебя видеть. Надеюсь, придешь попрощаться?

— Где ты находишься? Дома?

— Нет, какой дом! На службе я. То есть на бывшей службе. В офисе, в том самом, где ты бывал… помнишь?

— А ты не блефуешь, Костя, чтобы заманить меня на рюмку?

— Нет, он не блефует, — тонко засмеялся Автономов. — Когда ждать?

Я отвечал, что отправляюсь пешком и прибуду, стало быть, минут через сорок. Почему-то я сразу поверил, что предстоит нешуточная разлука с Автономовым, почувствовал, что этот звонок в некотором роде знамение, и знамение крайне неблагоприятное, может быть, зловещее.

Через пять минут я уже быстро шагал по солнечной улице, а потом дворами — наискосок, наискосок, чтобы сократить путь. И судьба распорядилась так, что около Дома торговли я буквально налетел с разгона на Милену Самсоновну.

— Ой! — ойкнула она.

— Ох! — сказал я. — Прошу прощения. Здравствуйте.

— Здравствуйте.

— Здравствуйте, Милена, — повторил я, вспомнив давний завет Автономова быть с ней вежливым.

— Здравствуйте, — послушно повторила она.

Одета была уже по-летнему: в легком коротком платье на каких-то лямочках, открывающем ноги и плечи. Крупная фигура, молодая плоть. Белозубая улыбка. Бугристая кожа миловидного лица. Милена Никитина, бывшая Автономова.

Оба мы были в замешательстве.

— Как поживаете, Милена? («Зачем спросил?») Покупки делали? — поправился я.

— Да, по мелочи для дочки. Она страшно быстро, знаете, растет.

— Да, дети очень быстро растут.

— Очень быстро.

— А взрослые очень быстро стареют.

— Да, пожалуй, — скованно улыбнулась она.

Что еще сказать? Все. Выдохся.

— Ну, я побегу, Милена. Спешу. Всего доброго.

— Вам тоже всего доброго. Подождите минутку…

— Да? — притормозил я.

Ее замешательство усилилось. На щеках, как всегда в минуты волнения, вспыхнули красные пятна. Она повела плечами, как в ознобе, и трудно спросила:

— Скажите, вы Константина Павловича встречаете?

— Да, случается, а что? — чуть помедлив, ответил я.

— Ну, видите ли… он запретил мне заходить к нему на службу и звонить тоже, и сам не появляется. Он, вероятно, вернулся к своей жене? — осмелилась она взглянуть мне в глаза.

— Вот не знаю! Да и вообще такие справки не даю, Милена.

— Понимаю. Но, может быть, вы при встрече скажете ему, чтобы он мне позвонил. Я не знаю, как мне быть… что он намерен делать с квартирой, со своими вещами, книгами. Нужна какая-то определенность, правда? Может быть, вы передадите ему.

— Хорошо, передам.

— Спасибо. До свиданья. Вы плохо выглядите, Анатолий.

— А вы хорошо, Милена.

— Сомневаюсь, — бегло улыбнулась она напоследок.

Таким образом, в офис к Автономову я пришел с последними, так сказать, известиями.

В кабинете Автономова на рабочем столе стояла в открытую чуть початая бутылка коньяка «Белый аист», целехонькая емкость «Амаретто». Закуской служили яблоки и конфеты. Было крепко накурено. Хозяин, пребывая в одиночестве, разговаривал по телефону. Я остановился на пороге.

— Да, — говорил Автономов. — Нет. Да. — Тут он увидел меня, заулыбался и приглашающе махнул рукой. — Да нет, к сожалению. Всего доброго, — свернул он разговор. Положил трубку и встал. — Ну, чего торчишь на пороге? Входи.

— Я еще подумаю, надо ли входить, — обозревал я его разгульный стол.

— Надо, как не надо! Видишь, даю отходную. Народ уже разбежался. Теперь с тобой продолжим.

— А это не заурядная пьянь, Константин Павлович? А то я Автономова знаю. Он такой.

— Да нет же! — сдержанно улыбнулся хозяин. — Говорю, отходная. — Он вышел из-за стола и направился ко мне — в походной одежде, весь пятнистый и зеленый. Мы обнялись, как после долгой разлуки. А она еще предстояла.

— Давай сюда, — сказал Автономов. Он прикрыл дверь и стал переставлять на журнальный столик бутылки, коробку с конфетами, яблоки, сигареты, пепельницу. УСЕЛИСЬ. Автономов наполнил стопки коньяком. СТРАННЫЙ АВТОНОМОВ: спокойный, сдержанный, слегка вроде бы рассеянный, потусторонний. НЕЗНАКОМЫЙ АВТОНОМОВ.

— Так! — сказал я. — Так. Он, значит, на рыбалку собрался? А меня не может с собой взять? Я буду насаживать ему червей на крючок. Это я умею.

— И ссаживать? — улыбнулся сдержанный Автономов.

— Ну и ссаживать тоже.

— Боюсь, Анатоль, эта рыбалка надолго затянется. Ты не выдержишь. А вообще-то ты в точку попал. Я в тайгу уезжаю, Анатоль. На постоянное жительство, так сказать. С постоянной, можно сказать, пропиской, — выложил он.

Я откинулся в кресле:

— Да ну? Берлогу присмотрел?

— Что-то в этом роде. Выпей. А я чуть-чуть пригублю. Я завязываю с этим делом, Анатоль.

— Правильно. Ты уедешь — я тоже завяжу. Без тебя это легко сделать. Будь здоров. — Я выпил полную стопку в смятении и растерянности. КАКАЯ ТАЙГА? ПОЧЕМУ ТАЙГА? ЗАЧЕМ?

— Что Автономов будет делать в тайге? — спросил я, передохнув.

Он ухмыльнулся:

— А работать, знаешь.

— Кем? — воскликнул я. — Промысловой лайкой?

Он опять ухмыльнулся:

— Бездарно шутишь, Анатоль. Как всегда, впрочем. Работа очень-очень серьезная. На меня возлагаются охранные функции. Я буду сторожем гидрометеостанции, — не без гордости сообщил Автономов. — Каково? — разулыбался он всеми своими белыми, молодыми зубами.

— Дай-ка я еще приму, а то я плохо понял.

— Прими, прими, — радушно разрешил Автономов, закуривая. — Есть, Анатоль, — запиши в блокнотик для памяти — такое глухое местечко под названием Остромысовка. Это километров семьдесят от нас на северо-восток. Я тебе потом начерчу карту, может быть, нагрянешь в гости. Там была гидрометеостанция. До поры до времени она законсервирована. Но оборудование осталось. Опять же три домика, дизельная. Все это богатство доверено мне. Я буду там жить, Анатоль.

— Он будет жить там, — повторил я эхом, зациклившись на третьем лице. — В одиночку?