Воспоминания советского посла. Книга 1

Впрочем, дома Георгий Васильевич бывал мало: только ночью и утром. Уже тогда у Чичерина развилась привычка работать очень поздно, до двух-трех часов ночи, привычка, еще более усугубившаяся позднее, в годы его деятельности на посту народного комиссара иностранных дел. Около полудня Чичерин обычно покидал свою мансарду и начинал путешествие по Лондону. Он был очень активен, секретарствовал в меньшевистской группе, участвовал в разных организациях и кружках, всегда что-то устраивал, всегда кому-то помогал, всегда о чем-то совещался с товарищами. Дела было много, и день уходил незаметно. Поздно вечером Чичерин возвращался в свою мансарду и, наскоро поужинав, принимался за ночную работу.

А работы была уйма. Она как-то самопроизвольно рождалась и множилась, вытекая из особенностей его натуры. В характере Чичерина было много благородства и страстной преданности делу. Чем бы Чичерин ни занимался, он всегда хотел получить наилучшее из всех возможных решений. Он всегда старался все предусмотреть, обо всем позаботиться, ко всему быть готовым.

Помню, как-то в начале 1913 г. я совершил довольно обычное в те времена «рефератное турне» по эмигрантским колониям Бельгии и Франции. Устраивал это «турне» Чичерин, живший тогда в Париже. Надо отдать ему справедливость, все было организовано прекрасно, и мои доклады на собраниях колоний происходили в срок и при переполненных залах. Но какой энергии это стоило Чичерину! Сколько писем и телеграмм он отправил в связи с моей поездкой! Сколько самой трогательной заботы он проявил в отношении меня, аккуратно извещая о расписании пароходов и поездов, которыми я должен был пользоваться, об адресах квартир, где я должен был останавливаться! Георгий Васильевич не гнушался никакой черной работой, если то было необходимо в интересах дела.

В Лондоне эти свойства Чичерина не только не ослабели, а, пожалуй, еще более усилились. Покидая утром свою мансарду, Чичерин надевал длинную, широкую крылатку, купленную им, видимо, в Баварии. Когда-то крылатка была красивого темно-зеленого цвета, но в лондонские дни она выглядела сильно выцветшей и поблекшей. Однако Георгий Васильевич по принципиальным соображениям не считал возможным купить новую. Карманы крылатки всегда были туго набиты письмами, отчетами, справками, газетными вырезками и всякими иными материалами. Кроме того, Чичерин носил с собой довольно большой коричневый чемоданчик, т. е. английский эквивалент портфеля, в котором у него хранились блокноты, копирки, бумаги, грифельная доска для вычислений и, наконец, «стило», или стеклянная палочка в форме карандаша, с помощью которой можно было через копирку писать сразу в 5 экземплярах. Сколько раз бывало он заходил ко мне, в мое скромное обиталище, и, сообщив какую-нибудь очередную новость, вежливо спрашивал: — Я вам не помешаю? И, когда я отвечал, что, конечно, не помешает, Чичерин тут же выгружал содержимое своих глубоких карманов, открывал чемоданчик и принимался за работу. Я сидел и читал или писал, а Чичерин рядом занимался своими делами: просматривал письма и документы, с помощью «стило» размножал ответы, сочинял листовки или готовил материал для речей и докладов. Потом Чичерин надевал свою крылатку и отправлялся на какое-нибудь следующее свидание, где повторялось то же самое.

В те годы некоторые товарищи любили подтрунивать над изумительной сосредоточенностью, над феноменальной работоспособностью Чичерина. Но как эти качества ему пригодились позднее, когда я ^{19} стал наркомом иностранных дел!..

Из вопросов, которые в дни моей эмиграции больше всего занимали Чичерина, мне особенно запомнились два.

Первым вопросом был английский Комитет для помощи политическим каторжанам в России. Своим появлением он был всецело обязан Чичерину, который выдвинул эту идею. Ее поддержали все эмигрантские организации. Чичерин нашел англичан, которые вошли в Комитет. Среди них были социалисты, радикалы, даже либералы. Чичерин весьма ловко и тактично руководил деятельностью Комитета. Главной помощницей его тут была некая Бриджес-Адамс, одна из тех англичанок, которым в жизни не повезло, И которые поэтому всю свою страсть и все свое упорство вкладывают в какое-нибудь «cause» (дело, идею), почему-либо воспламенившее их воображение или тронувшее их сердце. В годы, предшествовавшие первой мировой войне, Бриджес-Адамс была ярой суфражисткой [43] , била стекла магазинов и нападала на депутатов парламента. Теперь, когда она встретилась с Чичериным, образы героических борцов революционного движения России захватили ее воображение. Бриджес-Адамс загорелась этим новым «cause» и стала душой Комитета помощи политическим каторжанам.

43

Суфражизм (от английского suffrage — избирательное право) в начале XX века был распространенным движением среди английских женщин буржуазных слоев, добивавшихся предоставления им избирательного права в палату общин. В своей борьбе суфражистки не ограничивались только устной и письменной агитацией, они нападали на депутатов парламента, разбивали зеркальные витрины магазинов и т. п. Это было своеобразной формой протеста против лишения женщин избирательных прав, способной привлечь к данному вопросу внимание общественного мнения.

Официальной задачей Комитета были сборы и пересылка денег революционерам, томившимся в царских тюрьмах. Однако под искусным руководством Чичерина Комитет очень быстро вышел за эти узкие рамки и постепенно превратился в политический орган, ведущий систематическую агитацию против царизма. Комитет собирал и публиковал материалы о зверствах тюремщиков и жандармов, устраивал митинги протеста против жестокого обращения с заключенными в различных «предварилках» и «централах», организовал в парламенте запросы по поводу массовых арестов и репрессий в России. Царское посольство в Лондоне нервничало и выражало английским властям недовольство тем, что они допускали существование Комитета, но Чичерин и Бриджес-Адамс только посмеивались и удваивали свои усилия. Штаб-квартирой Комитета был большой пустынный дом на Лексэм Гарденс, 96, Кенсингтон, каким то чудом уцелевший у Бриджес-Адамс среди обломков ее жизненного крушения. Так как у хозяйки не хватало денег для его содержания, внутри дома всегда было холодно, пыльно, неуютно. Но это не отражалось на работе Комитета. Мне часто приходилось бывать в доме Бриджес-Адамс, и в памяти моей, как на фотографической пластинке, запечатлелась типичная картинка…

Зимний промозглый вечер… На улице пронизывает до костей… В доме Лэксэм Гарденс, 96 полутемно и сыро. В гостиной у слабо теплющегося камина стоит круглый стол, на котором ярко горит настольная лампочка. Это единственное хорошо освещенное место в царящей вокруг полумгле. За столом, накинув на плечи пальто, сидят Чичерин и Бриджес-Адамс и сочиняют очередную листовку против царского правительства…

Другим вопросом, которым в эмигрантские годы также очень много занимался Чичерин, была борьба против привлечения политических изгнанников в английскую армию, развернувшаяся в 1916 г. Происхождение этой борьбы было таково.

Как только началась война, царское правительство возымело «счастливую» идею использовать ситуацию для того, чтобы, нанести тяжелый удар русской политической эмиграции. Проводя мобилизацию армии, оно хотело распространить призыв в ее ряды также на российских подданных, бежавших за границу по политическим причинам. Под этим патриотически звучавшим предлогом царское правительство надеялось добиться выдачи в его руки хотя бы тех эмигрантов, которые проживали в союзных с ним странах. Однако скоро выяснилось, что понятие о праве убежища слишком глубоко укоренилось в умах англичан и французов, и что поэтому осуществление плана департамента полиции невозможно.

Тогда петербургские хитроумны выдвинули другой проект: пусть русские политические эмигранты будут призваны не в царскую, а в английскую и французскую армии и хотя бы таким путем внесут свой вклад в общее дело. Мысль, положенная царским правительством в основу этого проекта, сводилась к тому, что в случае его реализации большинство активных эмигрантов уйдет на фронт, и это подорвет проводимую ими в Лондоне и Париже антицаристскую агитацию.

Данный план, ловко поданный под соусом общесоюзнического патриотизма, был хорошо встречен в правящих кругах Англии. Началось его обсуждение в различных министерствах. Были намечены практические шаги для его осуществления. Политические эмигранты решительно протестовали против проекта (среди русских изгнанников в Англии в то время преобладали элементы, считавшие войну 1914-1918 гг. войной империалистической и выступавшие против какой бы то ни было поддержки войны, в частности путем участия в вооруженных силах союзников).

Чичерин стал во главе борьбы против привлечения политических эмигрантов в английскую армию. Я энергично помогал ему в этом деле. И опять пошли митинги протеста, запросы в парламенте, беседы с депутатами (среди которых мне особенно вспоминается Джосайа Веджвуд), памфлеты, листовки, письма в редакции газет… Нам удалось на время затормозить издание соответствующих распоряжений, но все-таки в конце концов они были сделаны. Однако тут в дело вмешалась история: в феврале 1917 г. в России произошла революция, эмигрантская масса сразу хлынула домой, и вопрос о призыве русских политических изгнанников в союзные армии потерял свою остроту.

* * *

Я уехал из Лондона в Россию в мае 1917 г. За несколько дней до отъезда я был у Чичерина в его мансарде, и у нас был большой разговор по большим вопросам, главным образом о ходе и перспективах только что начавшейся революции. Мы оба рвались в Россию, но я оказался счастливее Чичерина: я покидал Англию через несколько дней, а Георгий Васильевич по решению эмигрантских организаций должен был еще на некоторое время задержаться в Лондоне для налаживания более быстрой репатриации русских политических изгнанников. Из этого разговора мне очень запомнились слова Чичерина:

— В эпоху революции надо быть горячим или холодным, нельзя быть теплым… Я все больше прихожу к убеждению, что меньшевики это жирондисты русской революции, и их ждет судьба жирондистов… Мне с ними не но пути, хотя в прошлом я был связан с меньшевиками… Но война меня многому научила, и сейчас все мои симпатии на стороне русских якобинцев…

Чичерин на мгновение запнулся и затем решительно прибавил:

— т. е. большевиков.

Я не могу утверждать, что в тот момент, когда происходил наш разговор, Георгий Васильевич уже был вполне законченным большевиком. Это чувствуется и в только что приведенных его словах. Однако не могло быть сомнения, что он стоял очень близко к большевикам. Во всяком случае его последующее вступление в ряды РКП(б) явилось естественным выводом из предшествующих идейно-психологических процессов.