Vox populi: Фольклорные жанры советской культуры
Шрифт:
Доводы, приводимые Макгвайром, небесспорны (особенно первый из них), но применительно к идеологической и культурной атмосфере 1930-х годов могут быть суммированы таким образом: утопии перестают быть интересными для литературы, вынужденной иметь дело с безальтернативной действительностью советской пропаганды [343] .
К концу 1940-х годов ленинский призыв о необходимости мечтать обязывает к известным вариациям на тему «горьковского понимания» соцреализма. Таковы, в частности, рассуждения горьковеда Б. Бялика о «величии нашей действительности» и «возвышенном характере советских людей», ставящем «с особенной силой задачу возвышения над действительностью» и, в свою очередь, «задачу забегания вперед, в будущее, в завтрашний день» [344] . Ответ на вопрос о том, как решить такую задачу, надлежало искать, впрочем, не в сфере фантазирования о будущем, а в сфере Возвышенного, «очевидным» воплощением которого советская действительность уже является [345] . В этой ситуации уэллсовская характеристика Ленина как «кремлевского мечтателя» стала, по меткому замечанию Кобо Абэ, формулой и руководством «правильной» фантастики — идеологически предсказуемой, партийно-подконтрольной и непреложно осуществляемой в практике коммунистического строительства [346] . Допустимое фантазирование достаточно определяется программой задач, сформулированных партией и гарантированно осуществимых безошибочностью партийных постановлений.
343
См. также: Yershov P. Science Fiction and Utopian Fantasy in Soviet Literature. N.Y., 1954; Buchner H. Programmiertes Gl"uck: Sozialkritik in der utopischen Sowjetliteratur. Wien: Europa, 1970; Lahana J. Les mondes paralleles de la science-fiction sovietique. Lausanne: L’Age d’Homme, 1979; Heller L. De la science-fiction sovi'etique: par dela le dogme, un univers. Lausanne: L’Age d’Homme, 1979 (есть русскоязычное
344
Бялик Б. Надо мечтать! // Октябрь. 1947. № 11. С. 186.
345
Замечательно четкую формулировку этого тезиса в 1940 году дал театральный критик Ю. С. Спасский: «Пользуясь терминологией Аристотеля, можно сказать, что советский человек в действительности лучше, чем он кажется в своем быту» (Спасский Ю. О поэтическом герое наших дней // Театр. 1940. № 2. С. 90).
346
Abe К. The Boom in Science Fiction (1962) // Science Fiction Studies. 2002. November. Vol. 29. Part 3 . В начале 1950-х годов допустимость литературных мечтаний обрела литературоведческие формулировки «фантастики ближнего прицела» и «фантастики на грани возможного». Из вопросов, обращенных в 1950 году к читателям журнала «Октябрь» в статье С. Иванова «Фантастика и действительность», будущее советской фантастики вырисовывалось исключительно в радужном свете: «Разве исторические указания тов. Сталина о развитии нашей промышленности на ближайшие несколько пятилеток не являются огромнейшей темой для писателей? Разве постановление партии и правительства о полезащитных лесных полосах, рассчитанное на пятнадцатилетний срок, в течение которого должна быть коренным образом преображена почти половина нашей страны, преображена настолько, что изменится даже климат, разве это постановление не является исключительно благодарным материалом для работ наших фантастов? Разве постановление партии и правительства о продвижении субтропических цитрусовых культур на Север опять-таки не послужит материалом для ряда ярких полотен художников слова? А тема новой Москвы в перспективе ее реконструкции на основе разрабатываемого сейчас плана? Повторяем, условия для развития советской научной фантастики и приключенческой литературы огромны и блестящи» (Иванов С. Фантастика и действительность // Октябрь. 1950. № 1. С. 155). Спустя три года после появления наставительной статьи Иванова читатели «Октября» могли узнать и о том, какой должна быть «советская сказка»: «Сказки, оправданные трудом, опирающиеся на науку, запросы и гипотезы техники, — вот основа нашей советской сказочности. И если учесть, что развитие науки и техники в нашей стране воистину сказочное и сказочны трудовые подвиги нашего народа, то можно себе представить, до какой высоты должна подняться советская сказка, чтобы силой своей реальной фантастики перекрыть самую нашу действительность» (Захарченко В. К разговору о научной фантастике // Октябрь. 1953. № 2. С. 166. Автор поминает попутно и Уэллса, так объясняя неспособность буржуазного фантаста «понять смелую мечту Владимира Ильича»: «Это вполне закономерно: о будущем можно думать по-разному»).
О классике фольклора и задачах фольклористики
Возвращение сказок на полки библиотек, как и «реабилитация» самого фольклора, кажется неслучайным на фоне сочувственных высказываний Ленина о фольклоре [347] . Но главную причину в данном случае надлежит отводить все же не им, а набирающим силу к концу 1920-х годов стабилизационным процессам в идеологии, «огосударствливании» революционной утопии и национальной политики, сделавшим ленинские высказывания (а также усугубившие их цитаты из Сталина, Маркса и Энгельса) [348] программной основой советской фольклористики последующих десятилетий.
347
Бонч-Бруевич В. Ленин о поэзии // На литературном посту. 1931. № 4 (высказывания Ленина о русской сказке). Позже эти высказывания займут свое место в хрестоматии по русскому фольклору Н. П. Андреева (М.; Л., 1938. С. 29). См. также: Азадовский М. К. Ленин в фольклоре // Памяти В. И. Ленина. Сборник статей к десятилетию со дня смерти. 1924–1934. М.; Л., 1934. С. 881–897; Бонч-Бруевич В. Д. В. И. Ленин об устном народном творчестве // Советская этнография. 1954. № 4; Ленинское наследие и изучение фольклора. Л., 1970.
348
Чичеров В. И. Маркс — Энгельс о фольклоре // Советский фольклор. 1936. № 4/5; Соколов Ю. Фольклор // Литературная энциклопедия. М., 1939 (электронная версия:.
Начиная с 1926 года предписания о практической актуальности фольклористики и надлежащем «осовременивании» фольклора с энтузиазмом тиражируются на страницах альманаха «Художественный фольклор» (5 выпусков с 1926 по 1929 год), ежемесячного журнала «Советское краеведение» (1930–1936 годы: 82 номера, некоторые из которых были посвящены фольклору и деятельности центральных фольклористических организаций, главным образом — Комиссии художественной литературы и фольклора при ЦБК и ЦНИИМКР), журнала «Советская этнография» (сменившего в 1931 году журнал «Этнография»: 4 номера в 1931 году, в 1932–1936 — по шесть номеров в год, в 1937-м — 4 номера), одноименных фольклорно-этнографических сборников 1933–1947 годов (вышло 7 номеров), а также учебных пособий и монографических работ Ю. М. Соколова, А. Н. Лозановой, Н. П. Андреева, М. К. Азадовского, Е. Г. Кагарова, В. Чичерова, П. С. Богословского [349] . С середины 1920-х годов оживляется экспедиционная деятельность фольклористов. Особую роль здесь сыграли Государственная академия истории материальной культуры и Государственный институт истории искусств (до своей реорганизации в 1931 году в Государственную академию искусствознания), силами которых были организованы важные и богатые по своим материалам комплексные экспедиции в Воронежскую губернию (ГАИМК) и на русский Север — Заонежье, Мезень, Терский, Карельский и Поморский берега Белого моря (ГИИИ) [350] . Культура социалистического общества призвана выражать жизнь масс, а фольклор — демонстрировать соответствующую массовость как в плане рецепции, так и по самому происхождению. Креативный парадокс, продекларированный в 1921 году анонимным изданием поэмы Владимира Маяковского «150 000 000» [351] , отныне решается со ссылками на фольклорную классику и своевременный «расцвет советского фольклора» в текстах политически грамотных «новин», плачей, сказок и частушек [352] .
349
Соколов Ю. М. Очередные задачи изучения русского фольклора // Художественный фольклор. 1926. Кн. 1; Кагаров Е. Г. Что такое фольклор // Художественный фольклор. М., 1929. Кн. 4/5; Соколов Ю. М. Фольклористика и литературоведение // Памяти П. Н. Сакулина. Сборник статей. М., 1931; Лозанова А. Н. К следующим задачам советской фольклористики // Советская этнография. 1932. № 2. С. 3–23; Соколов Ю. М. Природа фольклора и проблемы фольклористики // Литературный критик. 1934. № 12; Жирмунский В. М. Проблема фольклора // С. Ф. Ольденбургу. К пятидесятилетию научно-общественной деятельности (1882–1932). Л.: Изд-во Академии наук СССР, 1934; Азадовский М. К. Предисловие // Советский фольклор. Вып. 1. Л., 1934; Богословский П. С. Об учете фольклорного актива и фольклорной работы краеведческой сети // Советское краеведение. 1934. № 2; Чичеров В. Фольклор как средство агитации и пропаганды // Советское краеведение. 1934. № 8.
350
Иванова Т. Г. Фольклористика в государственном Институте истории искусств в 1920-е гг. // Русский фольклор. СПб., 2004. Т. XXXII. С. 48–66.
351
О том, что пафос Маяковского также подпитывался фольклорными и именно эпическими аналогиями, свидетельствуют первоначальные варианты названия поэмы: «Былина об Иване», «Иван Былина. Эпос революции» (Маяковский В. В. Полное собрание сочинений. М., 1956. Т. 2. С. 504). См. также: Мессер Р. Русская литература // Литературная энциклопедия. М., 1937. Т. 10 ; Пицкель Ф. Лирический эпос Маяковского. М., 1964.
352
Oinas F. J. The Political Uses and Themes of Folklore in the Soviet Union // Journal of the Folklore Institute. 1975. Vol. 12. P. 157–175; Miller F. J. Folklore for Stalin. Russian Folklore and Pseudofolklore of the Soviet Era. Armonk; London, 1990; Howell D. P. Development of Soviet Folkloristics. New York: Garland, 1992; Фольклор России в документах советского периода 1933–1941 гг. Сборник документов. М., 1994; Юстус У. Вторая смерть Ленина: функция плача в период перехода от культа Ленина к культу Сталина // Соцреалистический канон / Под ред. X. Гюнтера и Е. Добренко. СПб., 2000. С. 926–952; Советский эпос 1930–1940-х годов // Рукописи, которых не было: Подделки в области славянского фольклора / Подгот. А. Л. Топорков, Т. Г. Иванова, Л. П. Лаптева, Е. Е. Левкиевская. М., 2002. С. 403–968.
Практические задачи фольклористики, как они формулируются в 1930–1940-е годы, состоят, однако, не только и не столько в описании, собирании и изучении фольклорных текстов, сколько в пропаганде и воспитании «фольклоротворческих» масс. Одна из главных проблем в дискуссиях о фольклоре начала 1930-х годов — преодоление стихийности в фольклоре, «борьба с классово чуждыми тенденциями» в народной культуре и «стимулирование развития идеологически ценных элементов путем активного воздействия на музыкально-поэтический быт» крестьян и рабочих [353] .
353
Астахова А., Эвальд З. Работа бригады ИПИН по собиранию и изучению фольклора рабочей среды // Советская этнография. 1932. № 2. С. 145.
Необходимость активного вмешательства в фольклорное творчество диктуется, помимо прочего, общераспространенным вплоть до начала 1930-х годов положением об аристократическом происхождении русского эпоса и классовой вторичности самого народного искусства, обязанного своим происхождением также некрестьянской среде. В 1924 году убеждение в том, что русское народное искусство «вовсе не так самобытно по своим источникам, как это иногда хотят думать», высказывал авторитетный искусствовед и историк архитектуры проф. А. И. Некрасов. «В состав русского искусства, — по мнению Некрасова, — вошел как Восток, так и Запад <…> (и, что особенно важно в фольклористическом контексте. — К.Б.) художественная культура верхних общественных слоев» [354] .
Того же мнения придерживались исследователи фольклора, вольно или невольно повторявшие суждения дореволюционных исследователей-фольклористов — академика В. Ф. Миллера и в особенности В. А. Келтуяллы, настаивавшего (заметим в скобках — с опорой на Маркса) в своем «Курсе истории русской литературы» (ч. I, кн. 1, СПБ, 1906; ч. I, кн. 2, СПБ, 1911) на феодальных корнях русского эпоса. Ту же точку зрения развивал Д. Н. Овсянико-Куликовский — автор интеллектуального «бестселлера» начала века «История русской интеллигенции» (1908), писавший о том, что «героический эпос (в том числе и такой, как поэмы Гомера) — не народного, не крестьянского происхождения, а „господского“» [355] .354
Некрасов А. И. Русское народное искусство. М., 1924.
355
Овсянико-Куликовский Д. Н. Сочинения. СПб., 1911. Т. 8. С. 143. К истории вопроса: Oinas F. J. The Problem of the Aristocratic Origin of Russian byliny // Slavic Review. 1971. Vol. 30. P. 513–522.
В начале 1930-х годов такие суждения были все еще в ходу среди писавших о русском народном творчестве. Составитель изданной в 1931 году антологии послереволюционной крестьянской литературы Александр Ревякин сочувственно цитировал вышеупомянутого проф. Некрасова с тем, чтобы поддержать его выводы на фольклорном материале:
Обращение к так называемой устной народной поэзии дает те же результаты — большинство ее жанров возникает и развивается в высшей привилегированной социальной среде. Былина, являвшаяся одним из любимейших крепостным людом жанров устной поэзии и в некоторых случаях явно окрестьяниваемая (былины об Илье-Муромце), несет и по своей идейно-психологической направленности и по форме явно не крестьянские черты. Ее корни лежат несомненно где-то в социальных «верхах», в общественном бытии военно-служилых, придворно-княжеских и буржуазно-городских слоев. <…> Из всех жанров устной поэзии крестьянство самостоятельно создало только пословицу, заговоры и производственно-трудовую, обрядовую и в особенности бытовую и разбойную песню [356] .
356
Антология крестьянской литературы послеоктябрьской эпохи / Вступ. статья, выбор и ред. художественного и автобиографического текста А. Ревякина. М.; Л.: ГИХЛ, 1931. С. 6–7.
В 1935 году развернутые наставления к соответствующему цензурированию и редактуре фольклорных записей адресует коллегам Юрий Соколов, начавший собирательскую деятельность еще до революции, но к тридцатым годам успешно отмежевавшийся от предосудительного наследства:
Фольклорист-собиратель не может и не должен быть бесстрастным регистратором фольклорных фактов, «объективным наблюдателем», как любили в прежнее время называть себя фольклористы. Советский фольклорист тем и отличается от дореволюционного, что он не мыслит себя и свою работу стоящими где-то в стороне от общественной жизни и от актуальных политических задач. Советский фольклорист должен свою работу собирателя фольклора сочетать с общими задачами культурной революции. Поэтому он должен всегда тщательно продумать, какую, от кого и при чьей помощи он производит запись <…> Вот почему работа собирателя должна быть прочно увязана с местными педагогическими, политпросветными организациями и обязательно проводиться в полном согласовании с местными партийными и комсомольскими организациями [357] .
357
Соколов Ю. О собирании фольклора // Советское краеведение. 1935. № 2. С. 15–16. Примером такого фольклориста, стремившегося сочетать работу собирателя «с общими задачами культурной революции», автору мог служить его брат-близнец и соавтор по изданию «Сказок и песен Белозерского края» (СПб., 1915) Борис Соколов. Б. М. Соколов скончался в 1930 году, после поездки в числе стотысячников в Калужскую область для участия в проведении коллективизации (Иванова Т. Г. Русская фольклористика в биографических очерках. СПб., 1993. С. 81). См. также: Самарин Ю. Организация фольклорной работы в национальных районах // Советское краеведение. 1935. № 7.
Издание фольклорных текстов мотивируется теми же принципами, обязывающими к бдительной вычитке и необходимым «вычеркам» (пользуясь профессиональным термином тогдашнего Главлита) как в самих текстах, так и в сопутствующих им комментариях. Историк советской цензуры Арлен Блюм приводит на этот счет характерные документы о цензурных «вычерках» в сборниках «Русская сказка» под редакцией Марка Азадовского и «Загадки» под редакцией Марии Рыбниковой. В книге Азадовского, по отчету цензора, «сделан ряд вычерков порнографического характера и один вычерк идеологический (из вступительной статьи публикатора. — К.Б.): „Пролетарская литература вышла из крестьянской и находится сейчас под ее влиянием“»; в собрании Рыбниковой «сделаны вычерки (до 50-ти) порнографического, религиозного и антисоветского характера» [358] .
358
Блюм А. В. Советская цензура в эпоху тотального террора 1929–1953. СПб., 2000. С. 68. О пределе (а точнее — о беспределе) идеологической бдительности при публикации фольклорных текстов можно судить по приводимой здесь же цензурной правке сданного в набор в 1936 году сборника «Чувашские сказки». В одной из «квазифольклорных» сказок этого сборника — в сказке «Дорога к счастью» — Орлу-Ленину приписывался текст: «Если вы пойдете по левой дороге — найдете временное счастье. Я вам советую идти по правой дороге, где в трудной борьбе найдете вечное счастье». Предусмотрительный цензор, усмотревший в словосочетаниях «правая» и «левая дорога» возможность опасных ассоциаций с «правыми» и «левыми» уклонами и оппозициями — постоянной темой политических процессов, предложил исправить «правую дорогу» на «прямую», а «левую» — на «боковую». Но и в таком виде в подписанный (только через полгода) к печати сборник эта сказка так и не вошла, хотя, по недосмотру, о ней упоминается в предисловии как о напечатанной (С. 68). О политической репутации прилагательных «правый» и «левый» речь, впрочем, велась и ранее: в 1929 году, пересказывая на страницах «Правды» речь Сталина об искусстве и литературе, П. Керженцев разъяснял, что «термины „правый“ и „левый“ <…> внутрипартийные явления. Переносить их в область искусства <…> совершенно нелепо» (Керженцев П. Об одной путанице // Правда. 1929. 22 февраля. С. 4).
К середине 1930-х годов рассуждения об аристократическом происхождении фольклорных жанров (прежде всего былины) сменяются декларациями о классовой аутентичности народного творчества, его самобытности и независимости от «художественной культуры верхних общественных слоев». Предосудительность противоположного отношения к фольклору находит в этих случаях вполне достаточное доказательство в предосудительности его былых авторитетов — представителей «исторической школы» дореволюционной фольклористики (Миллер, Келтуялла), нашедшей свое продолжение и развитие на буржуазном Западе. Искусствоведы и фольклористы спешат откреститься от былых заблуждений и проявляют бдительную нетерпимость к искомым оппонентам (один из них — цитировавшийся выше искусствовед Ревякин — будет осужден в 1938 году по 58-й статье, как «враг народа», проведет десять лет в лагерях Воркуты и умрет после вторичного ареста в 1950 году). «Советский революционный эпос» обязывает отныне думать, что и в старину эпические шедевры творились народными массами [359] .
359
Богословский П. С. О советском революционном эпосе и методике его собирания и изучения (Спорные вопросы доклада Мирера и Боровика «Рабочие сказы о Ленине») // Советское краеведение. 1934. № 7. С. 39–46; Соколов ЮН. Русский былинный эпос (Проблема социального генезиса) // Литературный критик. 1937. № 9.
О неравнодушии власти к надлежащему истолкованию русского эпоса проницательные современники могли судить по кампании, развернувшейся в 1936 году в партийной печати вокруг постановки в Камерном театре Александра Таирова комической оперы «Богатыри» (на попурри из музыки А. П. Бородина). Новое либретто к опере (замышлявшейся Бородиным как пародия на «вагнерианскую» оперу Александра Серова «Рогнеда») было написано Демьяном Бедным по мотивам русских былин и пародировало хрестоматийные сюжеты и образы легендарной русской истории — крещение Руси, фигуру князя Владимира [360] . Пиетета к «богатырской» тематике поэт не питал и ранее: в 1930 году в стихотворении «Закалка» образ спящего богатыря использовался как сатира на культурное наследие старорежимной России:
360
Максименков Л. Сумбур вместо музыки: Сталинская культурная революция 1936–1938. М., 1997. С. 212–222. См. также: Гозенпуд А. Оперное наследие Серова // Гозенпуд А. Избранные статьи. М.; Л., 1971. С. 87–112.
Тематически и стилистически либретто Демьяна Бедного также не было особенно новаторским. Четырьмя годами ранее на сцене ленинградского Театра сатиры и комедии состоялась премьера «разоблачительной» пьесы-буфонады «Крещение Руси». В 1934 году журнал «Рабочий и театр» с одобрением усматривал в ней «ряд смелых проекций в современность, что повышает политическую действенность пьесы. Былинные богатыри выступают в роли жандармской охранки. Сам князь Владимир <…> к концу спектакля принимает образ предпоследнего царя-держиморды» [362] . В постановке Таирова Бедный утрировал пародию до фарса: богатыри в опере представали пьяницами, князь Владимир — свирепым самодуром, а подлинными героями русской истории изображались разбойники. Комизм усиливался декорациями Павла Баженова, оформившего спектакль с иконописно-маньеристическим нажимом, изобразительно профанировавшим хрестоматийную «серьезность» былинных персонажей [363] . Накануне премьеры о достоинствах либретто новой оперы на страницах «Правды» хвастливо отрапортовал сам либреттист (24 октября 1936 года). Премьера оперы (29 октября) прошла с успехом, но уже 14 ноября Политбюро с подачи Вячеслава Молотова (посетившего спектакль 13 ноября) приняло решение о запрещении пьесы Бедного и утвердило проект постановления Комитета по делам искусств Совнаркома СССР «О пьесе „Богатыри“ Демьяна Бедного».
361
Бедный Д. Полное собрание сочинений. М.; Л., 1933. Т. 17. С. 59.
362
Рабочий и театр. 1934. № 1. С. 14.
363
Павел Дмитриевич Баженов (1904–1941), учившийся в 1915–1917 годах в учебных мастерских Комитета попечительства о русской иконописи и с 1928 года состоявший членом Артели древней живописи. После 1936 года он остался верен той же иконописной манере, находя ее равно соответствующей фольклорным мотивам и топике коммунистической пропаганды (см. живописные и театрально-декорационные работы Баженова на сайте:.