Восприемник

– Прикинь, пацаны – я только-только батю поздравил, так старшина у меня трубку забрал, и говорит моему пахану: мол, так и так, спасибо вам, Павел Тимофеевич, за сына. Достойного вы солдата воспитали…

Понятное дело, прапорщик был у солдат куда в большем авторитете, нежели офицеры. И не только потому, что дневал и ночевал в казарме. Что ротный, что его зам, не говоря уже о взводном-первогодке, были немногим старше своих подчиненных-срочников и опыта имели мало. Старшина же, прежде чем попасть сюда, отслужил десять лет в спецназе, воевал в Карабахе и Чечне, имел орден Мужества, а самое главное – краповый берет. Таковых во всей дивизии насчитывалось от силы два-три человека.

А еще прапорщика уважали за то, что тот хоть был и строг, но не лютовал, без нужды не гоняя подчиненных. Сам отслуживший два года срочной, он никогда не перегибал палку, умел понять солдата, когда надо – приструнить, а когда наоборот – чуть ослабить вожжи.

Однажды к Шаховцеву приехали Коротков с Ленкой. Иван подошел к старшине отпроситься на часок, дабы поболтать с друзьями в комнате посетителей. Прапорщик вызвался проводить его. А на КПП, бросив беглый взгляд на Влада и его супругу, неожиданно отпустил Шаха к ним в гости до вечера.

Учтивый Коротков попытался было всучить Костоеву бутылку коньяка, но тот наотрез отказался.

– Мы же от души, товарищ прапорщик… – начал было бывший однокурсник, но старшина вновь решительно покачал головой:

– Не надо, я сказал. Вы лучше ему дома рюмку налейте, только чуть-чуть, чтобы он нормальный в часть вернулся.

Но даже после этого Иван не был до конца уверен, что прапорщик относится к нему как-то иначе, чем ко всем остальным. Костоев так же отпускал за пределы части и других солдат, порой неофициально, под свою ответственность. Хотя Шаховцев чувствовал, что старшина все-таки выделяет его из общей массы.

Но домыслы есть домыслы. Правда открылась лишь спустя восемь месяцев.

В тот февральский вечер бойцы, как обычно, вернулись с ППС. После построения Шаховцев хотел было сбегать до отбоя к Пригарину, попавшему после сержантской учебки в соседнюю роту, но на пороге его окликнул дежурный:

– Шах! А ну давай бегом к старшине!

Досадливо ругнувшись про себя, Иван без особой охоты побрел к каптерке. Постучал, приоткрыл дверь, привычно козырнул:

– Разрешите, товарищ прапорщик?

– Вообще-то здесь офицер находится, – ворчливо отозвался из полумрака Костоев. – Так что разрешения надо не у меня спрашивать, а у товарища старшего лейтенанта!

– Ладно, Руслан, я ведь тоже не так уж давно в прапорщиках ходил, – раздался из глубины помещения знакомый голос.

Из-за стола поднялась плечистая фигура в камуфляже. Офицер шагнул навстречу, повернувшись лицом к свету, и Шаховцев узнал в нем крестного.

– Ну, здорово, что ли?

Они обнялись. В полутьме Иван не смог как следует рассмотреть Игнатова, но заметил, как тот чем-то неуловимо изменился. В вечно стремительном, порывистом Пашке появилось какое-то едва ощутимое умиротворение. А после, приглядевшись, Шаховцев заметил новенькое обручальное кольцо на пальце восприемника.

– Ну что, так я забираю его? – тем временем обратился крестный к Костоеву.

– Естественно. Какой разговор!

– До воскресенья или, может, нам пораньше вернуться?

– Я же сказал: как договаривались. Послезавтра привезешь.

– Что ж, спасибо, командир! – произнес Игнатов с каким-то странным почтением, словно это не он, а Костоев был старше по чину.

– Не за что! – отмахнулся старшина и следом с напускной суровостью бросил Шаховцеву: – Ну, чего встал? На выход шагом марш!

Пока они шли по коридору к выходу, вся рота с откровенной завистью провожала сослуживца, идущего рядом с незнакомым офицером-спецназовцем в краповом берете.

Костоев проводил их за КПП и, обнявшись на прощание с Пашкой, повернул обратно.

– Ну что, сидай, – приглашающе кивнул крестнику Игнатов, отпирая дверцу припаркованной возле части «волги»-пикапа. Машина на вид была старой и весьма потрепанной, но когда крестный завел ее, стало ясно, что двигатель недавно капитально перебирали и он исправно прослужит еще лет пять.

– Твоя? – спросил Шах, постучав по приборной доске.

– Моя. Полгода назад купил, а до ума довел только-только. Четыре месяца из-под нее не вылезал, зато сейчас – сам видишь.

– Вижу, – кивнул крестник и, опомнившись, удивленно спросил: – Кстати, а откуда ты нашего старшину знаешь?

– Руслана? Он у нас в роте инструктором по спецподготовке был, когда я был еще таким, как ты, салабоном.

– Так он твой бывший командир?

– Ага. И им для меня останется по гроб жизни.

Проскочив перекресток, Игнатов вырулил на Дмитровку и погнал в сторону центра.

– Мы куда сейчас? – непонимающе спросил Иван, думавший, что они двинут в бригаду, где служил Пашка.

– Ко мне домой.

– Это в Софрино, что ли? А почему мы не на МКАД едем? Там же ближе всего на Ярославку выскочить.

– Нет, я там уже не служу. Я с лета здесь, в Москве. И обитаю теперь тоже тут.

– В общаге?

– Зачем? В отдельной квартире. Четырехкомнатной, притом.

– Откуда она у тебя? – вытаращил глаза Иван.

– В приданое досталась, – подмигнул в ответ крестный.

– Ах, да… – Шах вновь покосился на золотой ободок, блестевший на безымянном пальце восприемника. – Я вижу, ты женился?

– Угадал. В сентябре.

– Однако везучий ты, Пашка! – завистливо протянул крестник. – Москвичку себе отхватил, да еще с такой суперской хатой! Вы что, в этих хоромах вдвоем живете?

– Ну, это уж ты хватил! Что мы с Верой, единоличники, что ли? У нас семейство ого-го!

«Суперская хата» оказалась в Марьино, на четвертом этаже типовой шестнадцатиэтажной новостройки. Едва они с Пашкой ступили в прихожую, как встречать их высыпала вся семья.

– Ну что, знакомься, Иван Сергеич: это Вера, супруга моя, – представил Игнатов совсем юную светловолосую девушку, которую Шах запросто бы принял за школьницу, если бы не обручальное кольцо и уже очевидный наметившийся живот.

«Ну, Седой! Уже и киндера успел заделать!» – только и подумал Шаховцев.

– А это Любовь Петровна, ее матушка.

Теща крестного оказалась невысокой начавшей седеть женщиной с простодушным округлым лицом.

– Николай Матвеевич, мой тесть, – Шах обменялся рукопожатием с болезненно-худым мужчиной, чем-то напоминавшего дореволюционного сельского учителя.