Ворожея: Лёд и Пламень

Вильфрида же была уверена, что речь тут идёт о василиске, а к нему путь через Полуночный мир лежит. Перед глазами Гостомысла встала картина: снова чудился ему берег той реки, где по ту сторону шёл кто-то. Где на деревьях будто и не листва, а души потерянные. Шепчут что-то губами бескровными, руки тянут к нему, глаза чёрными провалами в душу прямо смотрят. Где в глубинах реки будто увидел, как плещется кто-то в ней… И так захотелось ему туда, вспомнился и мост, а на мосту том глаза змеиные, огнём горящие…

Чуть не соскочил с печи, чтобы туда броситься. Сдержался, надобно сперва дождаться, пока сможет клинок умыкнуть.

Такая возможность ему предоставилась уже на утро. Принесла ведьма с озера клинок, замотала в тряпицу да и убрала в сундук, а сами они с князем пошли к коням, вот и тянет их туда. Схватил Гостомысл тряпицу и выскочил во двор, добежал до берега и плюхнулся в воду, поплыл на тот берег. Гребёт, торопится, лишь бы водяной не ухватил, на середине озера его догнала огромная волна, поднятая шлепком щупла тёмного по воде, не утопила, лишь на берег выкинула, поднялся он и потряс кулаком: «Вот я вам, обдурил, смог сбежать». Оставалось лишь сыскать дорогу к мосту, где змия видел.

Светозар, увидев, как наместник убежал, хотел было вдогон кинуться, но ведьма его остановила, улыбнулась загадочно:

— Не спеши, Светозар, пусть бежит.

— Так ведь меч, — начал было князь.

— Не тревожься, пусть бежит, а нам с тобой тоже собираться пора, ждёт нас с тобой мост Калинов и змий на нём.

В Яви

— …А я говорил, нельзя её одну отпускать было, — горячился Прошка, размахивая руками, вот уже третий час он мерил шагами небольшую избу. — Что будет, что будет, — передразнил он упыря и банника. — Вот куда ты смотрел, ты её зачем туда отпустил? — Короткий, покрытый шерстью палец ткнулся в голый живот духа, от чего тот сдавленно пискнул. — Проход у него, значит, имеется, а открыть он его не может. А ну открывай, я тебе говорю! Сию минуту открывай! — Вновь напустился домовой на банника.

— Я тебе ужо говорил, — вскочил тот с лавки, от чего веник, прикрывавший его хозяйство, упал. — Не знаю я как, оно само! — Большой рыхлый живот банника свисал, считай, до колен, а при каждом движении колыхался, словно холодец. — И не пущал я её никуда, сама она туда нырнула, я и сделать ничего не успел, сама она. Раз — и как не было, как корова языком слизнула. И её, и князя в ту дырку и затянуло.

— Сама, оно, сама, — передразнил он духа. — Да прикрой ты срам уже, — Прошка кинул в него веником. — Мало того, что пользы от тебя никакой, так ещё и срам по всей избе выставил. Всё-то у тебя само, а нам теперича как быть, где нам, я тебя, паскудник, спрашиваю, их искать. Ну князя, положим, искать и не стану, но ведьму мне чтоб возвернул!

— А ты будто сраму того не видел, — напустился на него банник. — Мне одетым быть и не положено. И как я тебе её верну-то, ежели нет туда хода никому, нет и всё!

Тишка с Коловершей сидели в дальнем углу и играли в бирюльки, решив в эту ругань, длившуюся уже почитай седмицу, не встревать.

— А ежели и видел, так что ж теперича везде им трясти? Да и было б чем там трясти, — домовой вновь заходил по избе. — Как вернёт он, хода нет. Они ж туда как-то попали, извернулися.

— Могу вобще не приходить. А то как не приду, ты только кричать и горазд, — обиделся дух.

— Правильно, лишь бы не помогать, — Прошка снова ткнул пальцем в банника. — Затаиться у себя и сидеть, а Вилька пущай сгинет непонятно где, куда ты её и послал. Смотрите, у меня проход есть, такой проход, что ни у кого боле не имеется. А толку-то? Толку! Ежели ты, жаба земляная, открыть его не можешь. А ну открывай, тебе сказано!

— Это кто это тут жаба, ах ты ж мышь болотная, — вскинулся банник и, скорее всего, вцепился бы в волосы домового, но тут распахнулась дверь, и в избу вошла кикимора.

— Вы это чего это тут устроили, оглашенные? А ты чего голый колобродишь? Там водяной к Светозару явился, письмо из Искоростеня принёс. Ну, я сказала как есть, письмо тебе покуда передать велели, — она сунула свиток Прошке и села на лавку, нащупала лапкой пирожок и понюхала. — Эт они у вас с чем, с тиной что ли?

— А вот пришла б да приготовила, — тут же переключился домовой на Граньку.

— А тебе что, жена, что ли, готовить ему ходить? — Не осталась та в долгу.

— Ну вот тогда положь, где взято, и не умничай, — вновь раздухарился Прошка. — Ходят тут умные все больно, а никто ничего дельного посоветовать не может. Вы там чего расселись, нашли время играть, — наконец заметил он притихших Тишку да Торяшку. — Целыми днями сидят, играют, будто и не пропадала наша Вилька. Будто у меня одного о ней сердце болит. А им всем хоть бы что. Говорил я, — он отпил кваса, смачивая пересохшее горло. — Не доведут эти её женихи до добра. Сразу его гнать надо было взашей. Уволок нашу Вилечку не пойми куда, так и сгинет она там, — запричитал он.

— Да что ты её уже на краду-то споклал, — не выдержала кикимора. — Вернётся она, куда денется. Она ж ведьма сильная. Ну чего ты, — она поклала сухонькую ручку на голову всхлипывающего домового.

— Я ей с пелёнок пестовал, как я без неё теперь-то?!

— Ты ж её сам сожрать велел, — наконец подал голос Тишка.

— Нашёл что вспомнить, а как шаркушнки резал, а как жаб ловил, то не помните, да? — Проша снова взьярился на домочадцев. — Один я о ней радею, а вы… — он махнул лапкой и выскочил из избы, хлопнув дверью.

— И чего он? — упырь почесал лысую голову. — Я ж правду сказал.

— Волнуется он, давно уже Вилы не видать, вот и бесится, — пояснила кикимора. — Ниче, счас побегает да успокоится.

Она всё же откусила от пирога и, поморщившись, сунула его обратно под рушник. «Ну какую ж они гадость жрут, надо и правда приготовить им что ли чего», — подумалось ей.

Поднялась, нашла передник и принялась месить тесто. Вскоре по избе вкусно запахло щами да пирогами. На запах и домовой вернулся.

— Чего это ты удумала-то? — спросил он.

— Потравитесь ежели, то кто ж Вильку спасать станет, вот решила, пока ей нет, буду я у вас за хозяйку, — решила не разжигать новую ссору кикимора.

— И то дело, мужикам-то, сама понимаешь, несподручно это. Оно всё ж больше ваше, бабское.

Хотела Гранька съязвить, что, дескать, домовому положено хозяйство вести, но не стала — чего зря ругаться-то им.

Накормив всех ужином, хотела было уйти, но Прошка ей постелил на лавке.

— Чего бегать-то станешь, живи тут, чай, место есть, — похлопал он по набитому травой мешку, что приготовил для кикиморы.

Та зарделась, и в мыслях у нее промелькнуло: «А может, чего и сложится, прикормлю я своего домового…» Но решила события не торопить. «Нраву крутого её соколик, что не по-евоному сделай, сразу в крик пустится», — подумала о том да и легла спать.

Прошка же никак не мог уснуть, всё думал о том, как ему свою ведьму из беды выручать, а что она в беду попала, в этом он даже не сомневался. Послушал, как возятся, укладываясь, домочадцы: Тишка всё что-то шептал коловерше, небось опять сказку, он ему часто их баять стал, а как Светозар пропал, Торя совсем загрустил, и упырь его всячески развлекал. Посмотрел в оконце и лишь под утро забылся тяжким сном.