Ворожея: Лёд и Пламень

В тесной пещере около грубого каменного стола сидела женщина, в полумраке её лицо выделялось бледным пятном, она была высока, худощава, с длинными чёрными волосами, её тёмные глаза внимательно следили за тем, что виделось ей в большой чаше с водой. Сейчас она наблюдала за тем, как тот, что принёс им клятву, пробирается по мрачному подлеску.

Гостомысл крался по дремучему лесу, освещенному лишь луной. Его осторожные шаги не нарушали тишины этого места, но каждый шорох заставлял его сердце уходить в пятки. Он шёл, прижимая к груди свёрток из тёмной тряпицы, так будто это было самое дорогое в его жизни. Озираясь по сторонам, он походил на загнанного охотниками старого, потрёпанного жизнью волка.

Тьма вокруг него словно жила своей жизнью, наполненная звуками и шепотом, она пугала бывшего уже наместника. Скрипели чёрные деревья, будто стонали от боли, а невидимые тени нашептывали ему свои замыслы; слышал он в том шепоте угрозы и погибель. Каждый куст, каждый камень казался ему живым, готовым в любой момент кинуться на него, да уволочь в непроглядную тьму и там сожрать.

Тусклый свет луны пробивался сквозь густую листву, отбрасывая на землю тени, но его не хватало, чтобы осветить лес. Воздух в нём был тяжелым и влажным, наполненным запахами гниющей листвы и сырой земли. Казалось Гостомыслу, что он в склеп попал, да там навеки и останется.

Мужчина, несмотря на грузность, двигался бесшумно, будто рысь; его уши ловили малейший шорох, и он тут же замирал на месте, оглядывался и, успокоившись, двигался дальше. Одетый в простую рубаху да штаны с лаптями, он казался сейчас обычным челядинцем, и лишь стать выдавала в нём знатного человека.

Он шёл уже долго, и усталость начинала брать своё, но страх гнал его вперёд, знал он, что ежели не доберётся до моста, не сыщет рукоять меча, то останется тут навек. Потерявший счёт времени, спешил он отыскать то, к чему так стремилась душа.

Тонкая бледная рука с длинными чёрными ногтями, украшенными серебряными узорами, тронула воду в резной медной чаше.

— Надоел, — красивая черноволосая женщина с бледным лицом, обрамлённым двумя длинными прядями, откинулась на троне из чёрного камня, обитом волчьими шкурами. — И кто надоумил его клятву нам принести? Он же бесполезен. — Она слышала стоны и плач его души, видела все его помыслы. И были они такими жалкими, что ей становилось брезгливо, будто жабу тронула.

Мара, а это была она, устало прикрыла чёрные глаза. Позади раздался тихий голос, похожий на северный ветер.

— Я вообще был против этой затеи; смысл морозить земли, проще было просто извести весь княжий род, и дело с концом.

— Тебе б, Карачун, только кого извести, — усмехнулся высокий крепкий мужчина в чёрной шубе, отороченной мехом соболя, и шагнул к столу. Его чёрные глаза сверкали в свете факелов.

— Так жертв меньше станет же, ежели мы всех древлян изведем, — откликнулся седой старик в покрытой сосульками дохе, подпоясанный верёвкой.

— Зато какая будет жатва, — Мара зажмурилась от удовольствия. Её бледные, мертвенные губы растянулись в хищной улыбке.

Она вновь провела кончиками пальцев по воде и вгляделась в новое видение.

“По тёмному лесу шли двое. Мужчина и женщина. Он был высок, статен и светловолос; она чернава, пригожа и фигурой хороша. Шли они не таясь, громко смеялись чему-то, порой бегали, прячась за деревья, и будто совсем чернота их не пугала. Слышались шёпотки, скрипели деревья; где-то вдали ухнула сова. Взлетели ночные птицы; хлопки их крыльев гулко разнеслись по лесу. Но ничто не пугало парочку…

— Ну-ну, весело им, — пробормотала жница и щёлкнула тонкими пальцами. По воде побежала рябь, а картинка в чаше изменилась. Мысли этой парочки её злили, в них не было ни страха, ни обречённости. Они упрямо шли вперёд и совершенно не боялись гнева тёмных богов. Рябь исчезла, и картинка изменилась.

Мужчина стоял в напряжённой позе, заслонив собой девушку и обнажив короткий меч. Перед ним, капая слюной, замер вурдалак. Князь изготовился к бою и приказал ведьме спрятаться за деревом. Широко расставив ноги, он обеими руками обхватил рукоять меча и замер, ожидая атаки. Вурдалак скалился, обнажая острые зубы. Его глаза горели красным огнём, а изо рта капала густая слюна, тягучими каплями падая на землю. Посланник Мары готов был принести эти две души ей в угоду.

Светозар не первый раз встречался с этими порождениями тьмы, знал, что его меч, выкованный из чистой стали, страшнее всего для нечисти. Но вурдалаки были хитры, изворотливы, а ещё очень и очень быстры. Потому решил князь хитростью его взять. Он сделал вид, что отступает, и даже меч чуть опустил, наблюдая за противником из-под упавшей на лицо пряди светлых волос. Нечисть, утробно зарычав, тут же кинулась в бой; увернулся Светозар от удара когтистой лапой, пропустил над головой, подрубил ногу твари ниже колена. Взвыл вурдалак, отступил на шаг. Стоит, пошатывается, но не сдаётся, силы большой тварь, такую перерубленным сухожилием не взять.

Князь же меч перехватил, шаг в сторону сделал, махнул мечом в обманном ударе; снова нечисть подставила бок ему открытый. Вновь потекла чёрная гнилая кровь. И тут кинулся вурдалак, низко опустив голову, прямо на Светозара, едва не располосовал того когтями, подвела хромая нога, подставился прямо под меч княжий; но извернулся и пронзил князь тварь прямо в чёрное сердце.

Взвыл вурдалак от боли и упал замертво. Князь меч вытащил, об шерсть обтер и обернулся к ведьме…“

— Ежели он меч сыщет, — начал глядевший в воду через плечо Мары Чернобог.

— Не сыщет, вон клинок у Гостомысла, — она вновь провела по воде. — А без него толку от рукояти им нет.

В воде вновь показалась фигура крадущегося наместника, тот всё так же прижимал к груди свёрток. Он нервно озирался по сторонам, казалось, его не покидает ощущение, что за ним кто-то следит, ну пущай, целее будет. А то расслабится да погибнет, не выполнив то, что ему предначертано. Он спиной ощущал следящие за ним глаза. Страх уже вовсю пустил корни в сердце Гостомысла, хотелось сломя голову вперёд броситься, но сдержался, во тьме и шею сломать недолго.

— Вечно ты чего-то боишься, — женщина усмехнулась. — Да даже если сыщет, что он, юнец, сделает против трёх богов тёмных? — она посмотрела на своих соратников, те молчали. — То-то же, ничего.

Карачун в их спор решил не вступать, пусть сперва сыщут меч аль не сыщут, а там он и поглядит, как ему быть, всегда он таким был, не кидался без памяти в бой. Как они его только на это уговорили, сам не понимал. Но то дело уже пустое, нечего о нём и думать более. Мара и Чернобог долго ещё спорили, а он, кажется, даже прикорнуть успел, ну и пусть дале спорят, коль им делать больше неча, а он подождёт, а как время придёт, решит, чью ему сторону взять. Мара вновь над чашей склонилась, что-то там высмотреть пыталась, Чернобог же тоже вон спать завалился, то и правильно, пусть людишки покуда сами разбираются. Карачун тоже запахнулся поплотнее и замер в своём резном кресле, погружаясь в дрему, его время ушло, а он всё ещё на земле, оттого и в сон так клонит, устал уже.

В избе тем временем разгорелся новый спор. Прошка вновь требовал от банника проход ему открыть. Тишка покачал головой, ну вот, опять всё с начала начали. Они с Коловершей забрались на печь от греха подальше и сидели там, как мыши за веником, а то и им прилетит, домовой в последние дни совсем разошёлся.

— Да пойми ты, не знаю я как, не знаю, хоть зажарь меня, я не смогу, — пытался тот объяснить наступавшему на него домовому, что это невозможно.