Воспоминания о Тарасе Шевченко

смотрел вдаль. Известно, как эти первые впечатления детства отозвались у поэта в период

его зрелости, в его лучших произведениях:

49

Кругом його степ, як море

Широке, синіє;

За могилою могила,

А там — тілько мріє... /52/

К Тарасовке прилегает живописный пруд, поросший осокою и окаймленный стройными

тополями. Проезжая с Сошенком еще в 1849 году мимо этого пруда, мы невольно

вспомнили превосходную балладу про тополю — лиху долю:

По діброві вітер віє,

Гуляє по полю;

Край дороги гне тополю

До самого долу. .

и другую балладу — «Утоплена», в которой так поразительно хорошо передан

таинственный разговор ветра с осокою:

Прокинеться — тихесенько

В осоки нитае:

«Хто се, хто се по сім боці

Чеше косу? хто се?

Хто се, хто се по тім боці

Рве на собі коси?..»

Очевидно, краски для этих стихотворений заимствованы поэтом из родной местности.

Сестра Ярина передала нам один характерный факт из того же темного периода жизни

Тарасовой. У квартиранта-солдата украдено два с полтиною ассигнациями. Тот, разумеется,

наделал страшного шуму, чуть не разогнал всех из хаты. На кого тут взвалить вину?

Конечно, на сироту-горемыку. Избегая наказания, по одному лишь подозрению мачехи,

мальчик ушел со двора и скрылся в далеком огороде, в кустах калины. Там он просидел

четверо суток. Сестра Ярина, боясь за участь брата, тщательно скрывала от домашних его

убежище и украдкой носила ему есть, причем развлекала его разными игрушками. Тарас

устроил себе в кустах калины шалаш, проделал около него дорожки и усыпал их песком;

нарисовав на дереве род мишени, он упражнялся стрельбою в цель из бузиновой пуколки.

На пятый день убежище Тараса было открыто. Его взяли на допрос. Главным следователем

по этому делу был родной дядя Тарасов Павло, по словам Ярины, «великий катюга».

Истязание продолжалось около трех дней. Не выдержав пытки, мальчик, и то по просьбе

сестры, под розгами сознался наконец в преступлении, не им совершенном. Деньги, как

открылось после, украл сын мачехи, спрятав их в дупле старой вербы. Участие,

принимаемое сестрою в жалкой участи невинно терпевшего мальчика, ее горячая к нему

привязанность и ее собственная горькая доля, объясняют нам ту страстную любовь,

которую питал к ней Тарас до последней минуты своей жизни. Умирая, он просил друзей

своих не забывать сестры Ярины.

К тому же времени или, быть может, немного позднейшему относится путешествие

Тараса с сестрой на богомолье в Лебединский монастырь. Об этом сам поэт рассказывал

Сошенку, который однажды поинтересовался узнать, с какого именно времени он стал

думать об украинской старине? Рассказ этот в точности подтвердила и сама сестра.

Лебединский мужской монастырь обращен теперь в приходскую церковь; в двадцатых же

годах, хотя и считался третьестепенным, но пользовался у народа особенным уважением,

так как с этим святым местом соединялось в памяти народной предание о Колиивщине

50

(1768). Живы были еще в то время старики, расска-/53/зывавшие об этом событии как

очевидцы. В Лебедине освятили свои ножи гайдамаки. Был и между монахами старец

весьма словоохотливый, рассказывавший богомольцам кровавую повесть о том, как

гайдамаки покарали своих притеснителей. В толпе богомольцев, окружавших рассказчика,

никто не заметил тогда босоногого хлопчика, с жадностью пожиравшего слова монаха. По

сознанию самого поэта, с этого именно времени заронилась в его душу идея будущих

«Гайдамак».

Давно те минуло, як, мала дитина,

Сирота в ряднині, я колись блукав

Без свити, без хліба по тій Україні,

Де Залізняк, Гонта з свяченим гуляв.

Вероятно, нелюбовь к Тарасу злой мачехи, постоянно его гнавшей, ускорила

поступление его в школу к приходскому дьячку, в «попихачі». Сироту старались сбыть с рук

во что бы то ни стало. О пребывании своем у этого пьяницы поэт довольно обстоятельно

рассказал в своей автобиографии. К этому рассказу можно только прибавить то, что дьячок

часто морил его голодом. Слепая сестра Тараса припрячет, бывало, за обедом кусочек хлеба

и положит на условленном месте в саду. Улучив свободную минуту, мальчик поза плетнями

прокрадывался в сад и, схватив хлеб, убегал в школу, боясь попасться на глаза лютой

мачехи.

Говоря о переходе своем от одного учителя к другому, Тарас не упомянул еще об одном

маляре в с. Стеблеве (Каневского уезда), куда он ходил, кажется, из Лисянки:

Ходив я та плакав, та людей шукав,

Щоб добру навчили...

А потом уже пришел в Тарасовку. После строгого приговора дьячка-хиромантика,

который нашел его ни к чему не годным, ни даже «к шевству,ни бондарству»,скрепя

сердце, мальчик возвратился в родное село к брату своему Миките и стал помогать ему в

хозяйстве, едва не сделавшись пастухом ex professo, в чем он находил какую-то прелесть. Но

судьба готовила ему другое поприще.

«Помещику, только-что наследовавшему достояние отца своего, понадобился мальчик, и

оборванный школяр-бродяга попал прямо в тиковую куртку комнатного казачка». По

рассказам Сошенка, Тарас от брата не прямо попал в казачки. Дело было не так. Новому

барину потребовались разного рода дворовые, которых он, как истый аристократ, желал

иметь специально приготовленными к разным надворным должностям: кучера, форейтора,

повара, лакея, конторщика, комнатного живописца * и т. п. Главному управляющему К...му

было предписано набрать из крестьянских детей около дюжины мальчиков, годных к

упомянутым должностям, и представить их в Варшаву (по рассказам других — в Вильно).