Вольные города

— Что дальше будем делать, княже?

— В Москву поедем. Ты снаряжай сына в Кафу. Я казански­ми делами займусь: надо, чтобы в сей год Казань нам не мешала.

Путь орды на Утру был трудным и медленным. Прежние доро­ги на Москву были привычны, протоптаны и дедами ордынскими, и прадедами. По всему пути татары грабили деревни и города, в них кормились и одевались. Теперь же дороги пошли неизведан­ные, переправ через большие и малые реки было множество. Да и не в том была беда: как только вышла орда на Волхов, так сразу пошли земли верховских княжеств. А они попеременно были то во владении Литвы, то во владении Москвы. В этих землях грабить села и города нельзя: можно навлечь гнев Литвы. А с Литвой ссо­риться хану Ахмату и вовсе не с руки. И пришлось ордынцам под­тягивать кушаки. А правый берег Угры и вовсе на литовских вла­дениях, там хворост для костра и то без спросу не возьмешь. Пришлось посылать отряды на рязанские земли, чтобы промыс­лить кое-какое пропитание. Запасных лошадей закололи на мясо.

На берега Угры хан пришел только в начале октября. Видит: переправы отняты, перевозы разрушены. На другом берегу тыся­чи костров дымят — русской рати там видимо-невидимо.

Рассвирепел хан, Сардара за плохой совет велел мучительно задушить. Правда, на другой день раздумал, но было уже поздно: подручные Кучука повеление хана исполнили незамедлительно.

— Что будем делать, могучий? — спросил Кучук хана, когда они вышли на берег.

— Два верблюда в одной упряжке не ходят,— сказал хан. А это означало: готовь, сераскир, войско к переправе.

Четыре дня шел бой на левом берегу Угры. А берег этот лес­ной. Переправятся на него ордынцы под стрелами русских рат­ников— в лесу для конного боя простору нет. Приходится татарам спешиваться. А пеший ордынец — половина воина. Посему все че­тыре дня были для ордынцев гибельными.

На военном совете решили ждать зимы, ждать, когда замерз­нет река. Тогда можно будет переправляться в любом месте, и всей ордой сразу. Тогда русским не устоять. Хан послал десятника к Казимиру просить обещанную подмогу войсками, пропитанием и одеждой. Десятник вернулся скоро. И с горькой вестью: круль польский и литовский подмоги дать не может, у самого на шее всадники Менгли-Гирея висят, оторвать не может. Впору ему са­мому у хана Ахмата подмоги просить.

Хан велел своим воинам готовиться к зиме, закапываться в землю.

Началось великое стояние на Угре.

Великое и по времени, и по голоду, и по тяготам.

Поздней осенью, в неласковый пасмурный день, решил Василь­ко съездить к Микене. По слухам чувствовалось, что решительные бои, о которых все мечтали давно, скоро наступят. Надо было об­стоятельно посоветоваться обо всем и без помех. Здесь атаману не было ни единого спокойного мига. Ватага все разрасталась, к ней прибивались шайки бродячих людей, у каждой свой вожак, иные нахальные, иные совсем развращенные разбоями. Каждый лез к атаману с настырными просьбами, дикими советами, а то и с угрозами. Чуть что — кулаком по столу, а то и нож из-за голени­ща вон. Приходилось обкатывать шероховатых, обламывать рога, ставить на свое место. От святости, которой окружил атамана поп Ешка, не осталось и следа. Приходилось иному наглецу двинуть по скуле, оглушить ядреным словцом — какая уж тут святость!

С начала осени ватага ежедневно обучалась ратному делу, вся вольница была разделена на сотни, десятки и пятишны. Учились орудовать саблей, копьем и мечом. Появились конные сотни, в них ставили самых надежных и отважных. Конницу обучал сам ата­ман. Ивашка Булаев возглавлял пеших ратников. Добивались по­рядка, какой надлежит быть в военной дружине. Несогласные с таким порядком убегали в ватагу к Микене.

Утром ударил настоявшийся за ночь морозец, но к обеду вы­глянуло солнышко, быстро распустило замерзшую сверху грязь, высушило ветром. Ехали втроем: атаман, Ивашка и поп Ешка. Не торопились. В стан к Микене надо было попасть ночью: чем мень­ше глаз, тем лучше. А то налезут в лачугу любопытные, погово­рить не дадут.

Подъехали к рощице, когда стан Микени был погружен в осен­ний мрак. Только редкие огоньки костров мерцали где-то на хол­мах, за станом: там запоздалые ватажники варили ужин.

В последнее время Микеня, видно, взялся за ум: вокруг стана возведен невысокий частокол, а в проходе торчат двое стороже­вых. Ватажники выдернули засов и, пропуская атамана, сдернули шапки.

— Беспечно живете,— сказал Ивашка.— А вдруг мы злодеи?

— Ты бы, рыжий сатана, меньше орал, по степи ехавши. Наши дозорные за пять верст вас учуяли и упредили. Проезжай давай— атаман ждет.

И верно. Микеня об их приезде уже знал и вышел навстречу.

— А я только что хотел к тебе гонца слать.— Микеня помог атаману сойти с седла и шепнул: — Гость у меня из Москвы.

Раньше атаман знал, что Микеня живет в лачуге, теперь же перед ним из мрака появилась островерхая юрта, обтянутая по каркасу кожами.

— Да ты, словно хан, живешь,— сказал Василько, откидывая полсть.

— Хан не хан, зато сухо,— ответил Микеня.— У соседа одного позаимствовал. Такой добрый сосед оказался. Раз, говорит, юрты берешь — бери и гарем. Девять штук пришлось взять. Замучили окаянные.

Когда вошли в юрту и вздули свет, все трое ахнули. Микеня в парчовой чаплашке, халат шелковый в три цветных полосы, а в юрте хозяйничают три черноглазые татарочки.

— Где остальные шесть? — сурово спросил Ешка.

— По другим куреням. А мне и трех лишку. Их ведь не только ласкать, но и кормить надо. Они у мурзы сладко привыкли есть.

— Мытарь ты и фарисей! — воскликнул Ешка. Теперь он почи­тывал где-то добытую книгу священного писания и научился сло­весам, каких ватажники и не слыхивали.

— Ты, попик, не лайся,— серьезно сказал Микеня.— Налетел я на кочевых мурз, а может, и темника какого, пес их разберет, хозяин удрал, а хатуней своих покинул. Не бросать же мне их на съедение волкам!

— Православный ты али нет? — гремел Ешка.— Многоженст­во — великий грех.

— Ладно, отец Иохим,— сказал атаман,— помолчи пока. Не за тем приехали. Иное дело, поговорить нам не дадут. Может, ото­шлешь куда?

— Зачем? — Микеня махнул рукой.— В этом балагане все од­но по секрету говорить нельзя. Я иногда с натуги крякну — за ча­стоколом слышно.

— Как же быть?

— Есть у меня укромное местечко. Пойдем...

— А гость из Москвы?

— Всему свое время.

Микеня вывел гостей на берег Дона, посадил в лодку, сам сел за весла. В том месте, где река делала поворот, посредине — ма- люхонький островок сажен сорок в длину и столько же в ширину. Зарос он густым ивняком, берега песчаные, сухие. Посреди остров­ка — землянка. Встретил их лохматый, одноглазый мужик, про­вел по ступеням вниз, открыл скрипучую дверь. Внутри землянка просторна, стены забраны дубовыми лубками, на длинном столе горит жировой светильник. С нар поднялся человек.

— Вот он гость из Москвы,— сказал Микеня.— Прошу любить, и жаловать.

Посланник великого князя оказался молодым дьяком от Вась­ки Мамырева, назвался Данилой Свечкиным. Пока атаман, Иваш­ка и Ешка здоровались с ним, одноглазый наставил на стол жаре­ного мяса, хлеба, вина и гору сушеной рыбы.

— Иди и смотри,— сказал Микеня одноглазому.— Чтоб ни од­на живая душа...

Одноглазый понимающе кивнул головой и вышел.

Микеня начал было разливать вино по чаркам, но Ивашка по­ложил ему руку на плечо, сказал: