Водоворот времен

Он знал, что мама понимает. Кому еще, как не ей?

– Скоро! Скоро пойдем1 Не шумите!

А вот это уже был голос папы. Вода плескалась о мельничное колесо, но оно надувалось и ленилось. Не хотело работать.

– Устало. Все устают. Всем бывает нужен отдых. Колесо отдохнет, жерновки поспят, - а с утра вставать, работать. Ты ведь любишь работать?

Мама была...

Мама была мама. Что про нее рассказывать? Рик всегда знал, как она выглядит. Ему даже показалось странным, очень странным, что он подумал о ее лице. Вот же оно? Да и куда мама денется, всегда можно глянуть. Еще лучше, чем речка! Ветер налетит - та нахмурится, не будет показывать отражение. А мама никогда не хмурится.

Ну, разве только иногда. Но Рик в этом нисколечко не виноват, нет, нисколечко!

– Пойдем, - папа кладет ладонь на плечо. Толкает вперед.
– Сегодня ты должен поднести. Привыкай. Однажды меня заменишь.

Рик встрепенулся. Как? Как это? Нет! Зачем? Папа ведь всегда будет подносить. Как же иначе? Ну что за глупые мысли в голову лезут! Эти очень-очень темные. Плохие. Надо прогнать. И пойти. Но страшно. И почему это однажды заменит Рик отца?

– Пойдем, - еще раз говорит. Значит, надо идти. Третий раз не скажет. Хворостина продолжит.

– Счас-ка! Счас-ка!
– Рик затараторил.
– А...

Мама кладет на протянутые ладони (вот и выросли они у Рика за лето! а плечи до чего маленькие! зато прятаться легко!) миску. Хорошую такую, в рисунках. Мама сама рисовала, а папа помогал. Да и Рик, Рик-то! Он ведь тоже ого-го как помог! Надо поднести.

И тут Рик вспомнил, что очень боится. Вот всегда помнил, а потом забыл, а сейчас - опять вспомнил.

– Не бойся. Он знает, что мы хотим добра. Что мы честно работаем. Мы даем зерно, а он помогает, - с нажимом произнес отец.

Все. Пошли. Колени у Рика тряслись, ого-го как! Слышно было даже дома у Одри, не иначе! Тук-тряс-тук! Или тряс-тук-тряс! И снова тук-тряс-тук. Это они шли к речке.

Она была сейчас очень темная: небо закрылось в одеяло, спало. Звезды тоже спали. Только луна все никак не шла отдыхать, вполглаза наблюдая за Риком, как он справится? А он взрослый, да! Он справится!

Втроем они вышли по тропинке к берегу. Справа - колесо. Рик улыбнулся. Какое оно было большое раньше! А сейчас уже и поменьше. Может, оно стареет? Вот точно как бабушка Одри! Скоро лопасти выпадут, как ее зубы! Все-все-все! Ну, один останется. Тот, что спереди. Уродливая такая улыбка у бабушки, хотя сама она добрая. Иногда.

Рик старался думать обо всем-всем на свете, только бы не вспоминать...

Вспомнил! Темно! Было так темно. Вода плескалась. Или, может, это он, а? Да! Да! Это он! Он придет за Риком и заберет!

– Не бойся, я с тобой, - мама взлохматила голову.

– И когда он уже повзрослеет, - вздохнул отец.

– У ребенка должно быть детство. Понимаешь? А то будет...как...
– мама замолчала.

Она вот так очень-очень часто делала. Говорит про кого-то - и тут же молчит. Словно бы забывает. Ну совсем как Рик. Но Рик уверен, что мама помнит. Она все помнит. Даже что он боится.

Что-то над Риком прошумело.

Коленки подкосились, и миска чуть не выпала из рук. Отец подоспел вовремя! Его крепкая рука тут же схватила ладони Рика, и вот уже все было хорошо.

– Летучая мышь. Не пугайся. Давай! Ты помнишь, как надо подносить?

Рик быстро-быстро закивал.

Он помнил. Да, он все забывает...Но это он помнит. Почему? Сам не знает. Вот бы все так помнить!

Рик подходит к самой воде, так, что ноги сразу же промокают. Высоко поднимает - над самой головой - миску, и громко (так громко, чтобы совсем не страшно было!) говорит:

– Ворелл! Я подношу это зерно в надежде, что ты будешь так добр и пошлешь нам завтра быструю реку, чтобы помолоть зерно!

Подождав немного, Рик опускается на коленки и кладет миску. Ровно там, где песок становится водой. Потом быстро поворачивается - и вовсю бежит, не оборачиваясь. Теперь он совсем-совсем вспомнил, что боится. Очень боится.

Мама и отец еще там, на берегу. Раздается плеск воды. А вдруг не понравилось подношение? Вдруг это он? Рик вздрагивает, и прямо на бегу поворачивается...

– Вот и я говорю, что это ты здорово придумал. Таскайся, значит, с ним, - попервой дурость. А нет! Хитро! Что говорит, хитро! Толковый ты у нас. Хитро!

Голос раздается над самой головой. Противный такой, шамкающий. Не говорит - плюётся, причмокивает.

– Вот и я говорю, - а этот голос кажется смутно знакомым. Недавно...Темнота...Люди в темноте. Огонь.

Кто эти люди? Где мама, папа?

Он резко поднялся. Их больше нет. Потолок сменился грязно-серым небом. Лужа была сверху - и такие же грязные лужи были снизу.

– А, очухался! Ну, парень, и горазд ты спать! Олаф, вот, суёт тебе еду, суёт, а ты воротишь нос, да знай бубнишь!
– прошамкал и сплюнул.
– Ну, думаю, каюк! Глупо!

Телега подскочила на кочке. У Ричарда внутри все перевернулось.

– Не загадь!

Липкая гадость полезла изо рта и носа. Ядовитый огонь жег изнутри, но желудок был пуст. Но парень не в силах был упасть на холстину: все казалось, что снова вывернет.

– Башковитый! Не загадил, - от шамканья хотелось блевать еще сильнее.
– Ну, будя! На вот!

Ричард тыльной стороной ладони вытер лицо. Длинные и широкие рукава мешали. Откуда котта? Он таких никогда не носил. Теплая. Мягкая. Почти как одеяло дома...

Снова вывернуло.

– Меня еще сильнее после моего первого покойника, - а это уже голос того, кто любил правду.
– А уж после такого немудрено.

Ричарда отпустило, и он огляделся.

На козлах сидели двое воинов. Один, тот, что правил лошадьми, кутался в овчину. То и дело он поворачивал голову влево и сплевывал. Смачно так. Этот и шамкал. Второй, сейчас повернувшийся к Ричарду, хмурился сильнее осенних туч. Шлем со стрелкой и нащечниками был надвинут очень низко, мешая разглядеть лицо.

А, это он не хмурился! Просто на шлеме над самыми глазами была гравировка, похожая на густые брови.

На самом деле воин улыбался. Он даже протянул фляжку:

– Выпей.

Ричард обхватил ее обеими руками. Гадость во рту обжигала, грозясь прожечь небо до самых костей. Но Окен помедлил. Живот снова заныл.

– Не бойся, пей. Вода там, вода, - рассмеялся "хмурый".
– Вино я уже все выпил давно.

– До города, - шамканье, - доберемся, а там дело нехитрое! Погуляем! Добро!