Воронцов. Перезагрузка. Книга 3

Машка тем временем уже вскочила с постели и, накинув рубаху, принялась хлопотать по комнате. Достала из котомки остатки вчерашней снеди — краюху хлеба, кусок вяленого мяса, пару луковиц.

— Сейчас, Егорушка, завтрак соберу, — приговаривала она, раскладывая припасы на столе. — Чего ж зря деньги тратить, коли своё есть. Вот хлебушек, мясцо, лучок…

Я наблюдал за её суетливыми, но ловкими движениями, и на душе становилось тепло от такой заботы. Но всё же решил иначе.

— Не суетись, Машенька, — сказал я, поднимаясь с постели. — Побереги припасы на дорогу. Мы ж не в лесу ночуем, а на постоялом дворе. Тут полагается, чтоб хозяева кормили.

— Да ну, — махнула она рукой, — чего зря тратиться-то?

— Не зря, — возразил я, натягивая сапоги. — В городе так заведено. К тому же, здешняя еда повкуснее наших сухарей будет.

Машка несмело улыбнулась, и я понял, что ей хочется отведать городских яств, но скромность не позволяет признаться.

— Посиди-ка тут, солнце моё, — подмигнул я ей, — а я мигом.

Выйдя в коридор, я огляделся. По лестнице как раз поднимался мальчонка лет двенадцати, с вихрастой головой и в переднике до пят — видать, служка здешний.

— Эй, малец! — окликнул я его. — Подь-ка сюда.

Парнишка обернулся, моргнул испуганно, но послушно подошёл.

— Чего изволите, барин? — спросил он.

— Завтрак в комнату принеси, — велел я. — На двоих. Да чтоб горячее было, понял? И чаю не забудь.

— Слушаюсь, барин! — кивнул мальчонка так усердно, что вихры его запрыгали. — Сей момент всё сделаю!

— Да смотри, не тяни, — добавил я строго, хотя сердиться на такого смешного парнишку не получалось. — Мы люди занятые, нам на ярмарку надобно.

— Мигом обернусь, барин! — пообещал служка и бросился вниз по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Вернувшись в комнату, я застал Машку у окна — она приоткрыла занавеску и с любопытством разглядывала пробуждающийся город.

— Гляди, Егорушка, — показала она на улицу, — никак, торговые ряды уже открываются? Народ-то как спешит!

— Успеем всё посмотреть, — успокоил я её, обнимая. — Сначала позавтракаем, потом мужиков наших проверим — не разморило ли их с похмелья. А там и на ярмарку двинем.

— А пряники каждый день продают? — Машка повернулась ко мне, и глаза её загорелись предвкушением. — Захар сказывал, тульские пряники — самые лучшие.

— Правда, — кивнул я. — И пряники, и самовары, и оружие всякое. Недаром Тулу оружейной столицей величают.

Не прошло и четверти часа, как в дверь нашей комнатки постучали, и давешний вихрастый паренёк внёс деревянный поднос, от которого шёл такой аппетитный дух, что у меня невольно потекли слюнки. На подносе исходили паром глиняные миски с кашей, блюдо с ломтями свежего хлеба, горшочек с мёдом и две кружки горячего чая.

— Вот, принёс, как велели, барин, — доложил служка, ставя поднос на стол. — Каша гречневая с маслом, хлеб свежий, только из печи, мёд липовый, чай с травами.

Я кивнул и протянул ему медяк. Парнишка ловко подхватил монетку, поклонился и выскочил за дверь. Машка тем временем подошла к столу и замерла в восхищении, разглядывая нехитрое, но аппетитное угощение.

— Ну что, — подмигнул я ей, — не лучше ли это вяленого мяса с сухарями?

— Куда там, — улыбнулась она. — В городе-то всё по-другому. Тут и еда господская.

Мы сели завтракать, и я с удовольствием наблюдал, как Машка уплетает кашу и нахваливает хлеб с мёдом. Она так старательно облизывала ложку, что я невольно улыбался, глядя на неё.

За едой мы обсуждали планы на день. Машка, конечно, больше всего рвалась на ярмарку — посмотреть товары, особенно ткани и украшения. Я же напомнил, что главное дело у нас — продать доски да проверить, как продвигается работа у кузнеца.

— Сначала на ярмарку поедем, — решил я. — Там и доски продадим, и товары поглядим. А потом уж к кузнецу заглянем.

— А мужики-то наши как? — спохватилась Машка. — Захар вчера говорил, что пиво здесь забористое. Не разморило ли их?

— Сейчас проверим, — усмехнулся я. — Пойдём вниз, глянем на наших молодцов.

Спустившись в общую залу постоялого двора, мы обнаружили там Захара, Фому, Пахома, Митяя и Никифора. Вид у всех был, мягко говоря, помятый, кроме Митяя. Особенно у Фомы — тот сидел, обхватив голову руками, и смотрел в кружку с рассолом так, словно это было последнее средство от смертельной хвори.

— Доброго утречка, молодцы, — поприветствовал я их с нарочитой бодростью. — Как спалось-почивалось?

— И вам доброго здравия, Егор Андреич, — отозвался Захар, пытаясь выпрямиться и выглядеть молодцом.

— Что, хмельное вчера было доброе? — усмехнулся я, садясь напротив них.

— Забористое, — признал Захар, потирая висок. — Не рассчитали маленько.

— Говорил же я вам — на пиво не налегать, — покачал я головой. — Ну, да что теперь. Все в строю?

— Все, все, — поспешил заверить меня Захар. — Мы уж и рассолу похлебали, и квасу холодного. Скоро оклемаемся.

— Смотрите у меня, — пригрозил я, хотя в голосе моём не было настоящей строгости. — Чтоб к выезду все были как огурчики. Дел сегодня много.

— Не сумлевайтесь, Егор Андреич, — заверил меня Пахом. — Всё сделаем в лучшем виде.

— Телеги уже запряжены, — добавил Никифор. — Мы с Пахомом с рассветом всё проверили.

— Вот и ладно, — кивнул я. — Заканчивайте свой рассол, и через полчаса выезжаем. На ярмарку, доски продавать.

Когда мы с Машкой вышли во двор, она тихонько рассмеялась:

— Бедные наши мужички! Ох и досталось же им вчера. Особливо папеньке— он ведь с непривычки, поди, и меры не знает. Дома то матушка строго следит.

— Ничего, — отмахнулся я. — До ярмарки доедем, ветерком обдует — враз полегчает. Да и дело отвлечёт.

Ровно через полчаса мы все собрались во дворе. Телеги стояли запряжённые, мужики, хоть и не слишком бодрые, но готовые к работе, ждали команды. Я забрался на козлы первой телеги, помог Машке устроиться рядом, и дал знак трогаться.

— С Богом, — сказал я. — На ярмарку!