Волчий корень

Нужно было подумать. Прогуляться и подумать.

— В соседнем Спасо-Преображенском монастыре живет инок Василий, старичок из села Покровка, мы мимо него проезжали. — Томило оправил красивые кудри, потянулся. — Полагаю, он мог оказаться в деревне в ту пору, когда Соломония была привезена в монастырь и когда государевы люди приезжали сюда за дитятей.

— Далеко ли до этого монастыря? — оживился Волков.

— С полуверсты будет, а может, чуть больше, — с готовностью ответил Хряк. — Так, может, мы по-быстрому? Что скажешь, Юрий Сигизмундович?

— Отставить. — Волков напряженно думал. Судя по всему, в монастыре они уже все сделали и теперь нужно было отправляться в Москву и обыскивать там тайную горницу Соломонии. Нужно было узнать, жив ли кто-нибудь из тех, кто навещал ее в монастыре. Нужно было доложить государю об обнаруженном.

— Значит, так. Томило и Замятня — на вас списки родни, и расспросите местных, как звали женщин, служивших у опальной государыни, кто их родители, мужья, оставались ли дома дети. Завтра поедем в Москву. Хряк, Брага и Ждан — с донесением к государю. Скажете, что обыск произведен, найдены детские вещички, но имеют ли они отношение к интересующей нас особе, пока непонятно. Скажете, что все мы направляемся в Москву, дабы открыть тайные покои Соломонии. Доложите и догоняйте. И еще… — Он помедлил, прикидывая, как отговорить Ивана от посещения со своими молодчиками женского монастыря, и наконец скучающим голосом произнес: — Спросят, как здесь, зевайте во весь рот, мол, одни старухи, взгляд кинуть не на кого.

Со мной остаются Осип, Семейка и Булыга.

Разместившись в монастырском гостевом домике, Волков оставил побратимов отдыхать, а сам вышел прогуляться. Полверсты, даже по снегу, — это совсем недалеко, тем более на коне. Наверное, если бы он не был занят своими мыслями, а слушал и глядел по сторонам, то слышал бы, как в мужском монастыре колокол призывает к молитве. Сейчас же он просто ехал куда глаза глядят, думая о своем. Начинало смеркаться, Волков оглянулся на монастырь: даже если сейчас сестры запирают ворота, он постучит, и его пустят обратно. Что же до мужского монастыря, полверсты — ничтожное расстояние, тем более что направление известно, но одно дело летом, и совсем другое — зимой, когда можно провалиться под снег, и ищи потом свищи. Он посмотрел на дорогу и понял, что, если на ней и были какие-то следы, он их уже не различает. Стремительно темнело, он повернул коня и только тут увидел скачущих к нему всадников. На светлом фоне зимнего неба они казались совершенно черными.

Что же, должно быть, ребята начали волноваться и выехали ему навстречу.

Он окликнул их и помахал рукой, не будучи уверенным, что этот жест будет заметным. Конечно, будь у него факел, можно было бы привлечь их внимание, он пришпорил коня и устремился навстречу конникам.

Вскоре он уже отчетливо слышал звуки приближающихся, стук копыт, голоса и дыхание коней. Волкова окружили незнакомые люди. Заросший по самые глаза бородищей детинушка ловко приставил ему кинжал к горлу, другой обнажил сабельку.

— Бросай оружие, коли жизнь дорога, — раздалось над ухом, Волков попытался обернуться, и тут же кто-то ударил его по затылку, тьма наступила мгновенно, обмякшее тело свалилось в снег, нога зацепилась за стремя.

Глава 7 УБИЙСТВО В ПОЛНОЛУНИЕ

Волков очнулся на полу в незнакомой, жарко натопленной избе. В трех шагах от него у стола сидел незнакомый молодец в синем, расстегнутом на груди кафтане, из-под которого выглядывал ворот белой горничной рубахи. В печи потрескивали поленья, было тепло, но тревожно. Обычно гостей на полу не укладывают. Волков попробовал подняться и только тут осознал, что связан по рукам и ногам, затылок болел. Он покосился на спокойно пьющего что-то из большой глиняной кружки боярина, между ними обнаружилась ладно сработанная решетка.

— Очухался душегубец? — услышал он неприятный скрипучий голос, но молодец за столом молчал, спокойно и без злобы разглядывая своего пленника. Его губы не разжимались, да и голос, разве мог быть у такого красивого, рослого человека столь неприятный тонкий голосок? Раздался скрип, и суетливый плюгавенький человечек в богато расшитой свитке подскочил к решетке и, попробовав ее на прочность, просунул головенку на тонкой цыплячьей шее сквозь прутья решетки. — Очнулся, очнулся, Федор! Кому говорю?! Вот мы его теперь же в прорубь и бросим. Жив курилка! Может, рыба лучше клевать станет. Как считаешь, Феденька? Понравится моим окушкам сей живопыра? Это же надо совести не иметь — монахов резать!

— Прежде всего, Емельян Кондратьевич, я разбойника обязан допросить и узнать, куда он награбленное дел, — спокойно и рассудительно ответствовал тот, которого назвали Федором. Волкову сразу понравилось его лицо, спокойное, рассудительное, и взяли они его на дороге, если разобраться, здорово. Сразу видно, хорошо здесь с этим делом поставлено, ладно ребятки сработали, да и клетка для преступников, слава Всевышнему, не в холодном подполе, где человек первым делом себе все отморозит, а уж потом будет доказывать, что невиновен, а в натопленной избе.

— Ну, добре, добре. Допрашивай. Только чтобы потом непременно в воду, — снова заскрипело, но как-то по-другому. Со своего места Волков увидел, как любитель рыбной ловли вытаскивает тяжелое кресло и ставит его аккурат напротив решетки. Место в первом ряду, в замок Поенари несколько раз заезжали бродячие комедианты. Им выделялась целая зала, загоралось множество свечей, и слуги важно выставляли стулья, на которых зрители следили за историями олимпийских богов и богинь, сопровождаемых танцами и песнями.

— Назовись, разбойник, — спокойно начал Федор.

Не без удивления Волков заметил, что тот придвинул себе чернильный прибор. Очень интересно: значит, воевода или кто он тут, грамотен, без писца справляется.

— Я не разбойник, а честный человек. Пиши: Волков Юрий Сигизмундович.

— Колдун! Я же сразу все понял! Оборотень проклятый переродился! — подскочил на месте Емельян Кондратьевич, ткнув в сторону пленника суковатым пальцем, унизанным большим перстнем. — Вот ты скажи, негодяй, почто монаха загрыз? А еще раньше ребенка украл, слышь, Федя, твоего же сродника, между прочим. Что молчишь?

— Какого еще монаха? Какого ребенка? — опешил не ожидающий подобного напора пленник.

— Будто сам не знаешь?! — вскочил плюгавый. — Чернеца растерзал, дите малое загрыз. Сам убил, сам загрыз. Люди все видели. Пока ты тут отдыхал, приходили, на тебя, ирода, смотрели и сразу же опознали. Видели, как ты с покойником гутарил, а потом тайно поехал за ним и убил. Ладно, ты, Федор, поди, снова станешь тягомотную писанину разводить, только чернила переводишь. Пойду я. Как начнется потеха, зови.

Федор вздохнул, проводив торопыгу уставшими глазами.

— Кого убили? Кого загрызли? — Волков постарался повернуться на бок, чтобы видеть своего дознавателя. — Только давай по порядку. А то от вашей ласки у меня до сих пор затылок болит. Так кого зарезали-то?

— Сам будто бы не знаешь кого? — усмехнулся Федор. — Слышал ведь, люди видели, как ты с покойником на потакинском дворе беседовал. К чему теперь отпираться, когда живые свидетели?

— Очень интересно! — Волков напрягся и сел, веревки натянулись, больно давя на запястья, но это можно было пережить, теперь ему было просто необходимо смотреть в глаза вопрошающему.