Вояж вокруг моей комнаты. Повесть
Шрифт:
Глава XVII
Как бы меня не обвиняли в многословии деталей, но это манера всех путешествующих.
Когда отправляются в Альпы, чтобы залезть на Монблан, когда собираются увидеть открытое жерло могилы Эмпедокла, всегда будет не хватать описаний точных мелких деталей, многочисленных персон, как то мулы, качество провизии, превосходный аппетит путешественников. Все это вплоть до неверных шагов при подъеме тщательно регистрируется в журнале, для оповещения сидячего мира.
По этому принципу я решил говорить о моей дорогой Розине, любимом
Вот уже десять лет, как мы живем вместе, и еще не было никакого охлаждения между нами; или, если и поднимаются между нами некоторые разногласия, я добродушно сознаюсь, что наибольшая неправда на моей стороне, и Розина всегда делает первый шаг к примирению.
Вечером, когда она недовольна, она печально удаляется без каких-либо огрызаний: на следующий день, на рассвете, она уже у моей постели в почтительной позе, и при малейшем движении ее хозяина, при малейших признаках пробуждения, она объявляет о своем присутствии ударами хвоста о мой ночной столик.
И почему мне отказаться от моей привязанности к этому ласковому животному, которое никогда не переставало меня любить начиная с тех времен, когда мы начали жить вместе? Моей памяти не хватит посчитать тех, кто мною интересовался и кто меня забыл.
У меня было несколько друзей, не одна любовница, куча связей, еще больше знакомых; и вот я никто для всего этого мира, который забыл даже мое имя.
А сколько было уверений в дружбе, предложений услуг! Я мог бы рассчитывать, кажется, на их средства, на вечную дружбу без границ!
Моя дорогая Розина, которая совсем не предлагала мне никаких услуг, оказала мне их больше, чем это можно бы было сделать для всего человечества: она меня любила тогда и любит до сих пор. Я также, я не боюсь этого сказать, я люблю ее с той же силой, как и своих друзей.
Пусть об этом говорят, кто что ему вздумается.
Глава XVIII
Мы оставили Жанетти в состоянии удивления, недвижным, как статуя, передо мной, в ожидании конца вразумительного объяснения, которое я начал.
Когда он видит, что я втягиваю голову в своей халат и таким образом кончаю свое объяснение, он уже не сомневается ни секунды, что мне нечем крыть и он поборол меня предложенной им проблемой.
Однако несмотря на добываемое им в таких случаях преимущество, он не чувствует ни малейшего шевеления гордости и не пытается извлечь выгоду из своего преимущества.
После короткого момента тишины Жанетти взял портрет, поставил его на прежнее место и тихо повернулся на цыпочках. Он почувствовал, что его присутствие было бы родом унижения для меня и его деликатность подсказал ему, что нужно удалиться, чтобы я этого не заметил.
Его поведение в этом случае меня живо заинтересовало, и засунуло его еще ближе к моему сердцу. Оно завоюет без сомнения ему место и в сердцах моих читателей; и если среди них найдется кто-нибудь достаточно бесчувственный, чтобы отказать ему в этом месте после прочтения данной главы, его бог
поистине снабдил сердцем из мрамора.Глава XIX
– - Черт побери, -- сказал я ему однажды, -- уже в третий раз я приказываю купить тебе щетку. Какое упрямство, какое животное!
Он не ответил ни слова: он не ответил ничего накануне на подобную выходку.
– - Приказ был настолько точен, -- сказал я, -- что я не понимаю ничего. Найди тряпку, чтобы почистить мои сапога, -- добавил я в гневе. И пока он ходил, я раскаивался в своей резкости.
Моя ярость прошла немедленно, как только я увидел с какой тщательностью он пытается стереть пыль с моих башмаков, не касаясь штанов. Я положил руку ему на плечо как знак примирения.
– - Вот, -- сказал я тогда самому себе, -- пусть говорят, что если кто и будет другому чистить башмаки, то только за деньги.
Это слово "деньги" стало лучом света в темном царстве, который мне все осветил. Я вдруг вспомнил, что я их уже давно не давал своему слуге.
– - Жанетти, -- сказал я отводя ногу, -- у вас есть деньги?
Полуулыбка удовлетворения показалась на его губах при этом вопросе.
– - Нет, мсье, уже восемь дней, как вы не давали мне ни су; я компенсировал все, что мне было нужно, из собственных средств.
– - И щетка? Это без сомнения из той же оперы?
Он снова улыбнулся. Он мог бы сказать своему хозяину: "Нет, я совсем не пустая голова, не животное, как вы это резко высказали вашему верному слуге. Заплатите мне 23 ливра 10 су 4 денье, которые вы мне должны, и я вам куплю вашу щетку". Он позволил несправедливо быть обвиненным скорее, чем заставить своего хозяина покраснеть из-за гнева
Да благословит его небо! Философы! христиане! вы это прочитали?
– - Во, Жанетти, -- сказал я ему, -- возьми деньги и беги, покупай щетку.
– - Но, мсье, вы что же останетесь с одним ботинком вычищенным, а другим грязным?
– - Иди, -- сказал я, -- и купи щетку; и пусть эта грязь останется на моих подошвах.
Он вышел, я взял тряпку и тщательно почистил мой левый ботинок, на который я бросил ненароком слезинку раскаяния.
Глава XX
Стены моей комнаты украшены эстампами и картинами, которые придают ей праздничный вид. Я хотел бы ото всего сердца, чтобы читатель мог их увидеть, одну за другой, чтобы удивиться и развлечься по пути, который нам еще предстоит проделать к моему письменному столу; но это так же невозможно ясно объяснить картину, как сделать похожий портрет по описанию.
Какой только эмоции он не почувствует, к примеру, глядя на первый эстамп на входе! Он на нем увидит несчастную Шарлотту, из "Страданий юного Вертера", урожденную Буфф, медленно вытирающую дрожащей рукой пистолеты Альбера, своего нареченного, одним из которых и подстрелит себя Вертер.