Волкодлак

Подумав, Рош укутал её курткой: Конклаву лучше предъявить живую оборотницу. С ребёнком, конечно, проблемы могут быть, но он не лекарь, да и она не человек, чтобы побочные действия просчитывать. Может, так даже лучше: куда потом это дитя? Держать в клетке в качестве пособия напичканное дурманом существо? Колдун не желал такого даже нечисти. Ему ведь ребёнка не оставят, не дадут самому заниматься выведением ручных волкодлаков.

– Ишь, разжалобился! Если такой добрый, то рядом ложись: ты-то теплее овчинки. Или боишься?

А лечь, впрочем, можно было только под бок Ирис, потому как в комнатушке другой лежанки не имелось. Да и эта была узковата, в самый раз только для разметавшейся по ней оборотницы.

Положив на лоб Ирис компресс, Рош подумал о том, что неплохо бы приготовить растирку, чтобы подлечить горло. Стоит ли Ирис такой заботы? На звере и так всё заживёт. Но он сделал, решив, что раз уж ввязался в эту авантюру, то нужно идти до конца.

Тело оборотницы было горячим. И вполне человеческим, брезгливости не вызвало.

Ирис притихла, не рыпалась, не кусалась, лежала тихо, только периодически кашляла. Нехорошо так, надрывно. Не выдержав, Рош заявил, что хочет осмотреть её горло. Оборотница без разговоров открыла рот.

Сделав всё возможное в данном случае (размер помощи зависит от того, кому её оказываешь), колдун наконец-то лёг, с сожалением подумав, что разболевшаяся Ирис лишила его пары часов сна. Ей-то хорошо - посапывает в коконе одеяла и куртки, по-хозяйски используя живую грелку.

Утро не вызвало у колдуна приятных эмоций. Во-первых, затекло всё, что могло затечь. Во-вторых, лицо оборотницы всего в пяди от него тоже не способствовало хорошему настроению. В-третьих, его разбудили, проще говоря, толкнули, едва не спихнув с постели.

Зато Ирис стало лучше. Хоть один плюс.

В селе пришлось задержаться на три дня, пока оборотница не пришла в себя и не смогла держаться в седле. Рош и прежде предпочитал держать рядом, контролируя каждое движение Ирис, а теперь и вовсе поддерживал, потому как она не дружила с седлом.

Бледная, с тенями под глазами, оборотница бы с лёгкостью сошла за какую-нибудь святую мученицу. Зато ушла агрессия, колдуну даже казалось, будто она посматривает на него с некоторым интересом.

Любопытство Ирис не было случайным и никоим образом не касалось сферы чувств. Её занимало резко изменившееся отношение колдуна к ней. Оборотница понимала, что оно связано с другими магами, с тем, что он собирается её использовать.

Все эти бумажки, все эти вопросы сначала её забавляли, но теперь она решила разобраться, зачем они нужны. И зачем нужна она, если Рош даже её вылечил, а не бросил подыхать в канаве. Слово, которое он дал, не обязывало помогать, только не убивать и кормить.

И те, другие, маги из Каратора, почему Рош не отдал её им? Не отдают то, из чего можно извлечь выгоду. Неужели то, что она рассказывает, настолько ценно? Чепуха, разговорить можно и зверя в клетке, уж у чародеев найдутся методы.

Что же нужно этому колдуну? Будь она на его месте, не возилась бы так с волкодлаком. Неплохо бы вызвать Роша на откровенность. А пока оборотница решила быть милой и покладистой: вдруг сам проговорится?

В виде благодарности за лечение Ирис рассказала о своей жизни, ответила на пару вопросов о цикле взросления волкодлаков, их отношениях между собой. И так, между делом, опровергла ряд домыслов и слухов о своём роде. Да Рош и сам понимал, что его коллеги недооценивают нечисть, с которой борются. А ведь Ирис ему всей правды не рассказывала.

Наконец они добрались до мест, о которых упоминал гном.

Колдун рьяно принялся за дело, выспрашивая, досматривая и строя предположения. Ирис держалась в тени, будто её это не касается. Таскалась вслед за Рошем (он предпочитал, чтобы она всегда была на виду), вечно что-то жевала, лениво позёвывала в кулак, наблюдая, с каким сосредоточенным видом колдун мерит шагами землю. Он делал это так усердно, будто подался работать землемером. А что, межевание - извечная всеобщая проблема, тоже неплохо зарабатывал бы.

– Ну как, в голове пусто?
– не выдержав, поинтересовалась Ирис.
– Может, я пойду, а то мешаю. Посплю, пожалуй. Как надумаешься до чего-то, позовёшь.

– Сходи к матери девушки, попроси какую-нибудь её вещь. Нестиранную. Делом займись - сразу язвить перестанешь.

– Я беременная, мне тяжело много ходить.

– Ходить тебе полезно. А беременность - дело поправимое.

Ирис недовольно поплелась в указанном направлении. Роль добровольной помощницы её не вдохновляла, но выбора не было. Да и сейчас, когда она решила вывести колдуна на чистую воду, спорить по таким пустякам не хотелось.

Когда оборотница вернулась, Рош был занят всё тем же делом: думал.

Не дожидаясь просьб, Ирис принюхалась, покачала головой и, отодвинув мешавшего колдуна, подошла к колодцу. Облокотилась о сруб, заглянула внутрь и авторитетно заявила:

– Она здесь. Тут волосы остались, ей пахнут.

– Ты уверена?
– нахмурился Рош.
– Селяне всё осмотрели, она не могла утонуть: тело бы нашли.

– Я и не говорила, что она утонула, просто сказала, что её уволокли сюда. Куда она делась - по твоей части.

– Полезай.

– Чего?!
– взвилась Ирис.
– Ты каким местом думаешь, а?

– Ты отлично плаваешь, и у тебя звериное чутьё. Вода не холоднее той, речной. Словом, без разговоров. Вытащу.

Оборотница наотрез отказалась:

– Сам полезай! Колодезная вода студёная, я только-только от болезни оправилась. Изувер ты, колдун!

– У тебя учился. Не упрямься, Ирис, так нужно. Обещаю, что никаких последствий не будет.

Ирис ещё раз заглянула в колодец, потом перевела взгляд на Роша: нет, не передумает, силой заставит, и согласилась. Колдун обвязал её верёвкой и подсадил на сруб.

Выпустив когти, оборотница осторожно спустилась вниз, не переставая ругать колдуна. Тот молча внимал её словам, следя за натяжением верёвки.

Прикосновение прохладной воды не обрадовало, Ирис предпочла окунуться в неё сразу, чтобы меньше дрожалось. Вынырнув, фыркнула и велела ослабить верёвку: мешала.

Колодец как колодец, без потайных ходов. И утопленников не наблюдается. Куда же, спрашивается, подевалась девица? Оборотница не сомневалась, что следы обрывались здесь, запах на срубе кое-где был ещё чётким, не смытым водой.