Воспитательные часы

– Дерьмо, - бормоча, прерывая контакт Ретт. Губы касаются моего виска, целуют рядом с воротником рубашки.
– Пойдем со мной. Давай убираться отсюда.

Киваю. Я последую за ним куда угодно.

Хватаю его за руку, когда Ретт поднимает сумку с земли, и мы вдвоем бежим легкой трусцой по коридору, отчаянно пытаясь добраться до его машины.

Мучительно желая побыть одним.

Я тащусь позади него, его рука сжимает мою, когда парень ведет меня по туннелю к выходу, ведущему на парковку.

– Мы вернемся и заберем твою машину позже.

Эта его сторона возбуждает меня, властная, контролирующая сторона - та, которая всего за несколько минут пригвоздила двухсотфунтового мужчину к синему борцовскому ковру.

Я позволяю ему провести меня по коридору к темной парковке.

– Где ты припарковался?
– Мои глаза быстро ищут его джип, единственный автомобиль, припаркованный в дальнем конце.

– Прямо… — Он останавливается, как вкопанный.
– Какого черта? Что. За. Хрень.

Ретт отпускает мою руку, указывая на джип в дальнем конце, завернутый в…

Я ненавижу спрашивать вслух, но:

– Это целлофан?

Он идет по направлению к своей машине, раздраженно выдавив:

– Да.

Джип действительно плотно завернут в полиэтилен, под ним что-то липкое, как будто кто-то смазал его вазелином, а затем завернул в полиэтиленовую пленку промышленного размера.

– Я не могу вернуться домой. Это закончится дракой.
– Он кладет руки за голову и начинает расхаживать туда-сюда.
– Эти гребаные придурки.

– Кто мог это сделать? Мы были внутри не очень долго, чтобы кто-то успел это сделать, пока ты был в раздевалке, не так ли?

– Нет. Кто-то другой легко мог это сделать, но я сомневаюсь.
– Ретт ковыряет целлофан, снимая слой за слоем. Его плечи поникли.
– Черт возьми. Чтобы снять все это, потребуется вся ночь.

Я осторожно кладу руку на его твердый трицепс.

– Пойдем сейчас со мной, и я обещаю, что мы вернемся утром и разберемся с этим вместе.

– Да.
– Он поднимает сумку. Кивает.
– Хорошо.

Я беру его за руку и тащу к своей машине, отцовскому внедорожнику последней модели. Раньше ненавидела его, потому что он такой большой, но, боже, я могу втиснуть столько дерьма сзади.

Когда-то, в старших классах, у меня там было двенадцать друзей. Небезопасно, я знаю, но… тогда мы были глупы и безответственны.

Он большой, безопасный и устаревший, и все это мое.

– Это твоя машина?

– Да, - я смеюсь, разблокировав замок.
– Запрыгивай.

Его большое тело падает на сиденье. Затем Ретт пристегивается. Оседает, ударяется головой о подголовник.

Бедный парень.

Я похлопываю его по бедру.

Включаю зажигание, выезжаю с парковки, вглядываюсь в темную ночь.

Мне так плохо.

– Куда едем?

Я не готова отвезти нас домой.

– Куда угодно.
– Он поворачивает голову и смотрит на меня.
– Где тихо.

Напрягаю мозги в поисках возможностей - единственное место, которое приходит на ум, наблюдательный пункт за пределами кампуса, высоко в утесах. Это уединенное и отдаленное место, и там нас никто не побеспокоит.

Я медленно веду свой внедорожник по узкой дороге к самой высокой точке округа, всего в двух милях от города. Дорога петляет вверх и вокруг, всего десять минут езды.

Это популярное место высоко в горах, с панорамным видом, пересекающее расстояние в двадцать миль, и когда темно, ничто не сравнится с размахом светящихся городских огней внизу. Ничто.

Сегодня нам повезло — когда мы подъезжаем, там только две другие машины, и я думаю, что они пусты. Люди приходят сюда ради вида, а он просто незабываемый. Это горячая точка для фотосессий; я никогда не упускаю возможности привезти сюда родителей, когда они приезжают.

Нахожу место, глушу мотор.

Расстегиваю ремень и поворачиваюсь к нему лицом.

– Хочешь поговорить об этом?

– На самом деле, нет.

Я киваю в темноте.

Здесь кромешная тьма, если не считать одного жалкого подобия прожектора. Это не то место, где я хотела бы быть наедине с кем-то, кого только что встретила, и, вероятно, не должна быть здесь с парнем, которого только узнаю.

Но мои инстинкты кричат, что Ретт - один из хороших парней.

– Ты когда-нибудь проигрывал?

Я слышу, как он пожимает плечами в темноте.

– Конечно.

– Сколько раз?

Его мягкий смешок доносится из темноты, согревая мои внутренности, как теплая, липкая карамель. Ммм.

Я тычу в его бицепс кончиком пальца, дразня.

– Давай, рассказывай. Ты, очевидно, знаешь точное число, не скромничай.

– Пять.

– Пять в этом году?
– Когда начался их сезон, и как долго он длится?
– Это не… так страшно.
– Правда ведь?

– Нет, пять с тех пор, как я был первокурсником.

– Пять?
– Вот дерьмо, и все?

– Да, именно так.

Мое лицо краснеет, и я благодарна темноте.

– Я сказала это вслух?

– Да, ты сказала это вслух.

– Господи, Ретт, это… имею в виду, я ничего не знаю о борьбе, но немного знаю о статистике, и это… вау. Пять.

– Спасибо.

В центре передних сидений есть консоль, разделяющая нас примерно на десять дюймов, и его большая рука покоится на ней. Вижу это даже в темноте, его кожа достаточно освещена.

– Чем больше я узнаю о тебе, тем больше ты мне нравишься.

Я кладу руку на консоль рядом с ним, затаив дыхание, ожидая, что он возьмет ее.

Это занимает несколько ударов сердца, но он делает это, скользя своей грубой ладонью по моим костяшкам. Поглаживая шелковистую кожу, за которой я тщательно ухаживаю дорогими лосьонами и скрабами с морской солью.

Мозолистые подушечки его пальцев на моей гладкой коже - восхитительный контраст, напоминающий мне о том, насколько мы разные, насколько сильный, мужественный и трудолюбивый Ретт.

Наши пальцы переплетаются.