Во всем виновата месть

— А что сама не подходишь? Боишься руки испачкать? — спрашиваю я и щурюсь, глядя на Синицину. — Ну, давай! Ты же так хотела сделать красивые снимки. Покажи пример подружкам, ведь король всегда выступает во главе своей армии. Или намочила штанишки?

Понимаю, что провоцирую зло, но мне хочется выплеснуть все эмоции. Уму непостижимо, что эти выскочки издевались над моей сестрой, и она терпела. Неужели не могла пожаловаться матери? Или той совсем не бывает дома?

Синицина опасливо смотрит на свою группу поддержки. Мои слова дразнят её, и она всё-таки налетает на меня. Рука у неё тяжёлая. Кулак прилетает очень удачно, потому что я не успеваю уклониться. Чувствую привкус крови во рту, но, как и обещала своему другу в кавычках, очень быстро укладываю птичку на лопатки. Синица рыдает и просит не бить её, а её подружки — хороши, конечно, вместо того, чтобы вступиться, снимают всё на телефон. Дорогущий гаджет белобрысой выпал из кармана, когда я повалила её на землю. Отпускаю ворот её формы, хватаю смартфон и встаю. Забросив дорогую вещицу в мусорную урну у ближайшей скамейки, я бросаю взгляд на белобрысую, не перестающую хныкать.

— Ну что? Красивую фоточку делать ещё не передумала? Если нет, то вперёд. Сейчас самое время, ведь тебе кто-то звонит.

С этими словами подхватываю сумку с земли и бросаю взгляд на Захара. Парень явно восхищён, а вот я разочарована окончательно. Забираю у него очки сестры и ускоряю шаг.

— Ань, подожди. У тебя кровь! Нужно обработать. Если твоя мама заметит…

Нет моей мамы… а бабушка не станет причитать. Наверняка она готова к такому повороту. Слизываю кровь кончиком языка и продолжаю идти, не останавливаясь.

— Аня! — Захар хватает меня за локоть.

Шикаю, потому что сильно стукнула им в челюсть одной из подружек «королевы», и теперь он болезненно ноет.

— Просто оставь меня в покое, пожалуйста. Ты мне помог. Спасибо. А теперь я хочу побыть одна.

Углубляюсь вглубь сквера, оставляя Захара за спиной.

Когда понимаю, что за мной никто не идёт, и я уже ушла далеко, а людей в округе нет, сажусь на скамью и роняю лицо в ладони. Я не плачу… Это было бы слишком сильно. Но смешанные чувства не оставляют меня в покое. Боюсь навредить сестре, если она ничуть не изменится и вернётся забитой мышкой. Впрочем, можно ли навредить, если её и без того не оставляли в покое? И чем она так не угодила этой белобрысой гадине?

— А я говорил, чтобы ты не возвращалась домой одна.

Только тебя здесь не хватало.

Отрываю лицо от ладоней и медленно поднимаю взгляд.

— Чего тебе, Золотарёв? Может, хватит меня преследовать?

— Решил убедиться, что тебя не покалечат, но когда понял, что покалечить их можешь ты, не стал вмешиваться. Это было круто.

Кажется, в его взгляде появился неподдельный интерес? Серьёзно? Только мне от этого не холодно и не жарко.

Золотарёв протягивает мне белоснежный носовой платок.

— У тебя кровь на губе. Думаю, это сейчас пригодится.

* * *

Принимаю платочек, включаю фронтальную камеру на телефоне и осторожно вытираю кровь. Ссадина пустяковая. Раньше случалось и похуже.

Не могу отрицать, что сейчас мне лучше не оставаться совсем одной. Я не хочу расклеиваться и думать, что могу навредить сестре своими попытками спасти её.

Золотарёв присаживается рядом, но ни слова не говорит. Мы сидим некоторое время в молчании. Я смотрю, как ветер гоняет опавшую пёструю листву по асфальту. Временами он кружит листья и даже приподнимает их, но они быстро падают со свойственным шуршанием. Как же я любила осень. Теперь думается, что ровно так же моя сестра ненавидела её из-за необходимости ходить в лицей и терпеть издёвки. Говорила ли она с матерью? Не пыталась ли перевестись? Или держалась только из-за мажора, обещавшего ей поцелуй за домашнее задание?

Ярость вновь пробуждается, напоминая мне, что золотой мальчик, сидящий рядом, тоже виновен в её бедах. Он не считал Аню за человека. Возможно, сейчас взглянул на неё иначе, но раньше измывался над ней. Возможно, его издевки были даже ощутимее тех, что сыпались со стороны Синициной. И я не собираюсь продолжать тратить время на его безмолвную компанию.

Встав со скамьи, я медленно ковыляю в сторону дома.

— Эй, ты куда? Даже не попрощаешься?

— А я должна была расцеловать тебя за платок и то, что пришёл утешить? Прости… это не входило в мои планы.

— Ты ненормальная. Всегда была такой! — бросает вслед Золотарёв, и я чуть притормаживаю. — Правильно, что тебя называют психопаткой. К тебе по-доброму, а ты ведёшь себя ничуть не лучше Синициной. Бездушная. Такая же, как и все. Столько времени надеялась на мой поцелуй, усердно делая за меня всю домашку, а теперь я вот, рядом, но ты отказываешься от исполнения своего заветного желания.

Медленно разворачиваюсь, делаю несколько больших шагов, хватаю Золотарёва за края расстёгнутого жилета, и тяну на себя. Он не ожидал такого напора, поэтому не сопротивляется даже.

— Я лучше ядовитую кобру поцелую, чем тебя. А домашка… Мне делать нечего было. Вот и развлекалась. Можешь сказать спасибо и подарить свой поцелуй этой кошке облезлой.

Отпускаю шуршащую под пальцами прохладную ткань и быстро ухожу.

Кажется, мне придётся серьёзно поговорить с сестрой и рассказать ей о случившемся. Она должна понимать, что способствовать её сближению с истеричным мажором я не стану. В конце концов, я не одобряю её выбора. Любовь, конечно, зла, а козлы этим активно пользуются, но я в этом участия принимать не собираюсь. Мне даже от одного вида Золотарёва становится тошно.

Телефон снова звонит, но я решаю, что поговорю со всеми, как только вернусь домой. Не помешала бы сейчас горячая ванна, а после тёплые папины объятия и его слова, что всё будет хорошо.

Вхожу в дом и надеюсь, что успею прошмыгнуть в комнату до того, как бабушка выйдет, но какой там?.. Со второго этажа спускается она. Женщина, которую я мечтала узнать, но так и не смогла этого сделать.

— М-мама? — бормочу сдавленным голосом и хлопаю глазами, глядя на неё.

— Аня, ну что это за вид? Почему ты такая потрёпанная? И откуда у тебя кровь на губе?

Мама приближается, хватает за подбородок и приподнимает мою голову в попытке рассмотреть получше.

— Ты успела с кем-то подраться?

Глаза мамы расширяются от ужаса.

Она в жизни красивее, чем на фото, но её прикосновения ледяные, слишком чуждые мне. Я ничего не ощущаю, хоть боялась, что расплачусь и быстро сдамся.

— Ты будто повзрослела за эти несколько дней, пока мы не виделись. Ты собираешься ответить мне хоть что-то?

— А чем это поможет? Если я скажу, что подралась… назначишь мне наказание в виде домашнего ареста?

Комично, но мама действительно таким образом наказывала сестру, хоть Аня и без того постоянно сидела дома.

Из кухни выходит бабушка и виновато поджимает губы. Она показывает на телефон, который держит в левой руке, и пожимает плечами, шепча одними губами: — Прости.

Так вот кто мне звонил последним? Не так уж и важно. Рано или поздно наша встреча с мамой всё равно должна была состояться.

— Куда ты идёшь, Аня? Мы с тобой не закончили разговор! — кричит мама, когда я уже поднимаюсь на несколько ступеней.