Волчья ягода

— Не лезь, поляну готовлю я, — он фыркал на мои попытки отобрать стирку. Было видно, что Дрею не чужда работа по дому.

— Я по рождению из простых, — оживленно делился он, по-домашнему сидя на кухне в мамином чепчике и нашей же простыне, обернутой вокруг бедер. — Все сам, не белоручка как лютый твой.

Гордясь своим скромным происхождением, Волк фыркнул явно в сторону «белоручек», любовно орудуя при этом крючком. Хорошее настроение вернулось к нему вместе с надеждой. Смешно склонившись могучими плечами над вязанием, Дрей плел себе повязку на голову. Я же с удовольствием в очередной раз слушала, что вредный «лютый» — мой.

— ...Таор из урожденных высокородных, всю жизнь с мечом в лапе скачет, остальное ему подносили. А такие как я — будьте так любезны, сами, ручками. Ты лавку открывай, Аса. Все должно выглядеть как обычно.

Дрей тщательно натерся сосновыми иголками и от него разносился густой запах сосны, совсем как от Таора. Теперь я поняла, почему Таор всегда так вкусно пах хвоей — Волки сбивали собственный запах намеренно, в охотничьих целях.

Следуя инструкции, я открыла лавку, и до вечера стояла за прилавком, отбиваясь от желающих узнать, что произошло со мной у «зубастых людоедов». Кажется, ко мне на огонек сегодня решила заглянуть вся деревня. Спрашивали какую-нибудь ерунду, вроде укропной настойки и жадно забрасывали вопросами, заодно разглядывая. Я скрыла следы на шее платком, синяки на руках закрыла рубашкой и без утайки рассказывала односельчанам только про самый первый день. Говорила, что стирала, мыла, готовила... В общем, максимально разочаровывала слушателей, жаждущих интересных, а лучше — постыдно-ужасных деталей моего плена. Про матушку спрашивали — я говорила, что она ушла в лес молиться. Местные понимающе качали головами: как и я, они давно привыкли к этой ее особенности.

Периодически я возвращалась на кухню и наблюдала как вместо матушки у плиты в целомудренном чепчике и простыне хозяйничает здоровенный Волк, который ловко кромсает ножом мясо и озабоченным шепотом советуется со мной, добавлять в мясо розмарин или не добавлять. Удивил меня Дрей не только кулинарными способностями.

— У тебя голос меняется, когда ты с местными разговариваешь, — заметил он. — Как масло льешь, будто ты другая, пытаешься не собой казаться. Но ты с нами не такая, нормальная. А с ними — масляная какая-то. Почему?

Не ожидав услышать такого вывода от внешне поверхностного Дрея, я замялась.

— Это... Я как матушка стараюсь! Она так разговаривает, и всем нравится.

— Может она так и разговаривает, а ты — не своим голосом говоришь... — заключил Волк, помешивая мясное рагу. — Зачем? Люди тоже чуют, что ты врешь, хоть и не понимают. Доверять не будут.

— Но надо, чтобы травница была как мать всем... — я повторила наставления матушки, глядя в его спину. Кто-то оставил на ней множество зарубцевавшихся шрамов.

— Надо? А Волк обязательно должен быть злым, да? Старики — все как один мудры, так? — Дрей весело улыбнулся. — А женщины все — покладистые?

— Нет, — вынужденно согласилась.

Стол содрогнулся — это Дрей одним сильным ударом припечатал головку чеснока к столешнице, ломая ее на множество белых долек.

— Лекала эти вечные... Таор такой же. Лицо лютого держит, сам же потом страдает. А он не злее моего, сама, наверное, поняла. Я вот за умного сойти не пытаюсь. Давно понял, что бессмысленно быть тем, кем не являешься. Зачем? Все равно проколешься на ерунде. Кому надо, тот оценит тебя, уж какая есть, — он снисходительно улыбнулся, и замолчал, перестав развивать мысль.

Стоя за ним, внезапно почувствовала себя глупой я. Сколько я тратила сил, пытаясь быть как матушка, пытаясь казаться лучше? Все равно в итоге теряла бдительность — и это видели. Я вспомнила, как ощущала себя измотанной всего после одного разговора, во время которого изображала Аглу, не себя.

— Боюсь, что как есть, не примут, — попыталась оправдаться. Затем поняла, что меня и так не принимают, вздохнула. — Нет, ты точно не глупый.

На это Дрей не отреагировал.

— Я как все — иногда умный, иногда дебил. Ещё одно... — Волк сменил серьезный тон на шутливый — ...люди уверены, что тебя пол стаи оприходовало. Скажи, что хотя бы высекли разок-другой! Надо им кость кинуть. Не скажешь — сочинят, что похуже.

Глубоко задумавшись над поведением, совету я решила последовать и на очередном посетителе ради эксперимента «призналась».

— Да, стыдно сказать, высекли пару раз, — сокрушенно произнесла я, глядя прямо в глаза очередной любопытной. — За то, что не смогла качественно отстирать шторы. Они у них ужас какие огромные... Так меня смотрящая Волчица ремнем по пяткам отхлестала. А во второй раз — веревкой по спине прошлась.

Лицо гостьи озарилось ужасом, но — на долю мгновения — счастьем. После нее еще несколько посетителей заботливо спросили, не больно ли мне ходить и лежать. Я слышала, как Дрей давится смехом из кухни. Меня тоже взяло странное веселье. Сколько можно пытаться произвести на них то самое надлежащее впечатление?

Когда в лавку ворвалась наша самая известная сплетница — бабка Сумиха, которая, по словам Олова, рассказывала, как я бежала от Волков голой, синей и хромой, я решила, что не хочу быть девочкой для битья даже в слухах. И в беседе «проговорилась»:

— ...хорошо все с тех пор, как от Волков сбежала. Ой...

Сделав вид, что фраза вырвалась случайно, я скорее замолчала, поспешно заворачивая ей растирку для ног.

— Так ты сбежала?! — Сумиха выпучила круглые глаза.

— Да, только никому! — сокрушенно произнесла, с удовольствием осознавая, что наживка проглочена. — Я вам правду расскажу, как было. Как женщина женщине, хорошо?

— Никому! — мгновенно поклялась бабка, с жадностью хищника тесно подходя поближе к разделяющему нас прилавку. Я наклонилась к ней.

— Дело было так: меня решили отпустить пораньше не просто за хорошее поведение, а потому что я ничего не воровала. Это же все знают? — говоря таинственно-громким шепотом, я проследила за подтверждающим кивком. — Вот и Волки поняли. А они строгие: если наказывают, так всерьез, если извиняются, так не стесняются. Предложили они мне выбрать — или тушу лося в подарок или любого Волка на ночь. Если я хочу.

Сумиха навалилась огромной грудью на прилавок, так что тот скрипнул.

— А ты?! — ее голос был страшным. Это был голос человека, нашедшего золотую жилу. Я зачем-то воровато оглянулась, и прошептала:

— А я подумала... Женщина я одинокая, зачем мне лось? Что я, лосей не видела? И согласилась на Волка. Собрали они, поставили они, значит, передо мной холостых в шеренгу... Те разделись — ну, чтобы во всей красе быть. Порядок у них такой.

Рот Сумихи восторженно приоткрылся, она даже не моргала.

— Пошла я, разглядываю... А они все такие... большие. Как лоси. Стоят, мускулы напрягают... Кто чем поворачивается: одни боком, другие передом...

Я одним щедрым жестом показала ей размер с локоть длиной.

— Ну!

— И тут, вижу, ОН. Самый красивый! Клыки блестят, глаза светятся, грудь — вот такая, шерстяная, — тут я развела руками на манер человека, который хочет обнять стену. — Его, выбираю, говорю. В общем, извинялся он всю ночь за всех, хорошо извинялся...

Быстро развязав платочек, я показала ей шею.