Вот мы и встретились

– Из Москвы?

– А что Москва? – снова начала заводиться москвичка. – Что? Сплошняком девки из ТНТ и худосочные полумужики-полудевки из интернет-знакомств и фанатских банд, падающие насмерть от одного удара. Часовые давки в метро, автобусах и троллейбусах. Тебе нравится? Живём в спальниках как в тюремных камерах, отгородившись друг от друга, не зная соседей. Жрём всякую гадость, сдобренную всякими вкусовыми добавками. Знаешь Малышеву, что треплется про медицину по радио и телеку? Не слышала? Она, умница-разумница, придумала новый способ охмурения доходяг. Продаёт по всей России наборы продуктов для похудения, для поддержания веса и для набора веса, и заметь: московских продуктов в наборах нет! А мы жрём! А ты говоришь: Москва! На каждом шагу азиатские рожи. В Лондоне, вон, приезжие уже перевалили за половину, и у нас скоро то же будет. Москва становится не нашей столицей, а столицей кавказско-азиатской мафии. Олигархи и полуолигархи здесь не живут. Ребёнка из-за страха и расстояний намаешься возить в садик и школу. Неврастеника вырастишь.

– А театры, музеи, концерты, развлечения? – успела вставить Мария в страстный противомонолог. – Будешь там плясать под гармошку да завывать в тоске на завалинке с самогонным допингом.

Несговорчивая Верка, злобствуя на весь мир, снова фыркнула.

– Как же! Ты как будто здесь, в Москве, пропадаешь в музеях и театрах. Вспомни-ка, когда в последний раз была в Большом, уж не говоря о Третьяковке? Или паришься в консерватории? Да ни черта подобного! Торчишь, как и большинство москвичей, у телевизора, и вся твоя культура оттуда, из ящика.

Гостья выпростала ноги из-под стола, намереваясь встать.

– В тебе столько зла, что никакого мужика не удержишь.

Злюка так и взвилась.

– А ты! От тебя уже драпанул аж до Дальнего Востока!

Мария Сергеевна встала.

– Пойду я, пожалуй.

– Не держу.

На том и расстались.

Хотела сразу же рвануть в Третьяковку, но, разворачиваясь, раздумала, вспомнив о километровых пробках в центре. «Схожу позже», - решила, - «обязательно схожу, только в другой раз. Доеду на метро и завалюсь на целый день». Поставив «Опель» в гараж, зашла в ближайший супермаркет, набрала всяких вредных полуфабрикатов и довольная потащилась домой. А дома – опять тоска. Пришлось заняться генеральной приборкой и убить тоскливое время. Зато потом – что за счастье! – полежала в горячей ванне – там-то такой явно нет, там-то всё бани по-чёрному. Бр-р! Вылезла обновлённая и свежая. «Слава богу, меня звать некому, а если и позовёт, то, пожалуй, и… поеду, но только после того, как сыграю во всех пьесах Чехова. Весело рассмеялась, довольная мудрым решением, взяла томик любимого драматурга, уселась в уголке дивана в любимой позе йогов. Так, что мы имеем? Ну, конечно, «Вишнёвый сад». Варя – слабая роль, Аню – уже поздно, хорошо бы – Любовь Андреевну. Потяну? Почему бы и нет. «О мой любимый, мой нежный, мой прекрасный сад! Моя жизнь, моя молодость, счастье моё, прощай! Прощай!» - у Марии Сергеевны на глаза навернулись слёзы жалости к неудачливой героине. Утерев слёзы по-детски ладонью, она перешла к следующей роли – любимой Сони в «Дяде Ване». «Что ж делать? Надо жить! Мы, дядя Ваня, будем жить и проживём длинный ряд дней и долгих вечеров. Будем терпеливо сносить испытания, какие пошлёт судьба. Я верую, верую горячо, страстно…» - Мария Сергеевна глубоко вздохнула, представив себе, как бы она растрогала публику этим заключительным монологом. «Чайку» она почему-то не очень любила. Её роль в ней, конечно, Заречная. «Зачем вы говорите, что целовали землю, по которой я ходила? Меня надо убить! Я так утомилась! Отдохнуть бы, отдохнуть. Я – чайка. Нет. Я – актриса. Я теперь понимаю, что в нашем деле главное не слава, не блеск, не то, о чём я мечтала, а умение терпеть, умение нести свой крест и верить». Как хорошо сказано и всё про неё, про Марию Сергеевну. И напоследок, конечно, «Три сестры», где надо бы сыграть всех трёх. Особенно же Ирину. «Придёт время, и все узнают, зачем всё это, для чего страдания. Никаких не будет тайн, а пока надо жить, надо работать, только работать. Я верю – время придёт, придёт…» Раздался оглушительный звонок в дверь. «Пришёл! Накаркала! Кого черти принесли в неурочный час?» Она вышла в коридор, заглянула в глазок – там искажённая линзой морда Валерки. Открыла дверь.

– Не дам!

– И не надо. Я завязал. Дело есть, разговор о твоей будущей работе.

Мария Сергеевна посторонилась.

– Входи. – «Можно будет узнать, как там у них устраивается по-новому в старом театре с обомшелыми молодыми актёрами». – Лезь в кухню.

Нежданный штатный любовник бочком протиснулся мимо хозяйки, мягко ступая, почти крадучись и озираясь, вошёл в кухню, увидел на столе «Мускат» и, не спрашивая разрешения, торопясь, ловким привычным хлопком ладони по донышку выбил пробку, налил полную хозяйскую чашку, спросил вежливо:

– Будешь?

Та отрицательно помотала головой.

– Ты же завязал!

– Вот за это и дерябнем, - схватил чашку тонкими бело-синими пальцами, рывком поднёс ко рту и, не отрываясь, влил содержимое в тонкогубый рот, а она безучастно наблюдала, как в такт глоткам дёргается кадык на тощей шее. Глаза алкаша повеселели, движения стали плавными и уверенными, он плотно вдвинулся к стене около холодильника, давая понять, что устроился надолго. – Пош-ло-о…

Марии Сергеевне ничего не оставалось, как сесть на гостевое место, не предложив нахалюге никакой закуски, которая ему вовсе и не требовалась.

– Чай будешь?

– Бр-р! – Валера поморщился, передёрнувшись всем телом от отвращения. – Правда не хочешь? – взялся опять за бутылку.

– Дожирай и колись, зачем притопал, - милостиво разрешила хозяйка.

Сивушника дважды просить не пришлось.

– Алёнка, сучка, стакнулась с Владом, и оба накапали на тебя. Он, гадёныш, хочет на моё место. – Разоблачитель потряс бутылку над чашкой и если можно было бы, то выжал бы её, с сожалением посмотрел на выскользнувшие несколько капель и осторожно отставил опустошённый сосуд.

– Я знаю, - Марии Сергеевне тоже захотелось выпить, и она пожалела, что неразумно отказалась. – Что ещё?

Вестник посмотрел на неё тоскливым просящим взглядом.

– Водки нет?

– Нет.

Валерик тяжко вздохнул.

– И не надо, - отставил и чашку с недопитыми каплями. – Слушай, на Мосфильме в 21-й студии два хороших парня собираются снимать сериал, продюсером – мой однокурсник по «Щуке», я ему сказал о тебе, пойдёшь? Они приличную деньгу дают, подзаработаешь, перекантуешься, пока не найдёшь места в бедном театре. Советую.

– Ты что? – удивилась вредному предложению врождённая театральная актриса. – Я же никогда в кино не снималась. И мысли такой не было.

– Ну и что! – Валерка на всякий случай заглянул в холодильник, увидел оставшийся эклер, вытащил без спроса, надкусил. – Осилишь и кино, уверен. Подзаработаешь… да и интересно новенькое-то.

– А сам? – слабо сопротивлялась слабая женщина, мысленно уже взвешивая все «за» и отметая «против». Сняться в кино и показаться крупным планом, насолить Аркашке и Верке, и лохматому за то, что не позвал, ублажить родителей, кому не хочется?

– Сам без усам, - соблазнитель поёрзал тощим задом. – Там надо вкалывать от зари до зари каждый день, много импровизировать – без трезвой головы не сыграешь, да и вообще, - он гадко подмигнул, - Елизавета не отпустит.

Мария Сергеевна, однако, не приняла намёка всерьёз и встала.

– Я подумаю.

– Гонишь? – однако тоже встал.

– Минут через десять придёт… мой… - напугала благодетеля.

– Да я его… - расхрабрился хиляк, - …одной левой… - Не слушая, Мария Сергеевна пошла к выходу. – Тогда мне не хотелось много шума поднимать. – «Однако, шума было много», - вспомнила хозяйка. – Не хотел тебя тревожить. Точно придёт? – храбрец плёлся следом. – Ладно, и сейчас сдержусь. Маша?

Она повернулась к нему.

– Сколько?

– Красненькую… лучше две. Ты не боись, я всё отдам. Вот получу государственную и отдам.

Мария Сергеевна сходила на кухню и принесла деньги.

– Ты же завязал!

– Всё! – Валерка сделал страшно серьёзное лицо. – С завтрашнего дня. Бывай! – и заторопился вниз по лестнице, не ожидая лифта.

«Чёрт!» - мысленно выругалась киноактриса. – «Развесила уши и совсем запамятовала спросить, как они там голосят без меня». Весь оставшийся вечер просидела у телевизора, поймав какой-то житейский сериал и стараясь понять смысл сюжета, растерзанного на отдельные, плохо связанные между собой белыми нитками, бытовые эпизоды, и всё взвешивала все «за» и «против». В конце концов, решила: «Собственно, что я теряю? Ещё неизвестно, возьмут ли меня. Примут – попробую, откажут – и того лучше. Попытка – не пытка. Время у меня есть, навалом пустого времени, не жалко». Может и прав Валерка: стоит отвлечься от театра, окунуться в народное искусство. Не насовсем, конечно, тонуть в нём она не собирается, нырнуть разок, а там – снова в театр. Подберёт, не торопясь, что-нибудь стоящее, с приличным режиссёром, пусть возьмут хотя бы во второй состав, она вырвется в примы, какие наши годы! Мария Сергеевна удовлетворённо рассмеялась и снова взялась за Чехова, но глаза уже слипались.

Вахтёрша более, чем нужно, разглядывала поверх спущенных на кончик носа очков пробную девицу, припёршуюся на смотрины в джинсовом костюме и без причёски и макияжа. Рассмотрев, куда-то позвонила, не спуская критического взгляда с кандидатки, получила «добро» и пропустила Марию Сергеевну в святилище кинодеятелей. Проплутав изрядное время между разношёрстными постройками, пристройками и надстройками, разукрашенными и разваливающимися, она с помощью подсказок спешащих куда-то личностей, в которых пыталась узнать кинознаменитостей, попала, наконец, в очковый павильон. В большой комнате, заставленной по стенам какими-то ящиками, декорациями, металлическими конструкциями и неведомыми приборами, за широким столом сидел один, а двое вольготно расположились в помятых кожаных дореволюционных креслах поодаль. Инквизиторская троица с любопытством уставилась на жертву, застывшую у дверей. Брюнетистые, что развалились в креслах, одинаково раскидав руки на мягких подлокотниках, были потощее жгуче-рыжего, что за столом.