Волчья стая

– Будет теперь в землях Гардарики новый стольный град, а тама пепелище устрою!

– Да одумался.

Увести сейчас, в конце лета, большую часть дружины под Киев – это оставить Волков без защиты до весны. Есть слабая надежда управиться сходу и уповать, что рано лёд не станет, волоки останутся полны водой. Да и не стоит на весь Киев злиться. Пришлось переигрывать.

– Иду одним кораблём, три десятка «Волчьей стаи» со мной, а ещё один десяток поведёшь ты, жена моя Мария. Быть тебе тайно в упреждении нас, на подворье Хельгу, вызнаешь все подробности и сплетни купеческие, а людей по городу скрытно отправишь. Дам тебе лучших лучников, пусть примелькаются для киевских и будут близь острога, как до дела дойдёт.

****

Киев всё тот же, особливо после мощёных улиц Волкова, вызывал больше сожаления, чем восторга и чего Владимир сетовал на купцов константинопольских, что не считают киевских ровней. Самому бы лицо отмыть для начала, а уж потом и обниматься к ним в други. Пристань по-старому подванивала рыбьей требухой, а улицы смердили нечистотами.

– Вот знали же наш пример, все заезжие купцы чистоте и порядку дивились, а чего дома того сами не учиняли поди разбери.

Сошёл с гриднями на берег, а снеккар отошёл от причала на якоря. Под восторженные возгласы праздного и работного люда, дружина выстроилась в блестящей, как серебро броне и стройными шеренгами двинулась за мной к терему на горе. Никто дорогой не препятствовал, видел я спецов своих по крышам хоронящихся весь путь до подворья княжьего. Оставил возле ворот гридней, а сам пошёл к терему.

Вышел меня приветствовать на крыльцо сам великий князь киевский с супругой, Ратибора приметил бдящего, а Сваррисона-медведя нет. Снял шлем и с поклоном приветствовал

– Здрав будь великий князь киевский Владимир! Примешь в гости, аль со двора гнать станешь?

Расположились в большом бражном зале, усадил меня по правую руку от себя, а рядом со мной воевода Ратибор пристроился и бояр полный зал, смотрят по-разному. Яства да питьё принесли

– Хорошая примета, значит разговор предполагается мирный. Варяжские обычаи сильны покудова.

Вызнавать у меня стали про правдивость новостей. Долго сказывал историю сражений с супостатами, думаю итак давно тут про всё скальды и скоморохи спели. Поведал и про беженцев и грабежи Олифа-Секиры развернувшегося при правлении Ярополка, зато того и погнал люд Смоленский на вече. Как укорот давали вольнице чуди, да норманнам. Рассказал и про заговор со стрелой, пущенной в жён моих. По лицу Владимира понял, что не дивиться он сговору волхвов. Тут и сам он заговорил

– Места силы богами определены и волхвы там по их повелению, невместно люду воле богов противиться. В холодной у меня два гридня твоих, хоть и молчат, но признали их. Ведун ещё Фрелаф, молва идёт друг он твой и наставник. Показали на них многие, что учинили они погром в святилище и смертоубийство волхвов. Хорошо, что ты сам приехал, вместе и суд чинить завтра будем на площади.

Я одобрительно покивал, соглашаясь с мудростью

– Тогда дозволь прежде поговорить с ними, коль они мои люди?

В холодной, я обнаружил ведуна, с уже зажившей раной, Вячко и Сновида. Руководитель тайных операций на ухо мне и сказывал.

Ввосьмером пошли: Добря, Сновид, Чус, Белян, Нечай, ведун Фрелаф, и мы с Мариде, через седмицу добрались до норы Ведагоровой. Фрелаф ещё дорогой предупредил, они уже знают, что идут по их души. Нам долго удавалось обходить ловушки на тропе, а вот перед капищем самим тишком не удалось пройти. Нас встретили дружинники настоящие в броне и с боевым железом, вышли из ворот, со стен стрелами закидывали. Ведун, Белян и Чус стали их на себя стягивать, да в лес уводить, а Мариде лучников со стены осаживала. Я, Сновид и Нечай обошли капище и полезли внутрь, рубиться пришлось в доме большом с воями бронными, пока бились пожар занялся, но Ведагора с тремя червями бородатыми, порубали, как есть, княже. Выбраться сразу не смогли, видел, как Нечая бревном, горящим задавило, а после я сомлел. Очнулся уже во дворе, водой холодной поливали меня и Сновида рядышком. Полон двор был дружинников киевских с воеводой Ратибором. Потом принесли Фрелафа раненого и мертвых Чуса и Беляна с Добрей. Мариде пропала, жива надеюсь. Фрелаф тоже поделился мыслями

– Мню я Андрей Любомирович, ждали там нас, что мы с ватажкой ведунов схлестнёмся, а сами не дернулись пока всё не кончилось. Или сам Владимир собирался ощипать этого гуся жирного Ведагора, а мы подвернулись, уж больно скоро там гридни его оказались. Слух давно шёл про князя киевского, что мыслит он шибко многим богам люди молятся. Пора мол на горе только Пирунову идолу стоять.

Распорядился, пользуясь властью законоговорителя по приглашению великого князя, помыть и накормить досыта пленников, чтоб предстали завтра пред ликами богов подобающе.

Вечером на подворье Хельгу, встретил Марию с докладом о подготовке всех спецов на случай ежели не удастся договориться по добру. Купец варяжский подтвердил слухи о недовольстве самим князем многобожия, о большой поддержке княжества Волков среди торгового люда, да и гриди дружинной за то, что вольницу норманнскую осекаешь. Интересуются шибко мечами твоими даже в Херсонете и что ты сам за человек такой вызнать пытаются. Уже на боковую с Машей сбирались, как от ворот дежурный гридень прибёг

– Княже там отрок у ворот, пристал никак не прогоним, тебя требует.

Что делать, миловаться с Машей опосля придётся. Отроком оказалась чумазая и жутко исхудавшая Мариде. Улизнувшая на капище от дружинников, всё это время тайком крутилась возле княжеского подворья, пыталась придумать, как вызволить Вячко со товарищами. Уже решилась просто стрелять во всех, кто будет рядом, когда на казнь любимого поведут, а когда стрелы кончатся ножом себя в шею ткнуть. От сердца отлегло, когда дружину волчью в городе увидела, а уж потом и спецназ, на крышах таящийся, признала.

Ближе к обедне вывели моих на площадь для суда княжеского. Владимир по новой сказывал люду киевскому подготовленное обвинение, что нельзя божьих людей трогать невместно и смертоубийство учинять. Всё пришлось выслушать спокойно и с согласием, потом слово попросил

– Смертоубийство, особливо богом нашим, Перуном-молниеруким отмеченного человека, достойно только смерти.

Поддержал меня криками люд на площади.

– Напали на меня и вот, на жену в доме моём, показал всем Машу при всём параде разодетую с умильным до нельзя личиком.

Зароптала гридь киевская, да как вместно красоту такую обидеть…

– Споймали мы тех супостатов, во всём сознавшихся пред богом и свидетелями многими. Говорили они, что направили их на дело грязное пять жрецов. Давно они сообща замыслили и жертвы принесли Стрибогу, Семарглу и Велесу.

Не скрою я специально сюда речь уводил, чтоб Владимиру любо стало.

– Мы же, люд славянский, не станем меч добрый наказывать, что тати в руках держат, а предадим судилищу самих супостатов. Вот и я, принеся дары Перуну нашему, получил благословение от молниерукого, покарать самолично кощунов грязных. А мечом моим стали вот – эти смелые гридни, живота своего не пожалевшие и за жизнь вступившись княжны Марии.

Опять пришлось демонстрировать киевлянам красоту и беззащитность прекрасной ромейки.

Вот и учитель мой не смог в стороне остаться, ведун Фрелаф самим Перуном отмеченный, все вы о том ведаете.

– Если кого и стоит журить за то княже, так только меня с супружницей, прошу помни, что праведный гнев двигал рукой моей, нет корысти в том. О трофеях мечом взятыми и не помышляю, все тебе отдаю в качестве виры за погром учинённый. Там всё в сохранности, человек один оставался приглядывать.