Воронцов. Перезагрузка. Книга 3

Я кивнул, довольный своим изобретением. А затем обратил внимание на яму неподалёку, куда мужики сбрасывали опилки и щепу.

— Для золы готовите? — спросил я у проходившего мимо Ильи.

— Ага, — кивнул он. — И берёзовые чурбаки для угля уже заготовили. Хороший уголь получается.

Я обвёл взглядом лесопилку. Работа кипела. Мужики трудились слаженно, понимая друг друга с полуслова. За рекой росла кузня, в ней подсыхала печь, вокруг громоздились штабеля свежих досок.

— Всё у нас получиться, — проговорил я, больше для себя, чем для кого-то.

Вечером пришел домой, а Машки нету. Обвел глазами избу — пусто. Тихо как-то сразу стало, неуютно. Понимал, что помогает родителям обустраиваться, но всё равно кольнуло внутри что-то. Привык уже, что встречает меня, суетится у печи, рассказывает, как день прошёл.

Разулся, присел на лавку. Прислушался — вроде шаги на крыльце. Дверь скрипнула, и она появилась на пороге — румяная, с выбившимися из-под платка прядями. Улыбается.

— Егорушка! А я думала, ты ещё не вернулся.

Подошла, обняла, я прижал её крепко и стало так тепло и уютно.

— Заждался? — шепнула, поднимая ко мне лицо.

— Есть маленько, — усмехнулся я, целуя её в висок. — Как там переезд родителей? Довольны?

Машка отстранилась, глаза сияют:

— Еще как, Егорушка! Спасибо тебе большое. Мы и не рассчитывали на такое, уезжая с Липовки. Батюшка всё ходит, головой качает — не верит, что теперь у него такие хоромы. А матушка уже печь освоила, говорит, что лучше прежней.

— Да будет тебе, солнце, — погладил её по голове. — Твои родители заслужили добрую избу.

Машка принялась хлопотать у стола, выставляя миски с едой. Я смотрел на её ловкие движения и думал о делах насущных.

— Слушай, — начал я, присаживаясь к столу, — решил отправить Фому в город.

— Что-то случилось? — Машка замерла с ковшом в руке.

— Нет, просто нужно кое-что прикупить: семена репы, пилы, чтоб был запас. Зима не за горами, работы прибавится.

— Это верно, — кивнула Машка, ставя передо мной миску с похлёбкой. — А что ещё?

— Да и по мелочи, чтоб докупил еще зерна, мёда да побольше. С мёдом зиму веселее коротать, да и от хворей помогает.

Машка присела напротив, подперев щёку рукой:

— А хорошо бы ещё и свинью какую раздобыть. Сала бы натопили, окороков навялили…

Я даже ложку отложил от удивления:

— Ты мои мысли читаешь что ли? Я как раз хотел предложить, чтоб купил свинью на убой. Ледник то в деревне был, а готовое мясо не довез бы по жаре. А купит — уже тут заколем, зато мясо будет в деревне.

— И хозяйки обрадуются, — подхватила Машка.

— Да и шашлычка, честно говоря, хочется, — признался я, причмокнув. — С лучком, да с перчиком…

Машка рассмеялась:

— Вот ведь! О деле говорим, а у тебя всё о желудке думы.

На следующее утро во дворе было шумно. Фома проверял упряжь, Захар укладывал в телеги доски, молодой служивый — Никифор — суетился рядом, стараясь помогать старшим.

— Ты гляди, доски не попорти, — наставлял я, обходя телеги. — Сложи так, чтоб в дороге не растрясло.

— Не переживайте, Егор Андреевич, — отозвался Захар, ловко укладывая очередную доску. — Довезём в целости.

В итоге загрузили две телеги досками, Захар поедет с молодым служивым вместе с Фомой. Я отвёл Захара в сторонку, понизив голос:

— Если кого вспомнишь, чтоб надежный был — привези ко мне на службу человека. Деревня растёт, руки нужны.

Захар почесал в затылке:

— Есть один кум у меня в городе… Руки золотые, да с барином не поладил. Может, к нам захочет?

— Вот и потолкуй с ним, — кивнул я. — Только чтоб непьющий был, работящий. И чтоб без долгов перед старым барином. А не, то выкупить нужно будет.

А потом добавил уже обоим — и Фоме и Захару, подозвав их ближе:

— Поищите, может какую семью толковую найдете, чтоб без закупа была да к нам сманите. Если найдете такую, то скажите, чтоб через пару недель были готовы. Мы как раз новое жилье кому из наших сделаем, а их в старую избу заселим.

Фома степенно кивнул:

— Сделаем, Егор Андреевич. Только вот купцам как доски сдавать? По чём брать с них?

— По рублю, не меньше, — ответил я твёрдо. — Дешевле ни полушки не уступай. Доски добрые, сухие — своей цены стоят.

— А когда сказать, чтоб за новой партией ехали? — уточнил Фома.

— А приезжать им дня на три позже, — махнул я рукой. — А то не успеем сделать, раз ты уже два воза везешь. Пусть не торопятся.

Машка вынесла узелок с едой, сунула Фоме:

— Вот, возьмите в дорогу. Хлеб свежий, да сало осталось немного.

— Спасибо, доченька, — сказал Фома, принимая гостинец.

Он взобрался на переднюю телегу, взял вожжи:

— Ну, с Богом!

Телеги тронулись, заскрипели колёса по утоптанной земле. Я стоял, приложив руку козырьком ко лбу, провожая взглядом обоз. Машка прижалась к моему плечу.

— Думаешь, найдут кого? — спросила тихо.

— Найдут, — уверенно ответил я. — Народу много, а хорошей жизни всем хочется. А у нас и работа есть, и кров, и харчи. Придут люди, вот увидишь.

На следующий день ушли на лесопилку продолжать работы. Думал, что доделаем печь, но к обеду планы были нарушены. Мы как раз укладывали последний ряд, когда прибежал запыхавшийся Васька — старший сын Петьки. Мальчонка был бледен, рубаха выбилась из штанов, а на коленке виднелась свежая ссадина — видать, падал по дороге.

— Батя, батя! — закричал он ещё издалека, едва переводя дух. — Там матушка рожает!

Петька замер с кирпичом в руках, словно громом поражённый. Потом медленно опустил его на землю и утёр пот со лба, оставив глиняный след.

— Началось, значит, — выдохнул он и вдруг засуетился. — Рановато ведь, дня через три только ждали… Натаскалась при переезде, может?!

— Дитя само решает, когда ему на свет явиться, — усмехнулся Прохор. — Беги скорей!

Мы побросали инструменты и сорвались с места. Петька бежал впереди всех, длинные ноги несли его через поле как на крыльях. Васька едва поспевал за нами. Я на ходу расспрашивал мальчонку:

— Давно началось-то?

— С утра ещё, — пропыхтел Васька. — Матушка сперва не сказала никому, всё по хозяйству хлопотала. А потом как согнулась над корытом, да как закричит! Я за бабкой Марфой побежал, а она уже знала, словно чуяла.

Когда мы добежали до деревни, возле Петькиного дома уже собралась целая толпа. Бабы сновали туда-сюда, как муравьи у потревоженного муравейника. Одни несли чистые холсты, другие тазы с водой, третьи пучки каких-то трав. Из раскрытых окон доносились стоны роженицы и уверенный голос бабки Марфы.