Водные ритуалы

— Унаи, тебе не кажется, что этот кальмар — вылитый ты? — принялся острить Лучо за завтраком.

За столом были все — Сауль, Ребекка, Аннабель и четверо виторианцев. Поначалу шутку никто не понял.

— Что ты имеешь в виду?

— Ха, чувак! Посмотри на эти щупальца. В два раза длиннее тела. Точно как у тебя. Какая у тебя длина рук?

— Больше, чем твои нейроны, это же ясно.

— Не сердись, Кракен.

— Я не Кракен, — раздраженно возразил Унаи. — Не трогай меня, достал уже.

— Кракен на нас разозлился… — хихикнул Лучо.

Свою шутку он повторил на следующее утро, а потом еще через день.

Как-то среди недели Унаи вышел из душа и не обнаружил свое полотенце. Кто-то решил над ним пошутить — Лучо, Асьер? — и полотенце исчезло бесследно. Пришлось голым и мокрым подойти к умывальнику, снять крошечное полотенце для вытирания рук и обмотать вокруг талии.

Он спустился вниз по лестнице, мечтая никого не встретить. День обещал выдаться жарким: не наступило и половины девятого, а уже чувствовался зной. Спальня была пуста, все спустились завтракать.

Он развязал полотенце и собирался начать одеваться, как вдруг за спиной у него послышался тихий, мелодичный голос Аннабель Ли.

— Где Лучо? — спросил Унаи.

— Завтракает. Ты злишься на него из-за прозвища?

— Нет, — солгал он.

— А мне нравится Кракен. С прозвищем тебе повезло больше, чем мне.

— Сомневаюсь.

— Серьезно. Ты кое-что обо мне не знаешь: имя Аннабель Ли я выбрала потому, что мне не нравилось прозвище, которое мне дали в байкерской тусовке моей матери, — сказала Аннабель, по-прежнему стоя у него за спиной.

Он повернулся и сел на кровать, держа в руке джинсы и футболку, которую собирался надеть.

— И что это было за прозвище?

— Сорняк. Меня терпеть не могут девушки, даже взрослые женщины, я не в силах помешать их мужчинам провожать меня взглядом, матери моих подруг не любят, когда я прихожу к ним на день рождения, а парни… как только я появляюсь, собирается ураган и начинается буря. Ничего не могу с этим поделать. И не хочу ничего с этим делать. Короче, я тебя предупредила. Даже мамины бойфренды на меня западали, мама очень из-за этого страдала. Иногда она находила мне оправдание, иногда — и это было ужасно больно — обвиняла меня в том, что я их притягиваю. Я, равнодушная ко всем парням в мире, кроме тебя. Я, которая мысленно всегда была верна только тебе. Я жду тебя с четырех лет.

А Унаи стоял перед ней, прикрываясь полотенцем для рук, слишком для этого коротким.

Он ничего не ответил, схватил одежду и убежал из этой раскаленной печки, как демон-дезертир.

* * *

Через несколько часов Хота, Аннабель и Ребекка, изрядно подуставшие и с расцарапанными руками, наконец-то достроили кровлю сказочной хижины железного века. Ребекка в тот день была напряжена и молчалива, Хота сразу это заметил. Есть люди, чуткие к другим людям. А есть равнодушные, как Аннабель, которая большую часть времени даже не замечала присутствия девочки.

Ребекка улучила момент, когда Хота пошел налить воду во фляжку, осталась с Аннабель внутри хижины один на один и попыталась с ней поговорить.

Девочка знала, что Хота и Аннабель что-то видели в Сандаили. Когда спустились из пещеры, чтобы немного побыть наедине, они наткнулись на нее и Сауля, которые как раз возвращались назад. Ребекка подумала, что это хороший предлог. С колотящимся сердцем, стыдясь и запинаясь, она заговорила шепотом.

Вскоре Аннабель ее перебила:

— Все, больше ни слова. Ну и воображение у тебя, детка, надо же такое насочинять!

— Значит, ты мне не веришь? — спросила Ребекка дрожащим голосом. Она не смела глянуть Аннабель Ли в лицо. Та была такой… холодной. Она напоминала ей тетю.

— Конечно, нет. А если бы все так и было… Ох, девочка. Если б это так и было, тебе повезло больше всех нас.

Стоя на пороге хижины, Хота услышал конец разговора.

— Что здесь происходит? — спросил он, чувствуя что-то неладное.

— Пусть она сама тебе расскажет. Так что, в этой хижине я больше не нужна? — ответила Аннабель, выхватила у Хоты фляжку и вышла вон, оставив дрожащую, на грани отчаяния девочку.

И снова сердце бьется быстро-быстро. Иногда с ней такое случалось — сердце готово было вырваться из груди, и она не могла остановить его бешеное биение.

— В чем дело, Ребекка? Ты можешь все мне рассказать.

— Ничего, Хота. Ничего страшного, — тихо сказала Ребекка. Главное, чтобы их не застукал отец, хотя она знала, что он отправился в дом за газировкой и портативным холодильником.

Хота подошел, сел рядом на деревянную скамью, которую другие студенты построили годом ранее, и взял ее за руку.

— Ребекка, серьезно. Что бы это ни было, ты можешь мне все рассказать. — Его голос был как у старшего брата: надежный, ласковый…

Ребекка посмотрела на его руку, и внезапно эта рука ей понравилась. Она была маленькая, совсем еще детская. Сама невинность.

И тогда Ребекка снова пустилась рассказывать, не скупясь на подробности. Рассказала даже о своей тете. Все-все.

Унаи увидел Хоту через двадцать минут: тот блевал, стоя на обочине дороги.

— Что-то ты фигово выглядишь… Может, из-за жары?

«Надеюсь, к этому времени ты еще не нажрался», — мысленно добавил он, обеспокоенный состоянием лучшего друга.

Хота положил руку ему на плечо. Он нуждался в поддержке. Унаи был человеком здравого смысла, а ситуация казалась дикой и бессмысленной.

— Ничего. Дочь Сауля, бедняжка… с ней что-то не так. У нее психическое расстройство. Сауль предупредил, что она принимала лекарства и лежала в больнице с депрессией.

— Но что она тебе сказала?

— Чушь. Все это чушь собачья. Ребекка рассказала что-то просто немыслимое. Ей всего тринадцать; не представляю, как девочке ее возраста приходят в голову такие вещи. Я просто в шоке. Сауль просил меня предупредить его, если я замечу что-то странное. Он очень за нее переживает. Эй, только ребятам ничего не говори — мне эта девочка очень нравится и мне ее жаль. Бедняжка, она потеряла мать в прошлом году…

— Блин, жуть какая. В двенадцать-то лет, — вслух подумал Унаи.

Если в лагере и был кто-то, неравнодушный к драме Ребекки, то это он, Унаи, — сирота, потерявший и мать, и отца. И Хота, которому тоже вскоре предстояло вступить в этот клуб.

— Сауль рассказал, что, помимо депрессии из-за истории с матерью, ей поставили еще один диагноз; не помню, как это называется, я в таких вещах не шарю. Но что-то странное. Ей давали таблетки и все такое, она провела в больнице в Сантандере несколько месяцев, все время под кайфом. Сауль в отчаянии; он и привез ее сюда затем, чтобы девочка развеялась и все забыла. Он говорит, что ни за что на свете не хочет снова класть ее в больницу.