Возможность выбора (роман)

В тот вечер Сильвия так и не дождалась Карла. Заперев больную и собаку в квартире, дрожа от лезущих в голову недобрых предчувствий, она побежала на последний автобус.

Карл приехал ночью на такси, распространяя вокруг себя запахи тонких вин. Сильвия поднялась с постели, накинула халат, она хотела посидеть рядом с мужем, поделиться с ним навалившимися заботами, но уставший от возлияний муженек не пожелал вдаваться в прозу жизни; утро вечера мудренее, заявил он решительно, и пусть Сильвия не портит ему радости от утвержденного проекта.

Последствий веселого празднества хватило и на долю Сильвии. Карл то принимался храпеть, то ворочался с боку на бок, несколько раз ходил в туалет, по дороге на кухню, куда он отправился попить, свалил табуретку — в ночи это прозвучало так, будто кто-то ударил по дому огромным молотом, — и даже не подумал извиниться, хотя слышал, что жена опять из-за него не спит.

На следующее утро Сильвия и Карл вместе поехали к больной. Когда открыли дверь, Паулус чуть не сбил их с ног. Пожалуй, если бы ему не было так невтерпеж, он наказал бы бессердечных попечителей, вцепившись им острыми клыками в ногу или в руку. Ванда Курман лежала на кровати в испражнениях. Напрасной оказалась теплившаяся у Сильвии надежда, что к утру она поднимется. Бессмысленный взгляд, неподвижная рука и перекошенный рот свидетельствовали о том, что болезнь усугубляется. Молча, помрачневшие, они вдвоем отмыли ее, покормили с ложки, поставили в углу кухни миску для Паулуса, который уже нетерпеливо скребся в дверь, безмолвно смотрели на жадно евшую собаку, подбиравшую с пола языком упавшие через край миски кусочки; силой, при помощи половой щетки, вытолкали возбужденного пса из кухни, закрыли дверь, совсем сникнув, опустились на стулья у маленького кухонного стола и, словно заранее договорившись, отодвинули от себя приготовленные Сильвией кофейные чашечки. Ни глотка не могли бы они сейчас проглотить. Разумного выхода из создавшегося положения пока не было ни у нее, ни у него.

После визита врача они снова уселись на кухне за столом.

Сильвия не в силах была вынести гнетущее молчание и, хотя ее слова не могли донестись до ушей свекрови, стала шепотом говорить о госпитализации.

Карл смотрел мимо нее, наверно, ему трудно было смотреть в глаза такому безжалостному и расчетливому человеку. Когда она наконец поймала его взгляд, то увидела, что он оскорблен до глубины души.

Слова Карла обсуждению не подлежали. Конечно же он был со всех сторон непоколебимо прав: мать! Благодарность, человечность, ласковая забота — вот, пожалуй, единственное лекарство, способное облегчить ее страдания. Паулус? Паулуса надо взять с собой. Ванда Курман очень привязана к собаке — нужно сделать все возможное, чтобы она не почувствовала себя в чем-то обделенной.

Собственное великодушие подействовало на Карла возбуждающе, теперь кофе был ему очень даже по вкусу, в этот горестный миг на кухне Ванды Курман он изливал свои сыновьи чувства словно бы перед большой аудиторией: голос его становился все громче, наверно, надеялся, что мать его услышит. Прикованная к кровати Ванда Курман не могла говорить, но значило ли это, что она потеряла способность воспринимать происходящее вокруг? Карл пообещал пригласить лучших врачей, всегда остается надежда на выздоровление.

Сильвия совсем сникла, ее мысли невольно сосредоточились на бытовой стороне вопроса. Надо будет дождаться врачей, заказать машину для перевозки больной, потом грузовик, а предварительно упаковать необходимые вещи — куда только девать все эти пожитки? При одной только мысли о том, сколько нужно будет упаковать и перетаскать, у нее заныли плечи и руки.

Когда Карл умолк, Сильвия осмелилась намекнуть о хлопотах с переездом. Теперь настала очередь Карла испугаться. Он удивился простодушию жены: нужно совсем свихнуться, чтобы вот так, за здорово живешь, отдать квартиру! Сильвия тоже не являлась венцом благородства и кристально чистым выставочным образцом, но она невольно подумала об очереди на жилплощадь на своем заводе, о мучениях семейных людей в общежитиях. Только совсем недавно они побывали у самых нуждающихся, чуть не оглохли от жалоб, а их удручающую тесноту она еще долго ощущала всем телом.

Для Карла квартира Ванды Курман была не просто жильем. Сильвии стало неловко от того, что, дрожа своим родительским кровом, она словно не хочет понять нежную привязанность Карла к дому, где прошли его детство и юность. Трехэтажный каменный дом на сравнительно тихой улице в центре города — с ржавеющей крышей, провисшими водосточными трубами и серыми от пыли окнами на лестничной клетке — знал лучшие времена, еще можно было догадаться, что разбухшая парадная дверь сделана из дуба, а выгнутые дверные ручки — медные. К квартире Ванды Курман примыкал даже небольшой балкончик, обнесенный кованой решеткой, оттуда можно было рукой дотянуться до ветвей растущей во дворе старой ивы — в сердце Карла Курмана все это стало прообразом домашнего очага и родного города. «В общем, я так и не привык к пригородным домишкам с их обособленностью», — признался Карл с ноткой вины в голосе и примирительно похлопал Сильвию по руке.

Сильвия почувствовала, как похолодело под сердцем, — ей почудилась возможность каких-то опасных перемен, женщины уж так устроены, что страх охватывает их раньше, чем разум начинает анализировать ситуацию.

Но страх ее оказался пустячным и конечно же беспричинным. В голове Карла созрел дельный план. Сильвию захлестнуло чувство благодарности — Карл заботится о будущем Каи. Может быть, дочь и с замужеством-то тянула потому, что негде было свить гнездо. Кая не принадлежала к современной модной молодежи — уже давно все только с одним неразлучна. Иво Рооде готовился поступать в аспирантуру — почти что самостоятельный человек. Рассуждая об этом, Карл подкинул пошловатую шутку: в наши дни девчонки скорее прокисают, чем в старые времена. Более молодые и агрессивные наседают, парни же предпочитают одиночество: приспичит — идут и задирают свою жертву, а потом снова — в лес.

В тот вечер на кухне Ванды Курман Карл прорубил в темных зарослях будущего светлую просеку. Его логика была железной. Они протянут с перевозом Ванды Курман в свой дом до тех пор, пока не удастся прописать к больной бабушке ее любимую внучку на роль незаменимой помощницы. Если квартира останется семье, отпадет хлопотный переезд. Вместе с больной они перевезут только необходимые тряпки и обязательно картины — картины неотделимы от Ванды Курман, как аминь от церкви. Больше всего хлопот с Паулусом, его нужно будет приучить к новому жилью. До тех пор, пока все не будет оформлено, заботы о больной они распределят между всеми членами семьи. Баба Майга пусть ходит по утрам (Сильвия подумала: загаженная постель, кормление, уход за собакой); он, Карл, использует для посещения матери обеденный перерыв — на машине он вполне успеет обернуться, выпустит Паулуса во двор, если оставлять собаку в комнате до вечера, она, чего доброго, начнет беситься; а Сильвия может не торопясь зайти после работы, чтобы приготовить больной что-нибудь вкусненькое и сварить еду для собаки, да она сама увидит, куда еще нужно будет приложить руки. По воскресным дням Сильвия будет освобождена от ухода за больной, заходить к бабушке будет Кая, в помощь пусть захватит бабу Майгу, одной ей не справиться. А вечером придет Карл, тогда он и собакой займется.

Вот так распрекрасно разложил он все по полочкам. Быт на уровне точных наук. Ничего не скажешь — мужчина, он и есть мужчина.

4

Привычка — проклятие, привычка — сила, единственный выход — приспособиться к обстоятельствам, внушала себе Сильвия Курман, водружая перевязанные мохнатой веревкой рулоны обоев на столб из силикатного кирпича в воротах дома. Туда же она пристроила хозяйственную сумку и перевела дух. Распахнула пальто, развязала шарф, шляпу-котелок сдвинула на затылок — вот теперь можно насладиться мягким вечерним солнцем, которое позволяло оглядеться не щуря глаз. На удивление ранняя весна: уже цвели подснежники, крокусы набирали цвет, нежно зеленела трава — если и дальше так пойдет, то вот-вот наступит пора самых приятных работ в саду. Глыба черного одиночества, в которую, как ей казалось, она вмерзала ледяными зимними месяцами, должна начать таять.

Сильвия оглядела дом. Теперь, весной и летом, она намерена стать образцом усердия. Работы она не боится! Тоже мне трудность — перекрасить дом! Отец поступил разумно, построив дом в один этаж, даже женщине ничего не стоит покрасить его, передвигая шаг за шагом невысокую лестницу. Оклеить гостиную новыми обоями, чтобы стереть со стен воспоминание о картинах Ванды Курман, — всего-навсего с пользой проведенный беспросветный выходной. Зато сколько радости потом от обновленных стен — одно загляденье! Может быть, исчезнет и отвратительный осадок в душе, появившийся в тот день, когда Карл осквернил их совместное жилище. Представив, как хорош будет дом после ремонта, Сильвия оживилась. Трудись в поте лица своего, может, тогда воскреснет любовь! К чему еще могла бы она привязаться с новой силой? Один выход — вцепиться в отцовский дом. Ведь он — ее исконное пристанище, гнездо, где создавалась ее семья, да и детство ее дочери прошло в этом доме. Отчий дом можно любить, не опасаясь, что он станет обузой. Наоборот, он щедро отплачивал за заботу теплом и надежностью крова, а стены ревниво хранили тайну слез и стонов его жителей. Если дом не запускать, в нем можно жить припеваючи. На работе Сильвия только и слышала что о протекающих трубах, о клопах и тараканах, не признающих никаких преград, не говоря уже о бытовом терроре шумных соседей.

Сильвия порылась в сумке — все тот же видавший виды ключ, английский замок она так и не сменила. Нечего попусту утруждать себя — Карл своих набегов больше не повторял. Да и что еще могло его тут интересовать? Иногда до Сильвии доходили о нем слухи — его встречали то тут, то там. Из этого можно было заключить, что он жив и здоров. Не спился и не наскочил на столб. Ему и нельзя было оступиться, ведь в новой жизни могут возникнуть неожиданные препятствия, преодоление которых потребует сосредоточенности и точной реакции.