Водные ритуалы

Я с ума сходил от беспокойства за Альбу. Однако новый поворот событий совершенно выбил меня из колеи: она ожидала девочку. Я сразу почувствовал, что девочка — моя дочь, еще с того момента, как Альба заговорила со мной об этом, еще в Арментии. У меня будет дочь. Мне было безразлично, что ее биологический отец — Нанчо. Его не было рядом, чтобы воспитывать девочку. Рядом был я.

Да, я был рядом.

Диагноз сообщили поздно, было уже почти темно: эклампсия, осложнение преэклампсии беременных. Альба знала про это, у нее бывало высокое давление, ее наблюдали. Но мне она ничего не сказала, не поделилась со мной. Молчала все это время. Я такого отношения не заслужил.

После введения антигипертензивных препаратов обе, мать и дочь, были вне опасности. Да, мы могли их навестить. Нет, мы не должны утомлять мать. Да, Ньевес останется ночевать. Нет, мне не нужно оставаться. Пусть вернется домой, сказала Альба голоском колибри, пусть отдохнет. Как будто кто-то способен сомкнуть глаза, когда ему заявляют, что у него будет дочь.

Эсти отправилась к Альбе в больницу, как только в Лакуа закончился рабочий день. Она привезла коробочку трюфелей «Гойя», я так и не понял, для Альбы или для меня. Я не удержался и сунул несколько конфет в карман — так или иначе, меня ожидала бессонная ночь. Они улыбались, пожимали друг другу руки, о чем-то шушукались. Альба отключила режим строгой начальницы — теперь она была всего лишь улыбчивой и усталой женщиной с непростой беременностью, которая неизвестно чем кончится. Любого человеческого участия было мало, чтобы поддержать ее. Я готов был поцеловать Эстибалис в лоб и заключить ее в крепчайшие объятия Кракена.

Я сдержал себя — этого не стоило делать.

Я уже возвращался домой, когда в одном из навощеных коридоров больницы столкнулся с комиссаром Мединой.

— Я только что узнал, — скорбно произнес он своим низким голосом. — Могу я навестить ее?

Я отрицательно покачал головой и указал на часы, чтобы аргументировать свой отказ. Было уже поздно, время посещений давно закончилось, и, когда я закрыл дверь в палату, Альба спала.

— Хорошо, тогда приду завтра. Хотел нанести ей личный визит… Но меня привели сюда также и профессиональные дела. Вы руководили расследованием дела ее мужа…

Я кивнул, немного насторожившись. Я не понимал, куда он клонит.

— Видите ли, полицейский участок — это рассадник всяческих слухов и сплетен, и я должен заранее знать, что именно отвечать на вопросы сослуживцев и как заместитель комиссара хотел бы представить эту ситуацию. Вы, наверное, в курсе… Видите ли, если у нее девятнадцать недель беременности, значит, она забеременела в августе, и ее сын…

«Дочка», — написал я на мобильном и показал Медине.

В этот момент у меня начисто вылетело из головы предостережение Матусалема: моя жизнь не должна отражаться на экране мобильного и прочих гаджетов. Мне было не до того; я начисто забыл, что надо действовать осторожно, защищать себя, мыслить ясно и быть стратегом. Я впервые чувствовал себя отцом, всецело заботившимся о женщине, которая сводила меня с ума, и нашей с ней общей дочери.

— Хорошо, ее дочь, — поправился он. — Я лишь хотел сказать, что если отец ее дочери — наш серийный убийца…

— Я отец ее дочери, — перебил я Медину. Я произнес это вслух, и ответ прозвучал как удар хлыста — четкий и громкий, в нем слышались ярость и решимость. — Я отец, — подтвердил я.

И на ходу сочинил благочестивую ложь, чтобы защитить их обеих. Написал на мобильном и повернул экран так, чтобы он оказался прямо перед изумленной физиономией Медины.

«Заместитель комиссара находилась в процессе развода с мужем, несмотря на то, что юридические процедуры еще не начались. У нас с ней были отношения, и ребенок мой. Мы держали это в секрете, так сложились обстоятельства. Заместитель комиссара собиралась в ближайшее время поставить вас в известность. Я знаю, что вы ее поймете, хотя это непросто. Прошу вас не распространять эту новость до тех пор, пока заместитель комиссара не будет в состоянии поговорить с вами лично; но, разумеется, вы можете и должны пресечь все намеки на то, что отец нашей с ней дочери — Нанчо».

Я не хотел, чтобы Альба страдала от позорного клейма — родить ребенка от серийного убийцы. Я лгал ради нее самой и ради девочки: было бы несправедливо взвалить на малышку такой груз.

Предстояло выяснить, позволит ли мне Альба остаться в ее жизни и в жизни ее дочери, уточнить свою роль в этой трагикомедии. Возможно, я с самого начала вел себя неправильно. Но теперь мне предстояло защитить обеих от памяти, которую Нанчо оставил по себе в Витории. Это был единственный способ развеять досужие слухи.

Какая ирония! Только теперь я понимаю, что в тот момент подписывал свой смертный приговор…

28. Больничные сады

8 декабря 2016 года, четверг

Был выходной, но, несмотря на раннее утро, когда пациентов будят, чтобы взять у них первые анализы мочи и крови, я уже был в больнице Чагорричу. Мать Альбы спала на зеленом кожаном диване; эта женщина и во сне выглядела элегантно. Даже на больничном диване она сохраняла свою стать.

Я осторожно разбудил ее, стараясь, чтобы Альба не проснулась. По моему умоляющему взгляду Ньевес поняла мои намерения и оставила меня с дочерью наедине, в неудобном кресле, которое я придвинул к кровати.

Я не спешил будить Альбу — был слишком растерян, глядя на ее чуть выпирающий живот, укрытый одеялом. Хотел протянуть руку и сказать ему: «Не тревожься, малышка, папа рядом, он не даст тебя в обиду», — но не решился.

Похоже, эта необыкновенная девочка умела читать мои мысли и разбудила мать, потому что в этот момент Альба открыла глаза. Медленно, словно возвращаясь из небытия.

— Доброе утро, Альба. Как себя чувствуешь? — Признаюсь, эту фразу я долго репетировал.

— Шесть слов. Ты сказал шесть слов. — Она улыбнулась, несмотря на усталость, написанную на лице, и мешки под глазами.

— Дай мне еще месяц, и я… произнесу целую речь.

Альба засмеялась, но я не хотел, чтобы она смеялась. К этому я пока не был готов. Теперь предстояло самое трудное. Я хотел поговорить с ней устно, без блокнота. Всю ночь я готовил нужные фразы. Короткие, емкие, самые важные, которые остаются в памяти до глубокой старости.

— Комиссар знает, — сообщил я.

— Что знает?

— Он приходил вчера вечером.

— И что он знает? — настаивала она.

— Что вы с Нанчо уже практически разошлись, и мы с тобой были вместе.

Альба задумалась. Фраза получилась не очень, я и сам это понимал, но на большее я пока был не способен.

— Зачем? Зачем ты ему сказал?

— Я сказал, что ребенок мой, что у меня нет никаких сомнений.

Альба посмотрела на свой живот, словно разговаривала не со мной, а с девочкой, а меня исключили из этого телепатического диалога.

— Ты сделал это для нее, — сказала она наконец.

— На работе сомневаются, Альба. Никто не должен думать, что…

— Что это дочь Нанчо.

— Это очень тяжелое бремя, ребенок такого не заслуживает.

— Надо же, ты ее защищаешь… Не знаешь, твоя ли она дочь, и все равно защищаешь…

— Позволь мне это сделать. Ты и я… Ты сама должна решить, существуем ли мы вместе — ты и я. И позволь мне взять на себя остальное.

— Итак, мы всем расскажем, что я уже рассталась с Нанчо, что мы с тобой в августе были вместе и ребенок может быть только от тебя.