Волчий корень

— Родственников Сабуровой ищешь? — сразу поняла, что к чему, игуменья. — Думаешь, помер мальчишечка в младенчестве и мамка его кому-нибудь из умерших родственниц на грудь положила?

— Угу. — Даже подготовленные и обученные побратимы не могли бы так быстро уловить мысль своего Старшого и сделать выводы.

— Близких родственников нет, а про дальних я ничего не знаю. Подумать надо. — Несмотря на маленький рост, игуменья не только не отставала от Волкова, но и временами чуть опережала его. Во всех ее движениях была заметна стремительность и властность. По дороге она посоветовала какой-то чернице не лазить в погреб, пока не сколет со ступенек лед; другой, должно быть, только что отошедшей от болезни, и вылезшей на двор подышать воздухом, велела не гневить Господа и ложиться обратно, дожидаясь, когда к ней явится лекарша. Она энергично перекрестилась, входя в усыпальницу, и сразу отправилась к стоящему в нише гробу, украшенному бархатным покровом, расшитым серебром и золотом. — Вот тут и покоится старица София, — вздохнув, произнесла она. — Только вы же не думаете, что кто-то хранил лет двадцать в своей келье прах ее ребенка, чтобы потом возложить в ее гроб?

— Нет, конечно. — Волков огляделся. Идея с родственным подхоронением казалась ему удачной.

— Сабуровых здесь, кроме Соломонии, точно нет. Вот разве что родственницы мужа, — размышляла вслух Евпраксия. — К примеру, инокиня Александра⁴³ приходилась нынешнему царю двоюродной бабкой. Правда, она умерла почти за год до того, как Соломонию постригли.

— Получается, она ее здесь живой не застала. — Волков почесал бороду.

— Почему нет? Лет за десять, а то и за пятнадцать до пострижения великая княгиня взяла монастырь под свое крыло. Часто приезжала на богомолье, деньгами помогала, если что сделать надо, никогда не отказывала. Ее стараниями монастырь процветал. И матушек здешних она наверняка всех знала, тем более бабушку мужа. Навещала старушку и гостинцы привозила и в саду вместе сидели, у одних икон молитвы произносили. Великая княгиня одну мечту имела, о чаде Господа молила, так нешто бабушка с ней не помолилась бы? Или вот. — Она подошла к следующему гробу. — Александра, в миру княгиня Мария Волоцкая⁴⁴ — вдова последнего волоколамского князя Федора Борисовича⁴⁵, сына князя Бориса Васильевича⁴⁶ (брата Ивана III). Еще одна двоюродная бабушка нашего царя. Только я не знаю, когда она преставилась.

— Ну да, ну да. Если я правильно помню, ее наследство прибрал к рукам отец нашего государя, а саму наследницу, выходит, заточил в этом монастыре.

— Или вот княгиня Евфимия Щемятичева⁴⁷, а рядом ее дочери Евфросинья и Марфа. Мужа ее осудили за измену, дворню разогнали, а семью, благо все бабы, сюда сослали. — Она поправила искусно вышитый покров на гробе и вдруг с удивлением обернулась к Волкову. — Говорили, когда Соломония только приехала в монастырь, она привезла с собой византийский бирюзовый бисер, какого здесь никогда прежде не видели. Да и вообще нигде не видели. Купцы специально доставали за морем для великой княгини бисер, а этот цвет ей был подарен одним ее родственником незадолго до развода. Сюда она привезла целый сундучок. Вот взгляни: по краю узор из незабудок — бирюзовые бусинки.

Волков наклонился и какое-то время разглядывал цветочки, после чего достал платок и сличил обнаруженные в келье бусинки. Они были точно такие.

— Может, это знак? — Юрий поднял глаза на Евпрак-сию.

— Какой знак? Бисера было с полпуда. Ясно же, что за столько лет куда его только не применяли. А Евфимию она точно знала, их ведь в один год сюда сослали.

— Что же мне теперь, все могилы здесь вскрывать?

— Да что ты, что ты! — Игуменья испуганно перекрестилась. — Чай, не татарин, православный боярин, как можно смиренный прах тревожить? Опомнись, Юрий Сигизмундович!

— А что делать? — Он покаянно опустил голову. — Либо я аккуратно подниму крышку и погляжу, что к чему, либо царь пришлет своих опричников и те здесь камня на камне не оставят.

— Грех-то какой. — Евпраксия какое-то время еще смотрела на Волкова широко раскрытыми испуганными очами. Но он не отвел взгляда.

— Надо, Евдокия Александровна. Что же делать, царское слово — закон.

Не в силах вымолвить еще хотя бы слово, она кивнула.

— Хорошо. Тогда, — ее голос неожиданно снова обрел твердость, — я бы эту вскрыла, — она кивнула на гроб дочери Ивана Ш. — Они с Соломонией знались близко, я теперь припомнила, как лет пять назад меня спрашивали, можно ли скамью в садике, где любила сиживать матушка Александра с матушкой Софией, сносить. Я тогда как раз домик княжны решила разобрать и заместо него новый ставить, чтобы большее число насельниц устроить. Вот и снесла ее.

— А там они похоронить младенца не могли? — Волкову и самому было неприятно вскрывать гробы в усыпальнице.

— Нам пришлось там яму под подпол копать, потому как место удобное очень, земля податливая. Решила одним разом две проблемы решить. Было бы что, уж мне бы доложили. Так что, — она опасливо кивнула на гробы, — Бога не боишься — тут смотри.

Когда опричники явились в усыпальницу, Волков показал на гроб Сабуровой, и те, косясь на стоящую тут же игуменью, помолились, после чего Хряк и Брага занялись крышкой.

Евпраксия зашептала молитву, раздался треск, скрип, крышка гроба начала подниматься, Волков ожидал, что труп будет смердеть, но не учуял ничего, кроме пыли. Соломония лежала под расшитым золотом и серебром покровом, ее лицо позеленело, но черты лица сохранились в целости. Никакого младенца рядом не было. Оглядев гроб, Волков попросил закрыть его и перешел к гробу Александры (княгини Марии Волоцкой). Снова короткая молитва, снова знакомый треск и скрежет. В гробу смирно лежала сухенькая старушка, Волков оглядел гроб и чуть не вскрикнул, заметив в ногах старушки крошечный детский гробик.

Евпраксия ойкнула, зашатавшись, и, наверное, упала бы, не поддержи ее стоявший рядом Томило. Ждан выбежал из усыпальницы и через минуту вернулся с пригоршней снега, которым растер игуменье виски.

— Мужайся, Евдокия Александровна. Немного осталось, или, хочешь, возвращайся к себе, а я после зайду, расскажу, что и как.

Игуменья отрицательно помотала головой.

Волков подошел к детскому гробику и кивнул Хряку. Раздался щелчок, хруст и…

— Ой, грех-то какой! — завыла Евпраксия, закрывая ладошками глаза, и тут же Волков обнял ее за плечи, не дав снова сомлеть.

— Какой же грех? Не грех это, а баловство. Ну, сама посмотри, матушка, какие дела в твоем монастыре деются. Да не пужайся ты, не страшно тут, ну ни капельки. Сама гляди. Да не бойся, не бойся. — Он ласково взял монахиню за запястья, убирая ее ладони от лица. — Удивляешь ты меня, матушка Евпраксия, нешто девочкой никогда не была? В куклы не играла? Это же не всамделишный младенец, это…

Схватив Волкова за руку, Евпраксия сделала над собой усилие, подошла к маленькому гробу и уставилась на лежащую в нем тряпичную куклу в вышитой бисером рубашечке.

— А где же ребенок? Или ребенок обратился куклой? — Оленьи глаза игуменьи увеличились от страха, губки тряслись.

— Грешно тебе, светлая матушка, такие глупости говорить, — хохотнул Волков. — Нет уж, младенцы куклами не обращаются, это ты что хочешь со мной делай, не поверю. — С предельной осторожностью дознаватель извлек из гробика куклу и положил ее на крышку соседнего гроба. Игуменья тяжело дышала.

— Это ничего не доказывает. Нас же не было при ее погребении. Может, это кукла ее умершей дочери, и она просила положить ее себе во гроб. Мы же не знаем… — Игуменья казалась напуганной, взгляд метался от одного опричника к другому.

— Не знаем, — согласился Волков, — зато ты сама нам сказала, что бирюзовый бисер появился в монастыре вместе с Соломонией, когда ту постригли в монахини. А Соломония получила его перед разводом, стало быть, не могла раньше преподнести диковинные бусинки здешним мастерицам. Бабушка же умерла до того, как Соломонию постригли. Стало быть, когда это понадобилось, гроб вскрыли и положили туда куклу. Хорошо бы знать: зачем?

Вернувшись в келью игуменьи, Волков положил рядом куклу в рубашечке и сапожок — бисер был тот же самый. Кукла изрядно прогнила, но он все равно попытался натянуть ей на ногу сапожок, тот был сделан на ножку побольше, да и сложно представить, чтобы тряпичная кукла сама бродила по монастырю.