Вор черной масти

– И куда он потом делся?
– спросил Вася с неподдельным любопытством.

– В тайгу, домой ушел. Отсидел с нами срок и ушел. Я его потом несколько раз видел. Сидит на сосне и на лагерь смотрит… Выпьем, корешки?

Воров не называют по имени и отчеству. Только по имени или по Кличке. Меня все теперь называли Михаил, уважительно добавляя пахан. Вадим и Константин оказались матерыми ворами черной масти и, чувствуя их не только поддержку, но и готовность к беспрекословному подчинению, я почувствовал себя увереннее. Я, слившись с действительностью, наконец, ощутил себя в тюрьме, как в стенах родного дома. Не на свободе, но среди своих. Чужой среди своих, если быть до конца правильным…

19 июня 1949 года. 18 часов 17 минут по местному времени.

Тюрьма города Читы.

***

В нашу камеру вечером пришел новый пассажир, бытовик по имени Матвей. Он шел в тюрю третий раз и был не порчак[55]. Дважды он судился за кражи еще до войны. В лагере он подал заявление о желании попасть на фронт. Воевал. Получил ранение. Затем госпиталь и снова передовая. Хотя он не был вором в законе, но калачом был тертым. Как-то само получилось, что он примкнул к нашей хевре.

Матвей не был вором в законе, но держался без лишних понтов по своей масти и воровской закон чтил правильно. Уважительно относился к нему. Матвей был “серым” вором и не скрывал этого. Быть серым вором в этом времени было достаточно сложно. Люди, которые решились на такой шаг заслуживали огромного уважения. Без поддержки хевры, давать отпор бандам беспредельщиков было достаточно рискованно. Но и в “махновцы” такие люди не шли в силу своих убеждений. Поэтому Матвей был интересной, колоритной фигурой, вор, которых называли “один на льдине” или во множественном числе “челюскинцы”. Матвей, развязав свой сидор, вытащил одеколон, который мы использовали по прямому “назначению”.

– Стояли мы на Карельском фронте, - рассказывал Матвей.
– Места там были благодатные. Природа чистая, нетронутая. Озера. Леса дикие, громадные, как у нас в Сибири, можно так схорониться, никто в жизнь не найдет. А фронт у нас спокойный был. Не атак, не бомбежек. Стояли взвода в глухой обороне на расстоянии нескольких километров друг от друга. И у Фрицев картина такая же. Мы их из окопов видим, они нас. И представляете, от этого безделья мы даже стрелять разучились. С Фрицами мы, конечно, не любезничали, но часто в нейтралку случалось ходить обменивать у немцев сало на табачок и шнапс. Только правило было установлено: во вражеские окопы ни ногой. Это как дезертирство могли расценить. Вот, значит, как жили. А тут такое дело случилось. Мы на высотке оборону заняли, и немцы на высотке расположились. А в низине родничок был. Вода там чистая, холодная, аж зубы ломит. К этому-то родничку мы и ходили по воду. Там и для кухни полевой воду набирали. Ну и немцы от нас тоже не отставали. Как-то раз к нам в пополнение два солдатика молодых пришли. Худые оба, малорослые, видно в тылу не сладко им жилось. Они как-то раз вместе за водой пошли. Обратно вернулись без ведра и с битыми мордами. Плачут оба жалостливо. Оказалось Фрицевские повара их обсмеяли, а потом и отутюжити. Наши разозлились, про оружие даже не вспомнили, колья похватали. Хотели по-деревенски немцев проучить, да вовремя остыли. Но на следующий день наши мужички выбрали двух ребят из взвода поздоровее да позадиристее и отправили немецких поваров у родничка встречать. Наши дождались и так Фрицам накостыляли, что те еле живые обратно приползли.

Все заулыбались, услышав такую необычную развязку.

– А дальше, - рассказывал Матвей, - все по-старому пошло. И смотри, как интересно получилось: никто из немцев в отместку огонь не открыл. Поняли, суки, значит, что сами виноваты. И наши тоже не стреляли[56].

Мы его приняли в свою стаю. Это было не западло. По крайней мере я так не посчитал. И в будущем был рад, что не ошибся в Матвее…

21 июня 1949 года. 13 часов 15 минут по местному времени.

Тюрьма города Читы.

***

– Рабер, на выход!
– услышал я слова вертухая, открывшего дверь камеры. Я встал и не спеша вышел. Дважды я уже был на допросе. Этот очередной. Неприятное дело, но все-таки какое-то развлечение.

В следственном кабинете, куда меня привели, я не ожидал встретить знакомого мне опера старшего лейтенанта Соколова. На столе, за которым он сидел, не было видно никаких бумаг, вообще ничего. Странный допрос!

– Присаживайтесь, Михаил Аркадьевич Рабер, он же Наум Исаакович Штерн, он же Фокусник, - произнес Соколов.

– Благодарю, - ответил я, присаживаясь.
– Курить разрешите?

– Курите!
– вдруг разрешил Соколов. Я извлек из кармана коробку папирос “Пушка” и прикурил от спички, которую тут же зажег. Я немного тянул время, бросая на Соколова быстрые, незаметные взгляды. По тому, как он себя повел изначально, складывалось впечатление, что ему что-то от меня нужно и он старается выглядеть неким добрячком.

– Ваше дело из МГБ передано в следственную тюрьму, - сказал он.
– Проводя некоторые мероприятия по розыску, мне удалось с ним ознакомиться. В вашем деле есть неясности, в которых с вашей помощью я собираюсь сегодня разобраться.

– Гражданин начальник, - ответил я, щурясь от папиросного дыма.
– Я все рассказал без фальши, без давления на меня, во всем сознался. В МГБ меня допрашивали и я не думаю, что они там сделали ошибки. Что может со мной быть непонятного?

– Ваши поступки!
– коротко бросил Соколов.

– И чем же они вас так смущают? Я бузу не поднимаю, хлопот со мной у администрации тюрьмы нет. Я - примерный арестант!

– Я имею ввиду не ваше сегодняшнее заключение, - возразил Соколов.
– Ваши поступки до заключения.

– Хм!
– я не знал, что сказать.
– Спрашивайте, если смогу, то отвечу.

Соколов сложил руки на стол и произнес, глядя на меня:

– Гражданин Рабер, вы - особо опасный вор-рецидивист с большим стажем, огромным опытом в жизни. Объясните мне, за что вы убили Филимона Киреева и Валентина Новоду?

Речь шла о налетчиках, пытавшихся ограбить Клавдию.

– За что?
– удивился я.
– Они напали на меня и пытались ограбить. Напали, вооруженные ножами. На вора нельзя поднимать руку, а они подняли. Я всего лишь защищался, гражданин начальник! В деле об этом указано.

– Я читал ваши показания, - подтвердил Соколов.
– Филимон Киреев и Валентин Новода были два мелких жулика, участники многочисленных грабежей и драк. После их убийства, мне порассказали о них много интересного. По ним давно плакала тюрьма, а по-моему меньше расстрела они не заслуживали. Допустим. В убийстве старшего лейтенанта внутренних войск у вас тот же мотив: самозащита. Тем более мы знаем, что в вас убитый тоже стрелял.

Соколов, произнеся это ни изменился в лице.

– Но мы получили характеристику на убитого вами старшего лейтенанта Фомичева, которая не делает ему чести. Он характеризуется как человек, проявляющий ненужную и неумеренную жестокость по отношению к заключенным. Начальство лагеря, в котором он служил, попыталось избавиться от него, заподозрив в патологическом садизме…

Я уже успел связать эти два эпизода и понял, куда клонил Соколов.

– Два негодяя-бандита, негодяй-ВВешник! Гражданин Рабер, у вас самого не складывается впечатление, что вы занимаетесь уничтожением людей, которые совершают тяжкие преступления против народных масс? Вы ведете себя прямо как Робин Гуд, какой-то!

– Нет, гражданин начальник, увольте! Как меня можно сравнивать с Робин Гудом?
– невольно засмеялся я.

– Можно, - Соколов остался серьезен.
– И я приведу вам доказательства! Объясните мне, зачем вам понадобилось угонять машину с продуктами, чтобы передать их в детский дом?!