Воспоминания советского посла. Книга 1

С. М. Кравчинский

В 1873-1874 гг. под видом пильщика он «ходил в народ». Отличаясь большой физической силой и редким умением разговаривать с простыми людьми, Кравчинский импонировал деревенским жителям. Он знал наизусть все Евангелие и любил выводить необходимость революционных действий из толкования текстов от Матфея или Луки. Это производило на крестьян чрезвычайное впечатление. Обаяние личности Кравчинского было огромно. Полиция тщетно гонялась за неуловимым «агитатором», но не могла его поймать. Был случай, когда Кравчинского арестовали, однако крестьяне освободили его. В конце концов жандармы все-таки напали на след Степняка и ему пришлось временно скрыться за границу.

В начале 1875 г. Кравчинский приехал в Швейцарию. Как раз в этот момент вспыхнуло восстание славян против турецкого ига в Боснии и Герцоговине. Кравчинский пошел туда волонтером и в течение многих месяцев сражался бок о бок с инсургентами. Когда восстание было подавлено, он бежал в Италию и здесь вместе с группой бакунистов организовал восстание в провинции Беневент (Южная Италия). Захваченный с оружием в руках, Кравчинский был брошен в итальянскую тюрьму, где провел 10 месяцев, в совершенстве изучив за это время итальянский язык. Военный суд приговорил Кравчинского к смертной казни, но счастливый случай спас его от гибели: как раз накануне исполнения приговора умер итальянский король Виктор-Эммануил; новый король Гумберт объявил амнистию, и Кравчинский совершенно неожиданно очутился на свободе. Знакомых у него в Италии не было, денег тоже, и весь путь из Беневента до Швейцарии — несколько сот километров — ему пришлось проделать пешком.

В самом начале 1878 г. Кравчинский оказался в Женеве. Здесь вместе с Драгомановым, Жуковским и другими он принял активное участие в только что возникшем революционном органе «Община». Но 24 января 1878 г. прозвучал выстрел Веры Засулич в петербургского градоначальника Трепова, отдавшего приказ о сечении розгами политического заключенного Боголюбова, и Кравчинский больше не мог сидеть за границей. Он нелегально вернулся в Петербург. В июле 1878 г. в Петропавловской крепости началась голодовка политических заключенных, протестовавших против репрессий шефа жандармов Мезенцева. Кравчинский решил действовать: 4 августа на одной из самых людных площадей столицы он убил Мезенцева ударом кинжала в грудь и скрылся.

Это невероятно смелое покушение поставило на ноги все правительство. Жандармы и полиция неистовствовали. За Кравчинским была организована бешеная погоня. Петля вокруг него затягивалась все туже. Но он ни за что не хотел уезжать из Петербурга. Как ни в чем не бывало, он расхаживал по улицам города. Только через три месяца после убийства Мезенцева друзьям, наконец, удалось отправить его за границу, да и то пустив в дело хитрость: Кравчинскому было поручено изучить в Европе простейшие способы изготовления динамита.

В ноябре 1878 г. Кравчинский вновь появился в Женеве. И тут в его жизни произошел крутой перелом, сыгравший решающую роль в его дальнейшей судьбе, В то время на Западе много писали и говорили о русском «нигилизме». Уже тогда ложь, клевета, извращение были обычным оружием европейских реакционеров, когда речь заходила о революционном движении в России. Боевая натура Кравчинского не могла мириться с таким положением, он решил ответить ударом на удар и, уехав в Италию, написал там по-итальянски свою первую книжку «Подпольная Россия». Это произведение давало яркую галерею образов русских революционеров и правдивое описание их героической борьбы против царского самодержавия. «Подпольная Россия» имела огромный успех и сразу же была переведена на различные европейские языки. Литературное выступление Кравчинского оказало большую услугу тогдашнему революционному движению и вместе с тем открыло перед ним новые пути и возможности. Сергей Михайлович впервые по-настоящему ощутил в себе писательский талант и решил поставить его на службу революции.

В начале 80-х годов Кравчинский переселился в Лондон. Здесь он задался целью создать в Англии общественное течение, враждебное царизму. В глухую ночь реакции, наступившей с воцарением Александра III, Кравчинский целиком отдался литературной и пропагандистской деятельности. Он популяризировал русское революционное движение в европейских и англо-американских странах, выступал с лекциями и докладами, публиковал статьи, брошюры, книги, завязывал личные связи с лучшими представителями радикальной и социалистической мысли своей эпохи. Кравчинскому удалось основать в Лондоне английское общество «Друзей русской свободы». Благодаря его усилиям возник также «Фонд вольной русской прессы». Одновременно Кравчинский создавал талантливые произведения о делах и людях революционного движения 70-х годов, такие, как «Домик на Волге», «Штундист Павел Руденко», «Андрей Кожухов» и др., произведения, вошедшие в тот «железный фонд» революционной литературы, на котором воспитывалась передовая молодежь моего поколения. С полным основанием можно утверждать, что Кравчинский был продолжателем традиций Герцена и в конце прошлого века делал в Лондоне, конечно, с неизбежными поправками на время и условия то же самое дело, которое Герцен делал здесь тридцатью годами раньше.

И вот эта яркая, талантливая, многообещающая жизнь вдруг неожиданно оборвалась в возрасте всего лишь 43 лет! И как нелепо оборвалась!

23 декабря 1895 г. на станции Бедфорд-парк (Западный Лондон) , переходя в густой туман железнодорожный путь, Кравчинский погиб под колесами налетевшего паровоза…

Уцелеть в десятках отчаянных боев с царским, турецким, итальянским правительствами и умереть в расцвете сил от несчастного случая в мирном и благоустроенном Лондоне — какая злая ирония судьбы! Какое издевательство над здравым смыслом и логикой!..

* * *

После смерти мужа Фанни Марковна осталась одна. Она больше никогда не вышла замуж и не покинула Лондон. В дни моей эмиграции Фанни Марковна жила в северо-западной части города (Finchley Rood, 774^в), хранила богатый архив Кравчинского, поддерживала старые связи с английскими друзьями (особенно с лейбористской семьей Пизов) и часто появлялась на собраниях и вечерах Герценовского кружка. В молодости Фанни Марковна принимала активное участие в народническом движении и имела большие революционные заслуги — теперь она отошла от народнических взглядов и как-то инстинктивно стала тянуться к социал-демократическим. Настоящей социал-демократкой она не стала, но сочувствовала этой партии и ниже я расскажу, как в 1907 г. она вместе с группой эмигрантов участвовала в подготовке заседаний V съезда РСДРП в Лондоне. В годы моей эмиграции Фанни Марковна была одним из представителей тех «беспартийных левых» в среде нашей колонии, о которых речь была выше.

Чтобы несколько скрасить свое вдовье одиночество, Фанни Марковна воспитывала дочь одного лондонского эмигранта, женившегося на англичанке. Я довольно часто встречался с Фанни Марковной, бывал в ее квартире, рылся в библиотеке, оставленной ей покойным мужем, и любил слушать ее рассказы о делах и людях прошлого. Из этих рассказов старой революционерки мне особенно нравился один — об ее встречах с Фридрихом Энгельсом, и я хочу воспроизвести его здесь [55] .

Как сейчас предо мной встает маленькая, скромная квартирка Фанни Марковны… Тихо потрескивают догорающие угли в камине… И в полумраке комнаты ровный голос хозяйки вдумчиво и неторопливо передает захватывающую повесть дальних, дальних лет…

55

Много лет спустя, в 30-х годах, когда я был советским послом в Англии, моя жена А. А. Майская, как корреспондент ИМЛ в Лондоне, пригласила Ф. М. Степняк в посольство, и здесь Фанни Марковна повторила свой рассказ о встречах с Энгельсом. Он был застенографирован и в свое время послан в ИМЛ. Часть этой стенограммы появилась в книге «Воспоминания о Марксе и Энгельсе», выпущенной Госполитиздатом в 1956 г.

Однажды после нашего поселения в Лондоне, — вспоминала Фанни Марковна, — мой муж получил письмо от Г. В. Плеханова, находившегося тогда в Швейцарии. Плеханов, с которым Сергей Михайлович был хорошо знаком, писал, что в Лондоне живет Энгельс, и настоятельно советовал нам навестить его. Мы решили последовать совету Плеханова тем более, что и нам самим было очень интересно встретиться с Энгельсом. Устроить это было легко. Энгельс был человек чрезвычайно доступный. В будни он много работал и жил довольно уединенно, но по воскресеньям любил видеть людей. В праздник дом Энгельса был открыт для всех желающих: каждый запросто приходил и садился за длинный стол, стоявший в самой большой комнате квартиры.

Фанни Марковна поправила уголь в камине и, когда огонь вновь ярко запылал, продолжала:

— Вот в одно из таких воскресений мы с мужем отправились к Энгельсу. С нами пошла дочь Маркса Элеонора, бывшая замужем за английским социал-демократом Эвелингом. Эвелинги были своими людьми в доме Энгельса. Когда мы вошли, за столом сидело уже человек двадцать — социалисты, писатели, политики. Компания была очень интернациональная, говорили на разных языках. На одном конце стола в роли председателя восседал Энгельс, который мне очень понравился с первого взгляда. Он был душой общества. Между присутствующими шли горячие споры. Они шумели, кричали, обращались к Энгельсу за разрешением вопросов. Энгельс охотно отвечал — то по-английски, то по-немецки, то по-французски. На другом конце стола сидела домоправительница Энгельса — Ленхен [56] , полная немка, с очень милым и приятным лицом, которая только тем и занималась, что каждому вновь пришедшему накладывала побольше мяса, салата и других яств. Не скупилась Ленхен и на вино. Вся атмосфера в доме Энгельса была простая, товарищеская, немножко богемистая, но вместе с тем высоко интеллектуальная. Вы чувствовали, что находитесь в гостях у великого человека, который живет и интересуется большими проблемами.

56

После смерти Маркса Елена Демут (Ленхен) вела хозяйство Энгельса.