Волшебный пояс Жанны д’Арк
Шрифт:
…Пункт шестнадцатый.
В одной из нижних комнат замка, или крепости Тиффож, около пяти лет назад Франческо Прелати, самозваный специалист в запрещенном искусстве геомантии, и Жан де ла Ривьер начертили множество магических знаков, кругов и цифр. Также в некоем лесу около вышеназванной крепости Тиффож некто по имени Антуан де Палерм из Ломбардии вместе с другими волшебниками и вызывателями демонов занимался гаданием и вызыванием злых духов с помощью огня, фимиама, мирры, алоэ и других ароматических веществ…
Раскаяться?
Поздно. Им не нужно раскаяние, и даже
Они нарочно выбирали то, что воистину страшно, боясь, как бы суд не оправдал Жиля.
Теперь народ требует его смерти. И ни один судья не посмеет возразить, что обвинения эти по сути своей пусты, что нет ни одного доказательства, будто бы Жиль совершал нечто подобное…
Пункт пятнадцатый.
В соответствии с первоначальными обвинениями на основании общественных слухов, завершившихся тайным расследованием, проведенным высокопреподобным епископом Нантским в его городе и епархии, с помощью уполномоченных представителей инквизиции и обвинителя епископского суда по следующим обвинениям в преступлениях и нарушениях, предусматриваемых церковными законами, и по поводу жалоб, угроз и стенаний, исходящих от многих личностей обоих полов, вопивших и жаловавшихся о потере и смерти своих детей. Вышеназванный обвиняемый Жиль де Ре и его сообщники брали невинных мальчиков и девочек и бесчеловечно забивали их, убивали, расчленяли, сжигали и подвергали всяким пыткам, а вышеупомянутый Жиль, обвиняемый, приносил тела упомянутых невинных детей дьяволу, призывал и заклинал злых духов и предавался гнусному содомскому греху с маленькими мальчиками и противоестественно удовлетворял свою похоть с молоденькими девочками, отвергая естественный способ копуляции, когда невинные мальчики и девочки были живы, а иногда и мертвы или даже во время их смертных судорог.
…Кто в здравом уме отпустит подобного убийцу?
Кто поверит его клятвам в невиновности?
Никто.
И бедная Катрин поспешила отречься от подобного мужа. Она передала записку, в которой просила о прощении, о понимании.
Она должна позаботиться о детях.
Детях… значит, привыкла все же к дочери его… приняла… и хорошо. Мысль о детях грела душу Жиля… Пускай живут. Пускай не повторят его ошибок.
Он неловко опустился на колени.
Молиться?
Жиль умел. Знал слова, но ныне привычная латынь показалась… неуместной?
– Господи, Ты знаешь, что я не делал ничего, в чем меня обвиняют… они говорят, будто я велел сжечь тела детей и выбросить их в рвы и канавы… в выгребные ямы… я не делал. Не насиловал. Не убивал. И уж тем паче я не предлагал руку, глаза и сердце ребенка демону. Так они говорят. Им верят. Осуждают меня… и пускай. Мне нет дела до их осуждения… Мне страшно, Господи. Я не хочу умирать. Ты знаешь, что я желал бы жить долго…
…Восемнадцать дней длилось следствие.
Слуг допрашивали. Тогда еще Жиль верил, что ничего важного они не скажут. Не потому, что преданы, но потому, как глупы и не знают ничего действительно важного. Да и то, что значит слово черни против слов маршала Франции? Он полагал себя неуязвимым…
Ошибался.
Им не нужна была истина, но лишь повод… и повод был получен.
Расползались слухи о его преступлениях, обрастая страшными подробностями, каковых, будь все сказанное правдой, никто не знал бы… но люди о том не думали, люди с жадностью, с жаром пересказывали друг другу, как он, Жиль де Ре, убивал детей.
Купался в их крови.
Ел их плоть.
И вершил черные мессы, призывая всех демонов…
Они нашли Меффре, женщину, которая якобы крала детей, исполняя приказ Жиля. И ее свидетельство стало опорным камнем обвинения.
Суд состоялся в Нанте.
Суд… представление для публики… и Жиль еще надеялся, что у него получится доказать свою невиновность. Он держался гордо, как и подобает потомку древнего славного рода.
Он с гневом отверг все выдвинутые обвинения…
И разозлил судей настолько, что его, словно еретика, подвергли допросу. Он длился семь дней, уже не в судебной зале, пред людьми, но в подземельях.
Семь дней боли.
Страха.
И надежды, что они поймут… отступят… отчаяния, когда надежда умерла.
Их палачи были умелы, а Жиль… Жиль слаб.
– Я лишь человек… всего-навсего человек… и я солгал. Ложь под пыткой – разве то грех? Нет… Ты знаешь. Кто, как не Ты? Я не убивал тех детей… я не продавал душу свою… я не…
Он неловко поднялся с колен.
Боль еще жила в теле. И странно было от того, ведь явных следов допросов не осталось.
Они не хотели, чтобы пошли слухи о принуждении…
…О да, его признание, сделанное прилюдно, его раскаяние были частью игры. А Жиль устал. Там, в подземельях, он думал лишь о том, что скоро все закончится… совсем скоро…
У него оставался один шанс на спасение.
– Завтра, Господи… помоги мне… умоляю, Господи… – И слова молитвы увязли в камне старых стен. Жиль произносил их вновь и вновь, отсчитывая время…
Людочка обитала в пригороде, в районе старом, застроенном одноэтажными частными домами. Прежде здесь Жанне бывать не доводилось, и она вертела головой, разглядывая солидного вида кирпичные особнячки, которые скрывались за железными заборами, и грязноватые, уставшие от жизни хижины. Дом Людочки был из последних. Темный, покосившийся на один угол. Из печной трубы тянуло дымом, и дым этот сползал по заросшей мхом крыше, драным покрывалом повисал на кривых ветках старых яблонь.
– Людмила? – Бесцветная женщина развешивала в саду застиранные простыни. – Господь ей судья. Уже год, как ушла из дому. С тех пор ни слуху ни духу… Мы молимся за спасение ее души…
– А вы не…
– Мне больше нечего сказать! – отрезала женщина.
Пришлось уходить.
Но Кирилл ушел недалеко, остановившись на улице. Он огляделся, хмыкнул и решительным шагом направился к соседнему дому. Тоже не новый, он, однако, радовал глаз яркой свежей краской. На окнах виднелись белые занавесочки. На лавке перед домом дремал толстый рыжий кот.