Волк Спиркреста

— Помоги мне снять туфли, — говорю я ему.

На мне туфли Jimmy Choo с простыми украшенными ремешками на лодыжках. Снять их несложно, и я не настолько пьяна, чтобы потерять способность самостоятельно снимать обувь.

Но Яков либо не понимает, либо ему все равно. И если есть предел его послушания, то он его не переходит: он без колебаний приседает у моих ног. Его большие пальцы на мгновение путаются в крошечных ремешках, задевая мои лодыжки.

Его прикосновение теплое, учитывая, как холодно на улице. Я понимаю, что никогда не знала, чтобы Яков был каким-то другим, кроме как теплым, как будто его тело питает постоянно горящая печь.

Я опираюсь на его плечо, чтобы соскочить с каблуков. Он не встает на ноги, пока я не отпускаю его. Подняв туфли, я открываю дверь своей спальни и жестом показываю подбородком.

— Входи. Садись.

Он проходит за мной в спальню и тяжело опускается на край моей кровати. Его громоздкость и мрачность, черная одежда, огромные ботинки и стрижка ужасно контрастируют с жемчужно-белым и золотым декором. Яков всегда привлекал внимание, но если он сломанная, поврежденная вещь, то он — моя сломанная, поврежденная вещь, а разве это не имеет значения?

Я скидываю туфли у зеркала в полный рост, стоящего рядом с туалетным столиком. Я встаю перед Яковом, спиной к нему.

— Расстегни мне молнию, пожалуйста.

Он делает это с той же ловкостью, что и во время уроков самообороны. Как будто он старается прикоснуться ко мне как можно меньше, постоянно отступая за разделяющую нас невидимую стену.

Я поворачиваюсь к нему лицом, позволяя платью сползти вниз по телу. Под ним на мне простое шелковое белье цвета слоновой кости. Взгляд Якова не отрывается от меня. Я ничего не могу прочесть в узких обсидиановых щелях его глаз, но вижу, как подрагивают мышцы его челюсти.

Я делаю шаг ближе к нему, и он откидывается на спинку кровати. Хорошо. Я обхватываю его ноги и устраиваюсь у него на коленях. Он откидывается назад, но ничего не говорит; его глаза прикованы к моим, словно молния ударит в сердце, если он отвернется. Откинув локоны назад, я наклоняю голову в сторону.

— Сними мою сережку.

Он повинуется. Его кончики пальцев касаются моей шеи, и от этого короткого прикосновения меня пробирает дрожь. Я поворачиваю голову и позволяю ему снять вторую серьгу. Он протягивает мне обе, и я небрежно отбрасываю их на кровать. Но я не двигаюсь.

Наконец он заговорил.

— Захара.

Мое имя, произнесенное тем же грубым предупреждающим тоном, что и раньше.

— Я просто хочу поцелуя, — говорю я ему, кладя руки ему на плечи. Конечно, это ложь. Я хочу гораздо большего — я хочу… я даже не знаю, чего я хочу. Но это Яков никогда не лжет, а не я, и поэтому я лгу беззастенчиво. — Только один поцелуй, и все. Сразу после этого ты можешь уйти и больше никогда не вспоминать об этом.

Разве это мольба, спрашиваю я себя, если знаю, что он хочет этого так же сильно, как и я?

Ведь он хочет. Яков тверд и неподвижен, как камень, но камень не краснеет, а в резной долине щек Якова проступает краснота. Его губы слегка раздвинуты, дыхание — короткое, резкое, и что-то твердое гладит мое бедро, где я стою.

— Это не то, чего ты хочешь, — говорит он.

— Но это то, чего ты хочешь, — отвечаю я.

— Ты не знаешь, чего я хочу.

Он говорит мне это уже не в первый раз. Но как я могу знать, чего он хочет, если он никогда не говорит мне об этом?

Потянувшись между нами, я провожу ладонью по твердой выпуклости между его ног. Может, я и не знаю, чего он хочет, но кое-что могу предположить. Он грубо берет меня за запястье, отстраняясь. Я наклоняюсь к нему и дышу ему в ухо.

— Всего один поцелуй. — Я отстраняюсь и с ухмылкой смотрю на него. — В конце концов, ты должен мне подарок на день рождения.

Он лезет в карман, заставляя меня схватить его за плечи, чтобы удержать равновесие на нем. Он достает небольшую коробку, завернутую в коричневую посылочную бумагу, и протягивает ее мне.

— Подарок на день рождения.

Я отбрасываю ее в сторону на кровать, как и серьги.

— Не тот, который я хочу.

Он смотрит на меня сверху вниз, но я не отвожу взгляда, разбивая силой своей воли о его волю, чтобы посмотреть, что разрушится первым. Мышцы на его челюстях подрагивают, а в глазах вспыхивает что-то темное и дикое.

А потом его рука упирается мне в поясницу, грубо притягивая меня к себе, и его рот оказывается на моем. У него вкус дыма и металла, его поцелуй жесток от гнева. Но в эту игру могут играть двое: в моей душе столько же гнева, сколько и в его.

Я хватаю его за шею, впиваясь ногтями в кожу. Я присасываюсь к его нижней губе и кусаю ее, пока мы оба не почувствуем ржавый привкус крови. Когда его рот открывается с тихим хлюпаньем, я провожу языком по его губам. Он не издает ни звука, но его пальцы впиваются в мою спину, а его эрекция упирается в мое бедро. Я вскидываю бедра, вжимаясь в его твердое тело. Шелк моих трусиков влажно блестит — не помню, когда я в последний раз так возбуждалась. Я понимаю, что если буду продолжать целовать его и тереться об него, то кончу.

Дело не только в нем, и не только в гневе в его поцелуе, и не только в желании, которое он сдерживает. Дело во мне. Это то, что я чувствую, когда нахожусь рядом с ним: я не только красива, но и сильна, я контролирую ситуацию, я в достаточной безопасности, чтобы позволить себе быть полностью свободной.

И вот так поцелуй меняется.

Во рту все еще ощущается вкус крови, но губы Якова становятся восхитительно мягкими и податливыми. Его язык скользит по моим, медленно и чувственно. Его пальцы уже не впиваются в мою кожу, а поглаживают низ спины, посылая удовольствие, вспыхивающее во мне, как искры от костра.

Пьяная от удовлетворения, дерзкая от голода, я тянусь между нами, пальцами нащупываю его пояс и тянусь к ремню, чтобы расстегнуть его.

— Нет.

Яков прекращает поцелуй так резко, что я вздрагиваю, на долю секунды разрывая нить слюны, соединившую наши языки. Его руки взлетают вверх и хватают меня за руки, отталкивая от себя и укладывая на кровать. Я падаю назад, моя грудь вздымается и опускается, когда я пытаюсь перевести дыхание. Яков уже на ногах, застегивает ремень.

— Нет, — повторяет он, его голос звучит как рык, а глаза дикие.

Он вытирает губы тыльной стороной ладони, размазывая по щекам кровавую дорожку. У меня мелькнула мимолетная, отвлеченная мысль, что я не хотела кусать его так сильно.

— Мы не можем этого сделать.

Я приподнимаюсь на локтях. — Нет, мы можем.

— Ты сестра Зака, — прорычал он.

— Не твоя, — отвечаю я.

Он смотрит на меня с минуту. Его невыразительное мраморное лицо преображается, превращаясь в изысканную маску боли, стыда и желания.

— Нет, — выдавливает он сквозь стиснутые зубы. — Я не перейду эту черту.