Воскресенье на даче

— Еще-бы, вы засли въ винтъ играть на цлый вечеръ! Они пріхали въ карет, я намекаю, что не дурно-бы всмъ въ «Аркадію» създить, благо у нихъ карета, а они даже и не внимаютъ.

— Душечка… Но стснять гостей! Вдь они затмъ именно и пріхали къ намъ въ гости, чтобы поиграть въ винтъ.

— Нтъ, сюда не оттого не дутъ гости, а просто оттого, что здсь мсто скучное. Во-первыхъ, мсто скучное, а во-вторыхъ, эта проклятая конка, которая тащится полтора часа. Вагоны отходятъ только до одиннадцати часовъ вечера, да еще и не всегда въ нихъ попадешь. Ты посмотри послдніе вагоны… Вдь мста чуть не штурмомъ берутъ. Извозчиковъ мало… А которые извозчики есть, то т въ праздникъ вечеромъ ломятъ за конецъ въ городъ два рубля.

— Везд тоже самое! — махнулъ рукой мужъ и пронзительно звнулъ во весь ротъ.

Звнула и жена.

За палисадникомъ у сосдей послышался возгласъ:

— Ахъ, Францъ! Ты слышишь? Кукушка… Послушаемъ кукушку. Какъ я люблю, когда кукушка кукуетъ!

Пестиковъ звнулъ еще разъ. Жена ему вторила. У сосдей раздавалось:

— И какъ хорошо соснами пахнетъ! Это такъ здорово. Ты любишь запахъ сосны? Смотри, какая ночная бабочка…

— Что-жъ мы сидимъ, да какъ совы глаза пялимъ? Ужъ надо спать ложиться, что-ли, — проговорилъ Пестиковъ.

— Дйствительно, больше нечего длать. Тощища смертная, — отвчала супруга. — Ты вотъ что… Ты посыпь сегодня въ спальн персидскимъ порошкомъ. Это и отъ блохъ хорошо, и отъ комаровъ хорошо.

— Сыпь сама. Мн лнь. Я и такъ хорошо сплю.

— Вотъ нмецъ сосдній ужъ не сказалъ-бы этого, а услужилъ жен.

— То нмецъ.

Звякнулъ нутреной замокъ, запирающій дверь, выходящую на терассу, и скоро въ дач мелькнулъ огонекъ, мелькнулъ и погасъ. Затмъ въ дач все стихло.

VIII ПАКИ И ПАКИ У НМЦЕВЪ

Блдно-лиловая іюньская ночь спустилась надъ Лснымъ. Трубятъ комары. Амалія Богдановна Гельбке, переодвшись изъ холстинковаго платья въ блузу, сидитъ на ступенькахъ, ведущихъ на терассу дачи и отмахивается вткой акаціи отъ комаровъ. Францъ Карлычъ Гельбке въ старой коломянковой парочк и въ гарусныхъ туфляхъ поливаетъ изъ лейки цвты въ своей единственной клумб. Походка его не совсмъ тверда. Онъ слегка покачивается.

— Amalchen! Nicht wahr, bei uns ist sehr gem"uthlich? — спрашиваетъ онъ жену заплетающимся языкомъ.

— О, ja, Franz, aber diese комары… Ужасно они кусаютъ.

— Это хорошо, мамахенъ.

— Что-же тутъ хорошаго, Францъ? Я вся искусана. Больно, чешется.

— О, ты не знаешь натургешихте… Комары лишнюю кровь отвлекаютъ. Ну, какъ ты сегодня веселилась?

— О, Францъ! Совсмъ хорошо. Danke sehr. Ты знаешь я была совсмъ другого мннія о Грюнштейнъ. Я думала, что онъ къ намъ придетъ что-нибудь кушать, а онъ самъ принесъ дтямъ бомбошки, принесъ апотекершнапсъ и даже раковъ не кушалъ. Сейчасъ видно, что это хорошій человкъ. Свой шнапсъ пилъ и нашихъ раковъ не кушалъ.

— Ну, вотъ видишь… Онъ очень воспитанный человкъ.

— И Аффе хорошій человкъ. Онъ теб, кажется, подарилъ три сигары?

— Да, три сигары. На пробу… Онъ коммиссіонеръ гамбургскихъ сигаръ. Одна сигара въ восемь копекъ, другая десять, третья пятнадцать.

— И ты будешь покупать у него такія дорогія сигары! Фуй, Францъ!

— Я, мамахенъ, его надулъ. Я не буду у него покупать сигары, а отчего-же не взять на пробу? Ему для пробы отъ торговаго дома полагается. Я, мамахенъ, буду по прежнему курить мои рижскія сигары по три рубля сотня.

— Теб, Францъ, и это дорого. Длай, Францъ, экономію на иллюминацію для дня моего рожденія и кури сигары въ два рубля.

— Въ два рубля, Амальхенъ, сигары очень воняютъ. Ты сама скажешь: «пфуй, чмъ это такимъ гадкимъ пахнетъ!»

— Я никогда не скажу «пфуй» тамъ, гд экономія. А экономія намъ нужна для моего рожденія. У насъ будутъ гости.

— Мамаша! Хочешь, я теб скажу одну тайну?

Гельбке остановился передъ женой съ лейкой въ рукахъ и улыбнулся.

— Nud? — спросила Амалія Богдановна.

— Грюнштейнъ теб хочетъ сдлать сюрпризъ въ день твоего рожденія. Онъ хорошій химикъ. Онъ приготовитъ у себя въ аптек фейерверкъ и привезетъ теб въ подарокъ.

— Ist wohl m"oglich? — удивленно воскликнула мадамъ Гельбке и прибавила: — Грюнштейнъ совсмъ хорошій человкъ. И сестра Аффе Матильда прекрасная двушка. Я думала, что она будетъ такъ много есть за фрюштикомъ, а она очень мало ла. Кром того, она принесла дтямъ ягодъ, и когда мы катались на лодк, цлый часъ вязала мой чулокъ для Фрица. И потомъ она принесетъ мн выкройку для платьица Густи и подаритъ моточекъ краснаго шелку.

— Ну, видишь, Амальхенъ, а ты говорила, что у ней большой ротъ и большіе зубы и что она сть будетъ много. Ты позови ее, Амальхенъ, съ себ на рожденье. Она очень рукодльная двушка и вышьетъ теб какой-нибудь сувениръ. Позовешь?

— Непремнно позову, Францъ.

Пауза. Поливъ цвты, Гельбке поставилъ въ уголокъ на терассу лейку и подслъ къ жен.

— Ну, что, нравится теб, какъ мы сегодня провели день? — спросилъ онъ.

— Даже очень. Одно мн не нравится, что ты много пилъ шнапсъ и пива. Ты пьянъ, Францъ.

— Мамахенъ, когда мы были женихъ и невста, ты мн сказала, что я могу быть немножко пьянъ каждое воскресенье.

— Францъ! Ты сегодня пьянъ не немножко. Ты много пьянъ, ты пьянъ противъ нашего условія.

— Я, Амальхенъ, даже убавилъ сегодня одну бутылку пива противъ моей воскресной порціи.

— Но за то ты пилъ много шнапсъ.

— Ein Eues, Mamachen. Поцлуй въ знакъ прощенія. Я виноватъ.

Гельбке протянулъ губы. Мадамъ Гельбке отвернулась и подставила щеку.

— Цлуй самъ, я не стану тебя цловать. Отъ тебя несетъ, какъ изъ виннаго погреба.

— Сегодня воскресенье — ничего не подлаешь, — оправдывался Гельбке, чмокнувъ жену. — За то я не кутилъ одинъ, а былъ съ своей женой, съ семействомъ… Я пилъ шнапсъ и пиво и моя Амалія видла это. Я пьянъ немножко, но я опять съ Амаліей и Амалія около меня. Амалія знаетъ, что я былъ экономенъ — и она спокойна. Мы издержали пустяки, а мы сегодня и гостей у себя принимали, и на лодк катались, и въ крокетъ играли, и свой квартетъ въ Лсномъ парк пли, и музыку у забора клуба слушали. Ахъ, вальсъ Ланера! Что за прелесть этотъ вальсъ Ланера.