Вошь на гребешке

Кэччи уже выстроились полукругом, норовя по своему обыкновению взять врага в тиски. Хорм осознал, что его видят, взвыл и пружинисто приподнялся на лапах, озираясь. Ни близкий лес, ни спешащие от замка люди не понравились 'гостю' - и он покосился назад, даже проверил кончиком хвоста прочность границы. Огорчился и снова взвыл.

Буг зажмурился, впиваясь в дерн когтями. Бэл упрямо прищурился: к обоим пришло осознание соединения двух частей - человека и зверя. У половинок целого закружились головы, судорога скрутила общее тело - и ушла, унося сомнения.

Бугадь прильнул к траве, слизнул каплю растаявшего снега, запоминая запах и суть врага, чтобы не упустить его, если вздумает попытаться бежать, не приняв боя. Звериная голова Игруна смотрела на пэрна, человечья - Бэла - удерживала внимание на прочих врагах. Возможность сразу понимать то и другое зрение не могла удивить существо, ставшее цельным.

Пэрн снова пытался пустить в ход чарующее обаяние, весьма действенное против людей и бесполезное в бою со зверем. Лапы буга спружинили, бурое тело взлетело на полную высоту роста Бэла, позволяя двум кэччи атаковать друг друга метальным оружием. Рудный клинок поймал обманный удар шипастой плети, до поры невидимкой обвивавшей пояс пэрна. Свободная рука перехватила плеть, не жалея кожи, рванула, заплетая себя до самого плеча, раня - и давая время когтям буга завершить главное. Шея пэрна хрустнула обманчиво легко. Бугадь не остался доволен достигнутым и рухнул на 'гостя', полосуя его всеми когтями, вминая в грунт, отдавая корням.

Хвост свистнул, снося полголовы сунувшемуся слишком близко кэччи. Взгляд Бэла проследил направление бегства хорма. Тело извернулось, уходя из-под удара ловко работающих в паре последних не пораненных кэччи. Их бугадь оставил ангам: уже бегут, злее исподников и, яснее ясного, оба готовы сходу порвать и врага, и заодно временного дайма замка, сунувшегося в непосильный бой.

Бугадь достал удирающего во все лапы хорма у опушки, под первыми ветвями большого леса, на корнях, так и лезущих из-под лопнувшего дерна. Исподник истошно выл, ловко прыгал, метя кору рваными шрамами. Он был быстр - не зря хормы близки западному лучу в своем искаженном даре. Этот хорм успевал каждый раз уклониться от удара корней или подсечки ветвей. Клинок взрезал спину твари от плеча и до паха - косо, с оттягом, не жалеючи. Сразу распалась общность: Бэла вышвырнуло со спины буга, пребольно приложило о ближний ствол. Уже теряя сознание, он следил, как Игрун неистово топчет исподника, рвет клыками, пришивает когтями к корням, лишая последней призрачной возможности на спасение. Лишь убедившись в своей полной победе, зверь замирает, закидывает голову и издает победный рык. Сизая игольчатая броня начинает втягиваться, но мирный мех более не выглядит прежним, бурым.

Боевые буги отличаются от своих диких собратьев, ни разу не отведавших азарта схватки с врагами Нитля и лишь грезящих о победе в уютных зимних логовах. Узор полос и пятен у каждого боевого зверя свой. Он - память первого боя...

Преодолевая слабость, Бэл улыбался и следил, как проступает по хребту сизая зимняя изморозь, как бурость меха темнеет до ночной густоты, как яркими снежинками вспыхивают самые кончики ворсинок, а воротник лоснится плотным серебром.

– Ты самый красивый буг на свете, Игрун, - шепнул Бэл и потерял сознание.

Звяк! И еще - звяк! Этот противный, тянущий жилы звук завершает всякий приступ боли, не обещая облегчения. Еще того гаже - запах. После каждого 'звяка' усиливается горелая вонь плоти и паленого волоса. Тошнота подступает к горлу, в легких нечто лопается - и пытка возобновляется, чтобы завершиться новым звяком.

– Шкуру бы с него спустить! Мальчишка, полнейший недотепа, - зло шкварчит голос, словно он и есть каленое железо, встретившее плоть.

– Не дергай, тяни ровно, - советует второй голос, спокойный и даже чуть ленивый. Знакомый: именно так ворчит в усы старый анг, поселившийся в замке после смерти Йонгара и, кажется, намеренный тут и остаться независимо от мнения своих спутников и даже хозяйки Тэры, ведь она однажды очнется и примется решать.
– Если разобраться, мы аккурат и спускаем шкуру. К тому добавлю: он не мальчишка, а вовсе даже боец и справный анг, пусть чуток мелковатой породы. Но это не недостаток, взять в пример хоть даму Лэти. Она пониже ростом и тоща, как весенняя травинка.

Звяк! Снова мир померк, мешая осознать себя, лежащего на чем-то жестком и холодном. Даже имя помнилось с трудом. Бэл... Нелепое имя, приставшее недавно и как-то без спроса. Разве он хотел быть Бэлом? С тех пор, как рудная кровь легла в ладонь, горячая и своенравная, ничто не желает двигаться по намеченным рассудком тропам. Еще бы, Черна ковала, у неё - все 'напрямки'...

– Ты старше Бэла на сколько лет?
– продолжил думать вслух пожилой анг.

Звяк! Невыносимо быть тряпичной куклой, попавшей в руки двух безжалостных ангов. Но пока нет возможности выразить протест. Понять бы, что они творят? И когда... То есть вернее - сколько прошло времени от потери сознания и до нынешнего полубреда пробуждения?

– Положим, на десять, - возобновил беседу первый голос, теряя жар озлобленности и с ним заодно шипение.
– Но я-то...

– Ты-то, - передразнил старый анг.
– Пэрны таких как ты жрут и не давятся. Я повидал их породу, тому уже лет тридцать, а все памятно... Лютая была зима. Оно конечно, с сорокалетним-то рубежом не сравнить, но - лютая. Пэрны тогда взяли два замка на юге. Именно они, а вовсе не шаасы какие-нибудь. Анги склонны верить клятвам и слушать обещания, мы простоваты душою, многие из нас. Бой осиливаем, а гнилость слов иной раз стачивает нас. Я зарубил пэрна со второй попытки, по сю пору тот удар помню... и его лицо, и как взгляд подернулся смертью. Один в один был мой сын, за год до той зимы ступивший на последний корень. Я не спас его в зиму, я кое-как пережил лето и зарубил подделку, неотличимую от моего мальчика... Как думаешь, ты смог бы перерезать глотку любимой женщине, матери или другу?

– Но... Ох, ты ж...

Звяк! Боль обожгла, но не так яростно, как прежде: Бэл слушал, а разговоры всегда отвлекают. Тем более, такие. Старый анг, кажется, первый раз изволил о себе рассказать. Наверняка, старается не для собеседника, убалтывает именно Бэла. Понимает, что боль велика, что нет времени на повторный уход в обморок. Бэл попробовал улыбнуться, благодаря. Губы не послушались, но понимание себя, пребывающего в замке, вполне живого, начало медленно, по крупице, возвращать ясность рассудка.

– Вот и не дергай, тяни ровнее. Когда он будет вовсе в уме, поблагодари. Если б он поперек правил не полез в бой, ты теперь знал бы ответ. Или я знал бы... за что снес чью-то буйную голову, хоть она и не пэрну принадлежит.

– И ты... сына?

– Всего лишь тварь, но меняться она стала только после смерти, так что пришлось сложновато.

Звяк!

Анги примолкли, старый кряхтел, вдруг осознав возраст. Вспомнив дурное, он дышал тяжело и неровно. Младший иногда резко вдыхал, готовя вопрос - и судорожно его сглатывал, не решаясь вслух проговорить мысль, грозящую обернуться новой болью для собеседника.

– Почему ты согласился быть вторым?
– наконец выговорил первый анг замка Файен.
– Ты старше, ты учишь меня, ты... я ведь знаю, ты из настоящих зенитных ангов, а на западе лишь случаем очутился.

– Не случаем, если не звать так просьбу Тэры. Я желал покинуть зенит, она намекнула на важность событий у Йонгара для грядущей зимы... Когда дорастешь до моих лет, поймешь: место за столом или на приеме ровно ничего не значит. Мне тут нравится. И ты неплох, надо ведь кого-то толкового учить. Я не хочу уходить, и прежде не желал, еще молодым... а Тэра вреднющая баба, хуже всякой черы яд копит, и всегда была такова. Первым ангом нельзя у неё остаться, если тебе более сорока. Понял? Теперь сообрази, сколько еще сам ты простоишь на стене, красиво подбоченясь?

– Почему это - нельзя?
– шепотом ужаснулся первый анг, считая в уме остаток времени, исчезающе малый.

– Север исконно поднимал нас из детства. Всех нас, в ком крепка сила и велика душа. Прорицатели, если они толковые, помогают раскрыть данность, понять склонность и избрать путь. Но кроме Тэры в нынешнем веке никто не соглашался отпускать лучших, когда они... дозревают до полного ума. Или научаются из него выходить в дух, что уж вовсе редкость. Мерзопакостная старушенция... И не морщись, я сам не молод и могу звать её, как вздумаю! Старушенция, да... Сколько помню, она неизменно в сомнениях и, вроде бы, готова переметнуться к сильному, она слаба здоровьем и щупает последний корень. Надежный способ заглянуть на дно чужой души, к сильным-то в замок не лезут, себя не помня, сняв защиту и глупо сев близ Файена, северного зрячего огня. К чему я начал-то? Ах, да: вреднейшая из хозяек последовательно изгнала отсюда всех, кто теперь славен. Со всеми перессорилась и все мы ей... благодарны. Не сразу, много позже, когда поживем да подразбавим горячность. Нет, тут я промашку дал. Не все еще доросли до благодарности. Тох ненавидит её. По настоящему, так и знай. Ясномогучий южный упрямец полагает, что более полное обучение позволило бы ему спасти учителя.