Вот мы и встретились

Все молчали, никто и не задумывался на эту тему: начальству виднее.

– Послали и послали! – Влад нашарил, не глядя, на столике пачку сигарет и поднялся, чтобы выйти и выдымить ненужные предположения.

– Погодь! – остановила его Мария Сергеевна. – Думаю, что не так всё просто – послали, и будь здоров! Нет, не таковы Аркаша с зазнобой, они-то всё продумали.

– Ну-ну, давай, просвети, что они надумали, - разрешил предводитель, отодвигая к окошку термос, чашки и остатки снеди, чтобы лучше видеть правую творческую руку.

– А то, что им очень хочется избавиться от нас, и избавиться по-лёгкому, по-хорошему, без скандалов: всех неугодных собрали в кучу и - валите в провальную гастроль! А когда нас здесь освищут, забросают снежками, измажут отрицательными отзывами и вышвырнут без копья, можно будет и уволить за бесталанность и отсутствие творческих способностей, очиститься разом от скверны.

Вся великолепная четвёрка замерла в оцепенении, осмысливая услышанное и примеряя его на сегодня и завтра. Первой прорвало самую молодую и неопытную.

– Неправда! – вскричала Алёна. – Вы всё придумали! – Она ещё свято верила в искреннее актёрское братство. – Нельзя так!

Никто не возражал. А Мария Сергеевна, проигнорировав вопль со слезой, заключила:

– Нам надо расшибиться, но получить самые похвальные отзывы. – Она обвела заложников необычных гастролей суровым взглядом. – Решение по предлагаемому кодексу гастролей обязательно должно быть коллективным, поэтому – голосуем. Кто за принятие жёстких спасительных мер? – Поднялись четыре руки. – Кто против? – Поднялась одна – Марии.

– Ты что, издеваешься? – завопил Влад. – Сама предлагаешь, сама и отвергаешь! Как тебя понимать?

– Она смеётся над нами, идиотами! – подвыл и Стас.

– Уймитесь! – председательствующая не намерена была выпускать собрание из-под жёсткого контроля. – Вы что? Где вы видели, чтобы было 100% «за»? У нас не Северная Корея, даже 60-70% вызывают недоверие в легитимности голосования, подозрения в подтасовках. В демократических странах как? Там 48 на 52% - нормально, полнейшая демократия. А если, не дай католический бог, две трети выскажутся «за», то никто и никогда из оставшейся трети не поверит такому голосованию. Демократия в том и демократия, что половина с половиной не могут договориться. Наши 80% - явно сверх демократии.

– Тогда я, - встал, наконец, с измятой сигаретой в подвижных нервных пальцах Влад, - категорически протестую против нашего подтасованного голосования и, если его не отменят, буду курить до посинения. Даёшь переголосование! – выкрикнул оппозиционер и решительно направился в Болотный тамбур.

– Я с тобой, брат! – с надрывом вскричал Стас и стал протискиваться следом между ногами сидящих.

– Стойте! – председатель избирательной комиссии настроена была незамедлительно довести первое дело до конца. Мы идём на компромисс. Переголосовываем: кто за представленный и одобренный всеми кодекс гастролей? – и подняла руку. – Кто против? – с ехидным смешком Пирамидона и заблестевшими от удовольствия досадить диктаторше глазами Алёны против проголосовали четверо. – Ясно, - констатировала избирательная комиссия: - три – за, два – против, принято единогласно. Запиши, оформи и отдай для утверждения Чурову, - приказала руководителю, - и идём дымить, - забыв, что обещала ознакомить труппу с репертуаром.

– А ты мне всё больше нравишься, - похвалил соратницу Плаксин в тамбуре, приглядываясь к ней словно к незнакомке.

– Мерси, - Мария Сергеевна совсем не ожидала от трагика даже такого скупого комплимента.

– Сколько мы уже вместе? – для него, состарившегося на сцене, время давно потеряло счёт.

– Да уж скоро за десятку перевалит.

– Ого! – удивился Плаксин. – Изрядно. А я тебя и не знаю толком.

– А для меня Мария Сергеевна, - несмотря на старшинство в возрасте Влад всегда называл её по имени-отчеству то ли уважительно, то ли сохраняя дистанцию, - всегда была склочной бабой, нарочно цепляющейся к Аркадию и затягивающей рабочее время. После сегодняшнего – не так.

Склочница удивлённо взглянула на плохо знакомого моложавого мужчину, занимающегося не настоящим мужским делом.

– Тебе надо менять профессию, - посоветовала жёстко.

– Знаю, - не стал вставать на дыбки Влад. – Каждый сезон уговариваю себя и никак не могу уговорить. – Он выдохнул длинную струю дыма. – Затягивает актёрство как спортсменов, готовых мантулиться до икоты. Причём, чем меньше таланта, тем сложнее остановиться.

– Точно, - подтвердил ветеран Плаксин, - уже знаешь, как надо, но не можешь так, как надо.

– Да я не про тебя, - извинился тамбурный исповедник.

– А я и не в обиде, - отмёл извинения патриарх сцены, - ты прав: уходить надо вовремя – тогда, когда овладело равнодушие. Но человечишка слаб, особенно артист. Преклоняюсь перед Магомаевым и Атлантовым, а сам – не могу. Потому и глушу совесть водкой.

– Я тоже уйду после этих гастролей, - совсем уж неожиданно объявил Стас. – Уйду в музыку.

Мария Сергеевна окончательно опешила от последствий своей краткой режиссёрской деятельности.

– Да ладно вам! – пожурила слабых мужиков. – Совсем раскисли. – Она знала, что для артистов крайние душевные состояния типичны и не особенно поверила в истинность намерений соратников по лицедейству.

Вернувшись в вагон, она присела в проходе, напротив Алёны, уткнувшейся в небольшой томик Ахматовой.

«Есть в близости людей заветная черта,

 Её не перейти влюблённости и страсти, -

 Пусть в жгучей тишине сливаются уста,

 И сердце рвётся от любви на части», - припомнила вслух Мария Сергеевна когда-то поразившее её четверостишие печального до беспросветности стиха, как будто поэтесса заглянула ей в душу.

Алёна оторвалась от книги и внимательно взглянула на неприятную женщину, с которой надо будет притворяться на сцене, да так, чтобы зритель уверовал, что они и в жизни близкие подруги.

– Не верится, чтобы вам могла нравиться Анна Андреевна.

Мария Сергеевна снисходительно улыбнулась – она давно уже перестала играть в девчачьи игры «нравится - не нравится».

– Ты права, - согласилась с максималистским утверждением юного дарования, не обтёсанного ещё закулисными жерновами, - для меня и впрямь уже не существует творческих авторитетов, их угробил, размазал по грязи лжи театр, - но, помолчав и подумав, всё же поправилась: - Кроме, пожалуй, Чехова.

Алёна захлопнула книгу, бросила на столик.

– Вы такая, потому что завидуете Аркадию Михайловичу и Елизавете Авраамовне.

– Завидую? – удивилась Мария Сергеевна, не подозревавшая в себе такой слабости, но, чуть подумав, опять согласилась: - Ну, что ж, пожалуй, и в этом ты права: мне, как и всякому человеку, конечно, свойственна зависть как самое сильное чувство. Но учти, что она бывает двоякой: злой и доброй. Ты какую имеешь в виду?

– Злую, конечно! – вызывающе выпалила поклонница Аркадия и Елизаветы.