Воющие псы одиночества

–  Он мне не папа, - снова перебила Дина, злобно сверкнув глазками.

–  Ну извини, я имел в виду Андрея Николаевича. Но его нет, и он нам рассказать ничего не может. А Ярослав тебе кто?

–  Брат, - с вызовом ответила Дина.
– По маме. У нас разные отцы. Но Славка Кристю любил, возился с ней все время, вы лучше с ним поговорите. Папа все время работал, он ее мало видел, мне она вообще до фонаря была, а Славка про нее все знал.

Ах, значит, все-таки папа. Девочка просто хочет эпатировать гостей и позлить тетку. Может, Лозинцев ей и не родной отец, и она об этом знает, но называть его она привыкла папой. Настя постепенно приходила в себя и под убаюкивающий, чуть дребезжащий говорок Никотина начинала разбираться в ситуации. Ярослав, значит, Кристину любил и с ней возился, а Дина, которая была ненамного старше брата, на младшую сестричку внимания не обращала. Почему? Ревновала? Но почему именно ее, а не брата, который родился раньше, и, по идее, вся детская ревность и вызванная ею ненависть должна была достаться именно ему. Была слишком мала, когда родился брат, чтобы что-то понимать и ревновать, а к тому моменту, когда появилась Кристина, девочка уже оказалась способной на ревность и ненависть? Все может быть. Уж не здесь ли зарыт тот камень, о который так боится споткнуться побледневшая Элеонора Николаевна? Когда погибла Кристина, Дине было пятнадцать лет. Много это или мало для того, чтобы убить сестру? История показывает, что вполне достаточно, бывали убийцы и помоложе. А как же Семагин? Он же осужден… А как же неправосудные приговоры, которые в девяностых годах пачками выносили наши российские суды, не разбираясь в доказательствах и закрывая глаза на явные прорехи в следствии? Что вчера сказал разъяренный Шустов? Нашли придурка, которого побоями заставили взять на себя чужое убийство, чтобы «висяка» не было. Так, может быть, и Семагин не убивал Кристину Лозинцеву? Восемь девочек убил действительно он, а вот девятую, последнюю - нет. Ее убил кто-то другой. И Элеонора Николаевна прекрасно это знает. Хотя там же было изнасилование… Допустим, Дина могла убить сестру, но не могла же она ее изнасиловать. Да, но изнасилования могло и не быть, просто был маньяк, которого к тому времени ловили по всей стране, и поймали его, кстати, через три дня после убийства Кристины. К тому времени судебно-медицинская экспертиза еще не была закончена, и ее результаты с благословения начальства сфальсифицировали, чтобы подогнать под стереотип действий пойманного Семагина, на всякий случай, а вдруг удастся его сломать и заставить взять на себя еще один труп. Тогда и убийство Кристины можно не раскрывать, надрываться не надо, и у всех грудь в орденах. Или у Дины мог быть сообщник, сексуально озабоченный подросток, вместе с которым она и убила сестру.

Вот черт! Надо же было так влипнуть! Пришли поговорить, называется. Комплексное монографическое исследование, криминология, психология, диссертация… Слова-то какие! И что теперь со всем этим делать?

Надо осторожненько и аккуратненько сворачивать разговор на безопасную тропу и сматываться отсюда. Потом обсудить все соображения с Никотином и принимать решение. Главное - не торопиться и не делать резких движений. Может быть, ничего такого и нет, и Кристину Лозинцеву действительно убил маньяк Семагин, а Дина просто не любила по каким-то причинам младшую сестренку и в силу особенностей характера не считает нужным это скрывать.

–  Ну, раз ты нам про Кристину ничего интересного рассказать не можешь, - журчал между тем Бычков, - то, может быть, покажешь семейные альбомы с фотографиями?

–  Это еще зачем?
– Дина грозно сдвинула реденькие бровки, и ее отвисающие щечки некрасиво дернулись.

–  А мы тут с Элеонорой Николаевной их посмотрим, это дело стариковское, неспешное, глядишь, она что-нибудь и вспомнит интересное. У тебя, наверное, своих дел невпроворот, а ты тут из-за нас дома сидишь в выходной день, мне даже и неловко, что мы тебя задерживаем. Ты нам альбомы принеси, а мы уж тут сами как-нибудь…

–  Только там Кристиных фоток нету, - строго предупредила Дина.

–  Почему же так?
– удивился Назар Захарович.

–  Их мама с собой увезла. Ни одной не оставила.

–  Но почему?
– в свою очередь удивилась Настя.
– Разве Андрею Николаевичу не хотелось бы иметь что-то на память о дочери? Я уж не говорю о Славике.

Насте казалось, что она соблюла все меры предосторожности, не назвала Лозинцева папой и, памятуя о том, что у Дины другой отец, не сказала, что и Дине, может быть, хотелось бы иметь на память фотографию сестры.

Но оказалось, что она учла не все. Поистине эта семья была непредсказуема!

–  А папе по барабану, - хладнокровно заявила Дина.
– Кристя не от него была, а от маминого любовника. Так что она ему не дочь. По Кристе только одна мама убивалась, а мы так, терпели.

Ну совсем здорово! Так, может быть, девочку убила вовсе не Дина, а сам Лозинцев? Не стерпел постоянного напоминания о супружеской, измене и… Или все-таки маньяк Семагин? О господи, голова кругом идет.

–  Так нести альбомы или не надо?
– нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, спросила девушка.

–  Неси, милая, неси, - закивал Никотин.
– Мы тут сами все посмотрим, а ты иди своими делами занимайся.

За все время переговоров Бычкова с Диной Элеонора Николаевна не произнесла ни слова. Она сидела, замерев в одной позе, словно каменное изваяние, и выражение ужаса не сходило с ее лица. Настя понимала, что на ее глазах что-то происходит, что-то невероятное, невозможное, необъяснимое, и от этого терялась, потому что не могла найти точку опоры, отталкиваясь от которой можно было бы выстроить всю картину. Да, Лозинцева нервничает, и нервничает так сильно, что воздух, казалось, вибрирует вокруг нее. С чем это связано? С тем, что неожиданные Настины догадки верны? А девчонка? Отчего она ведет себя так вызывающе, так нагло, почему смеет при посторонних людях так грубо и неуважительно говорить о своих родителях? И почему Элеонора Николаевна ей это спускает, не делая ни единого замечания? Что за странная семейка? И главное - почему так спокоен Никотин, словно ничему не удивляется, словно все идет так, как надо, как положено? Он ведь куда опытнее Насти, он был ее наставником, и не может быть, чтобы он не подумал о том, о чем подумала она сама. Ведь это же очевидно, это просто в глаза бросается! Мать оставляет детей мужу и уезжает на постоянное жительство за границу. Вдруг, ни с того ни с сего, на ровном месте. Меньше чем через год после гибели младшего ребенка. А говорят, что совместно пережитое горе сплачивает людей… Почему она внезапно уехала? Уж не потому ли, что знала: рядом с ней, бок о бок живет убийца Кристины, будь то муж или старшая дочь? Бычков должен был задуматься об этом, а он, судя по словам, которые он произносит, и по тону, которым он произносит эти слова, думает совсем о другом. Что происходит, черт возьми?

Или он видит и понимает что-то такое, чего она, Настя, не чувствует?

Дина вскоре вернулась, неся в руках один-единственный фотоальбом, правда, большой, толстый. Молча положила на стол, резко повернулась, отчего широкие полы просторного балахона взвихрились вокруг ее ног, неприятно резанув глаза сочетанием оранжевого, грязно-коричневого и ядовито-зеленого цветов. И покинула высокое собрание.

–  У окна стою я, как у холста… - пробормотал Никотин.

Лицо Лозинцевой еще больше побледнело, она быстро вскинула на Бычкова напряженные глаза.

–  Что вы сказали?

–  Да песенка такая была во времена моей молодости, смешная… Вы, наверное, не помните. «Будто кто-то перепутал цвета, и Неглинку, и Манеж, за окном встает зеленый восход, по мосту идет оранжевый кот и лоточник у метро продает апельсины цвета беж…» Посмотрел на платье вашей племянницы и вспомнил. Она у вас всегда так экстравагантно одевается или только для гостей?

–  Всегда. Вернее, в последние годы, после того, как ее мать уехала. А до того одевалась как все.

–  Для нее отъезд матери был, наверное, огромной травмой, - сочувственно покивал головой Никотин.
– Вы мне еще чайку не нальете?

–  Да-да, конечно, - Лозинцева торопливо поднялась со своего места, захлопотала возле чайника.
– Конечно, Диночка очень переживала, ведь мать была ее единственным кровным родственником, и после ее отъезда девочка осталась с совершенно чужими людьми. То есть никто вокруг так не считал, ее все воспринимают как родную, и мой брат, и Славик, и я, и наша мама, но Дина думает именно так. Она здесь чужая, она никому не нужна, и ее никто не любит. Поэтому и ведет себя так глупо. Вы не сердитесь на нее.

–  Скажите, а в вашей семье что, вообще никаких тайн нет?
– спросила Настя.
– Вот смотрите, я записывала с ваших слов: Дина родилась в восемьдесят пятом году, ее мать и ваш брат поженились в восемьдесят седьмом, но вместе жили с самого рождения Дины. Как так получилось, что девочка знает, что она Андрею Николаевичу неродная? Неужели она в два годика все понимала? Никогда не поверю.

–  Ей сказали. От нее никогда не скрывали, что Вера собиралась замуж за другого и родила Дину именно от него.

–  Но почему?
– недоумевала Настя.
– Зачем это нужно было?

–  У нас в семье так принято. Андрей ведь тоже приемный у моих родителей, и они этого не скрывали. Мы с ним так воспитаны, и он в собственную семью принес те правила, которые выработались в нашей семье. Никаких секретов.

–  А то, что сказала ваша племянница о Кристине? Неужели правда?

–  О том, что Вера родила ее не от Андрея? Да, и это правда.

–  Как же так получилось, что дети об этом знали? Кто им сказал?