Возрождение

– Слава Творцу, что Франция имеет такой университет как наш, Пьер. Из этого гнезда могут вылететь могучие орлы, - говорил Раймонд.

– Могут? А сейчас?

– Папа Александр выгнал всех, кто мог, и отдал университет доминиканцам и францисканцам, - отвечал Раймонд.
– Но монахи не подчиняются университетским статутам, а следуют своим уставами. Папа им разрешил.

– Сейчас тоже есть светлые головы, но что толку?
– добавил Гийом.

– Почему же нет толка?

– Физику и метафизику папа Иннокентий запретил, а канцлера Сигера Брабантского убили на следствии. Кстати, это он основал артистический факультет, - говорил Раймонд, понизив голос.

– Убили? По какой причине?

– Разве истина рационального знания может прийти в противоречие с истиной религиозного откровения?
– Раймонд внимательно смотрел монаху в глаза. Пьер молчал.

– Кардинал Пётр Дамиани говорил: "К чему наука христианам? Разве зажигают фонарь, чтобы видеть солнце?" - продолжал Раймонд.
– Они полагают, что после Христа человечеству достаточно Нового Завета для решения вопросов бытия. Может быть, они правы?

– Тайны веры не нуждаются в доказательствах разума. Потому Христос не сошёл с креста!
– твёрдо произнёс Пьер.

Раймонд смотрел внимательно.

– Конечно, Пьер, вы правы. Но разве душа и разум должны противоречить друг другу? Разве таков замысел Творца?

Пьер чувствовал невнятную тревогу и нарастающее раздражение. Раймонд заулыбался и произнёс торжественно:

– "Берет Его дьявол на весьма высокую гору и показывает Ему все царства мира и славу их..."

"Да, это искушение..." - промелькнула мысль, и у Пьера начала болеть голова.

– Во втором веке до Рождества Христова грек Эратосфен доказал, что земля имеет форму шара, - тихо сказал Гийом.

– Но писавший от Матфея этого не знал, - так же тихо добавил Раймонд.

Пьер молчал.

– И проблема в том, что эти слова могут привести на костёр, - сказал Гийом.

Пьер заворожено смотрел, как прозрачные капли пота стекают по рукам.

Студенты перешли в парную с ваннами и лежаками, где дюжие банщики растирали их тела огромными чёрными мочалками из морских водорослей, умащали эссенциями с запахами ириса и майорана, притираниями из розы и левкоевого масло. Пьер чувствовал, как сердце пульсирует в каждой точке его тела.

После парной они вышли в сад с бассейном, в котором плавали маленькие разноцветные рыбки.

– Пользу грамматики они видят в знании Священного Писания и отцов Церкви, пользу риторики - в искусстве проповеди, астрономии - в вычислении пасхалий, а диалектики - в умении спорить с еретиками, - неумолимо продолжал Раймонд.

– Стихосложение нужно лишь для создания церковных ритмов, а античное учение о добродетелях толкуется с точки зрения христианской этики, - добавлял Гийом.

Пьер молчал.

– Наблюдайте и размышляйте, дорогой друг, - сжалился наконец Раймонд.

– Не спешите, - добавил Гийом.

Пьер с увлечением погрузился в изучение грамматики, риторики, диалектики, арифметики, геометрии, астрономии и музыки - семи "свободных наук" артистического факультета. С утра до вечера он трудился над книгами в классах и библиотеках университета, но регулярно, как положено монаху, посещал службы в церкви Сорбонны.

В один из ноябрьских дней все студенты-богословы неожиданно были созваны в главную залу теологического факультета. Схолары толпились позади рядов из лавок, на которых сидели бакалавры и лиценциаты. В президиуме на креслах с высокими узкими спинками располагались доктора и магистры.

– Что такое? Что за собрание?
– спрашивали друг друга студенты.

В зале было шумно. Из президиума вышел канцлер де Ногарэ и поднял руку. Прямые черты его лица были бесстрастны и расслаблены, но подспудно в них читалась непоколебимая решительность.

– Именем Святой Церкви и Его Величества короля Франции, начнём заседание. Введите подсудимого, - негромко распорядился канцлер.

Четверо стражников с алебардами ввели в зал пожилого человека с длинными седыми волосами, сутулого и бледного. Одежда висела на нём, словно с чужого плеча, а взгляд был обращён в пол. Пьер испытал острое чувство жалости к несчастному. Шум в зале начал стихать.

– Назови себя, - приказал канцлер.

– Жак де Моле.

– Говори громко. Жак де Моле, великий магистр ордена храмовников, волей Святой инквизиции и христианского монарха Филиппа IV взятый в цепи, признаёшь ли ты себя виновным в ереси?

В зале наступила тишина.

– Да.

Тишина стала абсолютной. Канцлер продолжал допрос.

– Признаёшь ли ты, Жак де Моле, пред лицом сего собрания, что тамплиеры под твоим руководством отрекались от Иисуса Христа и плевали на Святое Распятие?

– Да.

По залу прошёл гул. Подобное признание так потрясло молодых схоларов, что никто даже не осмеливался переспросить соседа.

– Признаёшь ли ты, Жак де Моле, пред лицом сего собрания, что тамплиеры под твоим руководством на тайных собраниях своих сжигали тела умерших своих и подмешивали пепел в общую трапезу?

– Да.

"Что за вздор?" - подумал Пьер. Из зала начали раздаваться проклятья в адрес подсудимого.

– Признаёшь ли ты, Жак де Моле, пред лицом сего собрания, что тамплиеры под твоим руководством во время тайных ритуалов своих...
– канцлер сделал паузу и, повернувшись лицом к рядам схоларов, произнёс нарочито громко, - ...поклонялись сатане?!

Вокруг Пьера раздались крики, и со всех сторон его начали толкать. Студенты размахивали руками, хватались за головы, кто-то пытался выйти из зала, а кто-то наоборот - пробраться к обвиняемому. К выкрикам молодых присоединились некоторые старшие их товарищи. Из президиума поднялись двое в монашеских рясах и начали увещевать аудиторию. Канцлер внимательно смотрел на студентов, и его взгляд встретился со взглядом Пьера, который стоял неподвижно среди неистовствующих схоларов.

Подсудимый молчал, и тогда стражник, стоявший сзади, положил руку в латной перчатке ему на плечо.

– Да.

– Именем Святой Церкви и Его Величества короля Франции, поборника и столпа христианской веры, заседание окончено, - громко и торжественно произнёс канцлер, после чего дал знак страже, и осуждённого увели.

Тюремная карета в окружении многочисленного эскорта уносила великого магистра в аббатство Святой Женевьевы, где содержались арестованные тамплиеры. Схолары выходили из дверей факультета, возбуждённо переговариваясь.

До конца дня Пьер не мог сосредоточиться на занятиях - лицо сломленного человека, впереди у которого только страдания и бесчестье, не давало ему покоя.