Воспоминания советского посла. Книга 1

Несколько педель спустя после описанного разговора Петро неожиданно явился ко мне и спросил, не могу ли я одолжить ему 5 фунтов. Мои финансовые дела были в состоянии относительного благополучия (я состоял тогда лондонским корреспондентом «Киевской мысли»), и я охотно исполнил просьбу товарища. Тут Петро поделился со мной своими планами. Он бросал завод и переходил на работу в лондонский порт. Материально Петро проигрывал (вот почему ему понадобился заем), но зато вопрос о служении революции получал свое удовлетворительное разрешение. В лондонский порт часто приходили русские пароходы. Петро поставил своей задачей связаться с командами этих судов и развернуть среди них большевистскую работу.

Спустя несколько дней я был у Петро на новоселье. Чтобы легче осуществить свое намерение, он переселился в район доков. Это была бедная и грязная восточная часть Лондона. Условия жизни были здесь гораздо хуже, чем в том районе, где Петро снимал квартиру, до сих пор, но какое это имело значение, раз душа его была удовлетворена?

Замыслы Петро стали быстро материализоваться. Его организаторский талант еще раз показал себя в полной силе. В течение каких-нибудь двух-трех месяцев Петро сумел не только установить связи с командами русских пароходов, приходивших в Англию, но и создать на многих из них свои группы, которые он снабжал революционной литературой и среди которых вел пропаганду. Петро также выступил в качестве инициатора борьбы команд за улучшение условий труда. На нескольких судах вспыхнули забастовки во время их пребывания в лондонском порту. Эти забастовки перекликались с мощным стачечным движением, которое разворачивалось в России. Дом Петро постепенно превратился в настоящее «гнездо революции», в котором вечно бывали русские моряки, получая здесь ободрение и руководство в борьбе с царскими властями. Петро стал неузнаваем. Куда девались его недавнее раздражение, недовольство, самоедство! Вся его фигура теперь налилась какой-то внутренней силой, голос окреп, в глазах сверкали искорки вдохновения.

— Помнишь, Иван, — говорил он мне, — как я руководил «мельничным районом» в Самаре? А сейчас вот у меня «морской район» в Лондоне, и работа тут будет покрупнее, чем на Волге,

Скоро Петро сделал дальнейший шаг вперед: через своих моряков он наладил транспортировку издававшейся за границей революционной литературы в Россию. Десятки пудов ее поплыли из Лондона на русских судах в порты Балтийского и Черного морей. Петро торжествовал и, встречаясь со мной, радостно восклицал:

— Вот теперь я хорошо знаю, что служу делу революции!

Война 1914 года одним взмахом прекратила всю эту работу.

Германские подводные лодки блокировали Англию. Сообщение с Россией было почти прервано. Русские суда больше не приходили в Лондон, и Петро пришлось прикрыть свое «революционное гнездо». Но в отношении войны Петро сразу занял ленинскую позицию. Работая на военном заводе, он вел антивоенную пропаганду среди англичан и за это не раз подвергался репрессиям.

Когда разразилась Февральская революция, Петро одним из первых уехал в Россию, и, почти не задерживаясь в Петрограде, сразу махнул на столь милый его сердцу юг. В горячке тех дней я не имел возможности следить за всеми перипетиями его дальнейшей жизни. Изредка он присылал мне вести о себе. Потом они вдруг прекратились.

Много позднее я узнал, что Петро геройски погиб во время гражданской войны на Украине.

Ян Янсон и Ян Берзин

Это были два латыша, с которыми я дружил в годы эмиграции. Ян Янсон (которого в колонии обычно звали Янсон-Браун) был очень интересной и своеобразной фигурой. Выходец из деревни, он учился в либавской гимназии и Московском университете, рано приобщился к левому крылу латышского национального движения и постепенно перешел на марксистские позиции. Янсон говорил мне, что стал считать себя социал-демократом с 1897 г. В 1901 г. он выступил перед рабочими Либавы (ныне Лиепайя) с призывом праздновать 1 мая. Янсон участвовал в создании латышской социал-демократии, играл очень активную роль в революции 1905 года и был сторонником вооруженного восстания против царизма. Аресты, ссылки и другие репрессии сыпались на него в изобилии, а в 1906 г. полицейское кольцо вокруг Янсона настолько сузилось, что ему пришлось эмигрировать. Он поселился в Бельгии, и только первая мировая война забросила его в Лондон. Здесь я познакомился с ним и близко сошелся.

Почему? Меня влекла к Янсону его художественная натура. С молодых лет Янсон любил великих писателей, мыслителей, деятелей искусства. Еще будучи студентом он не раз выступал в защиту прогрессивного развития латышской литературы. Два реферата, озаглавленные «Думы о литературе нового времени», которые Янсон прочитал в Риге, будучи 20-летним юношей, оказали сильное влияние на латышскую интеллигенцию начала 90-х годов прошлого столетия. В латышских писательских кругах оформилось так называемое новое течение, которое ставило превыше всего тесную связь с народом, с массами. Янсон был одним из крупнейших представителей этого течения. В годы эмиграции он много писал на литературные, исторические и философские темы, много переводил на латышский язык русских и мировых классиков — Л. Толстого, Тургенева, Чехова, Гюго. Он поддерживал дружеские отношения с Горьким. Все это давало Янсону возможность стоять выше повседневных невзгод эмигрантской сутолоки и постоянно жить в освежающей атмосфере умственного горения.

Я любил встречаться с Янсоном и вести с ним дружеские беседы. Нашим любимым занятием были, если можно так выразиться, совместные прогулки по садам мировой литературы. Мы брали кого-либо из великанов — Пушкина, Байрона, Гюго, Данте и т. д. — анализировали его труды, характеризовали особенности его творчества и относили к одной из трех установленных нами категорий: сверхгений, просто гений и талант. Часто при этом у нас происходили горячие споры и разногласия. В одном только мы сходились, а именно, что количество действительно первоклассных писателей очень невелико. В мировой литературе, начиная с древнейших времен, гении исчислялись немногими десятками, а сверхгении — немногими единицами. Величайшим драматургом всех эпох и народов мы единодушно считали Шекспира, величайшим романистом — Льва Толстого. А когда дело доходило до поэтов, наши мнения делились, и мы никак не могли прийти к соглашению.

Дружба с Янсоном являлась одним из украшений моей жизни в эмиграции и навсегда осталась одним из лучших воспоминаний моей молодости. Я не сомневался, что Янсон сумеет еще немало сделать для своего народа. Так оно, вероятно, и вышло бы, если бы трагический случай, о котором я расскажу ниже, не оборвал преждевременно эту яркую жизнь.

Ян Берзин (Зиемелис) был человеком несколько иного склада. Бывший сельский учитель, он в 1902 г. стал социал-демократом. В 1905 г. Берзин был в первых рядах революционных масс. В 1908 г. ему пришлось эмигрировать, и он поселился, так же как и Янсон, в Бельгии. Война 1914 г. заставила его перебраться в Англию. Мы встретились с ним в Лондоне, и он как-то сразу очаровал меня. Умный, чуткий, доброжелательный, Берзин невольно привлекал к себе всех, кто с ним сталкивался. Его жена своими качествами в немалой степени способствовала этому.

Берзин был хорошо подкованный марксист и не без основания имел среди латышских социал-демократов репутацию теоретика. Он был членом латышского ЦК и редактором латышского центрального органа «Циня». Но он работал не только среди латышей. Он был также тесно связан с российской социал-демократией, участвовал в ее партийных съездах и комитетах. Берзин присутствовал между прочим на вышеупоминавшейся Конференции социалистов стран Антанты, собравшейся в Лондоне в феврале 1915 г. Он ушел с нее вместе с Литвиновым. На протяжении всей войны Берзин занимал ленинскую позицию, и это придавало ему особый авторитет в колонии.

В дальнейшем Берзину предстояло сыграть видную роль в жизни Латвии и СССР: в 1917 г. он был членом ЦК большевиков и членом первого ВЦИК, в 1918 г. полпредом СССР в Швеции, в 1919 г. министром народного просвещения в Латвии, в 1920 г, полпредом СССР в Финляндии, а с 1921 г. заместителем торгпреда (Л. Б. Красина) в Лондоне. Но тогда, в годы эмиграции, всего этого еще никто не мог предвидеть, и мы просто любили Берзина и его семью, как милый, теплый дом, где можно было собраться, дружески побеседовать, приятно провести время и услышать от хозяина что-либо умное или интересное.

Я часто заходил к Берзину, и связь, установившаяся у нас в те далекие годы, впоследствии очень пригодилась нам обоим.

Ф. М. Степняк

Глядя на эту стройную, энергичную, подвижную женщину с умными черными глазами и шапкой пепельно-серых волос, я всегда вспоминал древнегреческий миф о «мойрах» (богинях судьбы), нередко игравших такие жестокие шутки с человеком.

Муж Фанни Марковны Сергей Михайлович Степняк-Кравчинский [54] был одной из самых блестящих фигур среди революционеров 70-х годов прошлого века. В молодости он был артиллерийским офицером, но скоро примкнул к революционному движению той эпохи. В 1872 г. Кравчинский стал членом известного «Кружка чайковцев».

54

Настоящая фамилия Сергея Михайловича была Кравчинский, но он гораздо шире стал известен под своим литературным псевдонимом «Степняк».