Воспоминания о Тарасе Шевченко
Шрифт:
выбранил меня изрядно, что я, не имея своих, думаю, что весь свет обязан мне служить. И
много кой-чего музыкального напел он мне за важный мой проступок... Сердце у меня
сжалось, слыша такие слова от человека, столь уважаемого...
1839 год
8 марта.7 часов. В шесть часов расстался я с Штернбергом. Долго тянулся его отъезд.
Это отрывало его от дела, он не мог ничем заняться, хлопотал и о дорожных вещах, и
прощальные визиты озабочивали его с утра до вечера. Наконец, вчера
приход Даля напомнил нам о близкой разлуке.
Скоро мы разошлись, я ушел к Прокоповичу, он уехал к Трейберу, в 11 часов вечера
были мы дома. Я вспомнил про альбом Гребенки и нарисовал туда профиль Штернберга. В 6
часов мы встали и после чаю до прихода натурщика занялись укладкою. Только что
принялся я писать, как пришел Николай Данилович Белозерский. Приход его чрезвычайно
обрадовал меня. Около трех часов поехали мы к Кукольнику, побыли у него полчаса... По
дороге заехали к Бастину и Соколовскому.
Приехавши в Академию, Вася пошел к Василию Ивановичу и к Брюллову. С последним
он не видался, сказали, что дома нет. В 6 часов он уехал. Я остался один, вокруг меня тихо и
пусто. Я один...
64
Прощай, дружок Вася, поручаю тебя деснице божией! Счастливый путь тебе, голубчик!
После класса пришел Шевченко и очень жалел, что не застал Штернберга и не простился с
ним. Мы идем с ним к Евгению.
10 марта.Были мы в тот вечер у Евгения, застали там Лагоду. С сожалением услышали
они, что Вася уехал, пожелали ему сча-/71/стливого пути и благополучного возвращения.
Любовались его рисуночком, в особенности хозяин альбома был в восторге. Часа с два
оставались мы там, поужинали малороссийской колбасой и пошли домой.
Святая. 2 апреля. Воскресенье.Сегодня в девять часов поутру шлет за мной Брюллов.
Он встречает меня с насмешливою гримасою и вопросом: «Что, нездоров? Голова болит!
Зачем вы не работаете? Долго ли будет торчать здесь ваша работа?»
Вчера вечером часу в 11-м пришел я к нему. Шевченко читал «Анахорета», а он
раскладывал гран-пасьянс. Я показал ему рисунок — «Портрет m-me Клодт». «Похожа,
очень похожа, дайте карандаш!» И действием волшебного карандаша рисунок, в котором
видна была робость ученика, принял тотчас другой вид. Не касаясь лица, он бегло прошел
драпировку (платье), кое-где тронул складочки, обошел контуры кисточки, и рисунок ожил.
«Ну вот, — сказал он, — немного недоставало, а какая разница. Вялый! Не чувствуете
красоты, ну, прочь с бумагами, сейчас принесут нам ужин».
В пище он неприхотлив, но разнообразие и в этом не последнее... Так было и вчера за
ужином. Был он очень любезен, говорил о своем вояже в Грецию, шутил с нами всячески,
представлял спящего на солнце щенка. Надо заметить, что он обладает необыкновенною
способностию все представлять в лицах: людей и зверей,
птиц, гадов и насекомых.Фейерверк и иллюминацию представляет он так живо и смешно. Говорил об «Афинской
школе» Рафаэля, о Пуссене, заметя, что сей последний великий художник не имеет тонких
идеальных экспрессий, какие у Рафаэля исключительно. «Моисей, источающий воду»
Пуссена — превосходнейшая картина! Он ставит ее высоко. Зашла речь о «Помпее». Здесь
мы рассказали ему некоторые подробности того времени, как она была привезена в
Петербург. Слухи и толки об ней, про обед, данный Академией перед картиной, за которым
все единодушно, со слезами восторга на глазах, пили здоровье отсутствующего творца
«Последнего дня Помпеи».
Время нечувствительно летело, и уже в час пошел он в постель. С полчаса я побыл еще
у него и ушел, сказавши, что завтра остаюсь дома рисовать свой портрет и рисуночек
Штернбергу.
Вчера расстались мы приятелями, а сегодня встретил он меня оскорбительным тоном с
глупыми причудами. Эта самая неровность в обращении делает положение мое
чрезвычайно тягостным, но что до этого: не я один пью такую горькую чашу. И не он ли
сеет во мне семена прекрасного искусства и всех нас восхищает своим дивным талантом...
В субботу [ 1 апреля],вчера, поутру зашел я к нему к портрету Голицына...
Праздники тянутся для меня очень медленно... Первый день был я у заутрени... Я
отправился к Бриеру де Мартре, посидел у него и пошел к Брюллову, он уже проснулся,
рассказывал мне, что хотел смотреть процессию в Казанский собор, да проспал по милости
Шевченки. Тут он припомнил московские церковные церемонии в эту ночь, презабавно
рассказывал все, что происходит. Попы серебряные, попы золотые, в набалдашниках.
Освещение необыкновенное, стрельба из пушек, гул колоколов, рев колокола на Иване
Великом. Крик, туш, давка, стук экипажей и проч. От него обошел я Академию, был у
Егорова, Шебуева, у графа Ф. П. Толстого, у Ва-/72/силия Ивановича, у Галаганши и
Сапожникова... На третий день принялся работать, потому что скука смертельная одолела
мною, не помню, кажется, в этот день обедал у Брюллова...
65
А. Н. Мокрицкий
ДНЕВНИК
(Отрывки)
(С. 67 — 72)
Автограф хранится в отделе рукописей Государственной Третьяковской галереи, ф. 33, № 33(24).
Фрагменты записей о Шевченко печатались в разных изданиях. Полностью опубликовано в 1975 году.
Отрывки печатаются по изданию: Дневник /476/ художника А. Н. Мокрицкого. Составитель, автор
вступительной статьи и примечаний Н. Л. Приймак. — М., 1975. — С. 113 — 166.
Мокрицкий Аполлон Николаевич(1810 — 1870) — живописец и педагог. Закончил Нежинскую