Вошь на гребешке
Шрифт:
Тот, кто вежливо беседовал с настоятелем, оказался занятнее. Он успел увидеть угрозу, дотянулся до оружия при поясе и открыл рот для крика. Он даже извернулся, уже прижатый к столу, и попытался сбить тяжелый подсвечник и тем дать сигнал. Общение с исподьем не подлежало сомнению. Но прижились новые способности кое-как. Плоскость трудно отпускает людей, позволяя им чуть отступить от привычного и осознать размер дара.
– Поговорим?
– предложила Черна, продолжая выламывать плечо.
– Да.
– Тихо. Честно. Быстро.
– Да.
– Убить успею до крика.
– Да.
– Комната там, иди, - Черна повернулась к допрашиваемому, которого тут называли настоятелем.
– Слушать здесь опасно. Знать опасно.
– Говорили - лицо черное, - сообщил он сквозь зубы.
– Кто твой хозяин?
– Это очевидно. Я служу новому порядку. Мы объединим мир и...
– Кто. Имя. Мысль о нем. Место встречи. Место, где я могу его застать. Твой план движения завтра и дальше.
– Бессмыслица и дикость, - поморщился враг.
– Я представляю не личность, а систему. Мы заняты поиском тайного, мы создаем могущество нового времени для нации, для...
– он осекся, ощутив угрозу во взгляде. Стал говорить резче, деловитее.
– Я прибыл, чтобы предложить сотрудничество. Ты показала силу. Мы готовы работать с силой, независимо от её природы. Сверх того, мы нуждаемся в том, что уже было в наших руках и осталось здесь с той ночи. Верни Грааль и присягни. Это все, что я готов сказать. Моя миссия - передать послание. Я исполнил миссию. Мне не страшна смерть, ибо...
– Поняла. Хватит. Дальше так: уходи. Все уходите. Никого не трогать. Скажи хозяину: пусть пришлет умного, чтобы говорить. Умного, понял? Через десять дней я уничтожу... то, что осталось с ночи. Кристалл, особенный. Не надо думать про оружие. Меня вам не достать, я чую беду. Заранее чую. Иди. Час даю. Дальше смерть.
Враг с трудом поднялся, опираясь здоровой рукой о столешницу. Не оборачиваясь, потащился к двери и далее по коридору, цепляясь за стену и ускоряя шаг. Черна смотрела в спину. Она превосходно знала, сколько 'весит' в Нитле её взгляд и догадывалась: здесь он стал еще тяжелее. Не бежать и не визжать уходящему все труднее. Он впал в панику и кусает щеку или язык, желая сберечь остатки рассудка. Воткнутый клинком в спину взгляд расплющивает, подтверждая: анг пребывает в последней степени ярости, вот-вот выйдет из себя... И тогда люди плоскости узнают много нового о даре подобных Черне. Правда - узнают за миг до смерти. И, скорее всего, не успеют понять.
Черна зашипела сквозь зубы выдох, стравливая гнев. Надо держать себя на жесткой сворке. Надо помнить, что лечение только начато и прошло первую стадию, полное восстановление изрядно замедлится при выходе из себя.
Во дворе уже творилось невесть что. Главный человек среди 'серых' очнулся и орал в голос, надсаживался, наотмашь бил подчиненных по лицам и спинам рукоятью оружия. Он рычал, скалился, пряча за этой маской страх. Ужас, способный вывернуть наизнанку. Враг это знал и торопился спастись, следуя инстинкту, а вовсе не долгу перед хозяином или интересами загадочной миссии.
Одна за другой взревели машины, пробуравили ночь желтыми спицами света. В кузова кидали мертвых и жаждали уцелеть, чтобы не лежать вот так же на холодном и мокром, отражая пустыми глазами тусклость луны и вбирая тьму последней ночи...
– Сие есть чудо и исполнение пророчества, - сообщил за спиной голос старика.
– Ибо сказано: не ступит враг в обитель, глас божий его вразумит.
– Я сказала: сидеть тихо.
– Ты есть орудие его или более того, снизошла ты к нам, грешным, чтобы... Чтобы мы обрели надежду, - старик запнулся, подбирая слова и не пробуя покинуть коридор и вернуться в комнату, как было велено.
– Я человек, - рассердилась Черна, тоже шагая в коридор.
– Меня занесло сюда издали и временно. У меня дело. Это все, что стоит знать.
–
Помнится, ты назвалась Черной, - хитро прищурился старик.– Я Игнатий, отец Игнатий. Однако же победа одержана, а это достойно скромного торжества. Я смиренно попрошу настоятеля. Может быть, дозволит заколоть барашка? Детям, только детям и нашей спасительнице.
Старик удалился, шаркая, кряхтя и тараторя все быстрее и громче. Вдали еще рычали машины, а он уже вроде бы забыл об их существовании. Черна хмыкнула и оглянулась. Настоятель замер на пороге и был он куда ближе к тому представлению, какое в Нитле соответствует человеку плоскости: он сомневался, он взвешивал на одних весах - правду, силу и пользу, словно их возможно сравнивать.
– Серые вернутся скоро, но без угроз, - тихо сказала Черна.
– Придет важный человек. Очень важный. Я скажу, что ему передать. Больше не будет вреда этому месту. Обещаю. Прошу дать знать Игнатию, что я пошла... домой.
Настоятель кивнул, не найдя годных слов и плохо понимая происходящее. Черна усмехнулась, оглядела двор и зашагала к лестнице на стену. Ей что-то крикнули вслед, охнули - но воительница уже падала через парапет, в петли корней и упругие ветви леса. Она знала, что старик придет нескоро. Можно отдохнуть и обдумать вечер, новые обстоятельства и планы. А заодно дать время Игнатию для того же.
До пещеры Черна добралась быстро, спина не ощущала слежки. Гонец, вероятно, давно отправился в обратный путь, утомившись ждать в неизвестности: его шаги слышались еще в пути к пещерке, на тропе под самыми стенами замка. Черна легла, прикрыла глаза и задремала, во сне восстанавливая события вечера и соединяя в нечто связное обрывки воспоминаний о пребывании в спайке.
Бой с Руннаром не давал ни единого повода гордиться собой. Сегодняшний бой в плоскости был тем более неприятен. Спонтанное вмешательство, необдуманное решение и риск для многих людей, постоянная защита которых ей, не здешней, непосильна. Между тем, охота началась. Она будет искать шааса. В то же время сама она - явный враг для шааса и всех, кто явился в плоскость из исподья. Хуже, она - желанная добыча при пленении. Ведь пленить можно не только тело. Она вступила на скользкий путь. Кто завтра приставит нож к горлу одних, чтобы она извела других? И, когда это случится, будут ли попытки выручить толковых людей свободным выбором - или следованием чужому плану? Это вопросы для вальзов и хозяев замков, она лишь анг, её сердца хватает на оценку теплоты живого огня и искренности держателя огнива. Но оценивать здесь, в мире безответсвенности - каждого? Каждого встречного...
– Плоскость, - сквозь зубы процедила Черна, зевнула и глубже ушла в сон, отбросив непокой.
Очнулась Черна от бормотания старика, стука сковороды и потрескивания зерен на раскаленной поверхности. Пахло ужином. Значит - сытостью и здоровьем. Черна села, недоуменно хмыкнула, поймав легкий листок, ожидавший её внимания поверх одеяла. Накрыл спящую, конечно же, заботливый ворчун. Он же положил листок. Черна прочла, покривилась и повторила с чувством:
– Плоскость!
– Прекрати ругаться, это грех, - старик распознал тон, не отвлекаясь от приготовления обеда.
– Когда ты говоришь на том наречии, сквернословишь. Не спорь, я достаточно пожил, чтобы понимать без перевода.
– Серебра в тебе немало, - поморщилась Черна.
– Но как же у вас все перепутано, если ты, добрейший человек и к тому же верующий в высшие силы, первым делом суешь мне под нос список смертников. Да я очнулась только-только! Есть хочу и ничего более.
Черна уяснила в самых общих чертах, кто такие монахи - слово пришло недавно и прижилось в сознании, прильнув к имени старика. Ей теперь представлялось, что это настоящие слуги в понимании Нитля, те, кто сознательно уделил силы большому делу. И, поскольку они в плоскости, их труды теряются в обилии суеты поддельных слуг: тех, кто стремится разрешить проблемы помельче, но интересные для себя лично.