Возвращаясь к себе
Шрифт:
Звучит так, будто я разрешаю ей прийти. Нет! Я прошу! Умоляю! Будет чудом увидеть ее лицо в этой больничной палате, пропахшей лекарством и пропитанной болью.
— Очень хорошая девушка. Одобряю, — говорит отец, когда я ошалело смотрю на него, возвращая телефон.
Будто меня интересует его мнение!
Минут через 15, раздается робкий стук в дверь, и медленно, неуверенно Лиза переступает через порог. Она входит осторожно, словно боясь разбудить, и на минуту замирает у входа, глядя на меня.
Я хотел бы бежать к ней, но не мог поднять головы. Боль опять накатила и придавила к кровати.
— Леша, — зовет она, присаживаясь рядом. — Как ты?
Если б она кинулась ко мне, разрыдалась, уткнувшись в мое плечо, стала бы целовать, я бы, наверно, с ума сошел от счастья. Мне так хотелось видеть сейчас ее эмоции, потому что сам я умирал от желания сказать, как рад ее видеть, каким виноватым себя чувствую и жалею о случившемся.
Но она вошла какая-то чужая. В ее глазах плескались страх, растерянность и жалость. Мне вдруг стало обидно. Так смотрят на бездомную псину.
— Нормально, — буркнул я, и мы надолго замолчали.
Она растерянно оглянулась на врача, посмотрела на моего отца. Тот улыбнулся ей как старой знакомой.
— Ну мы пойдем, наверное, — он наконец догадался оставить нас одних, — а вы поговорите.
Врач, явно недовольный происходящим, скептически поджимает губы.
— Резких движений не делать, — бросает он перед уходом.
Когда за ним закрывается дверь, я тянусь к ее руке. Она сама протягивает мне ладонь, и я чувствую, что, несмотря на духоту, она ледяная.
Лиза смотрит на меня сверху вниз, и мне не по себе. Я отвожу глаза, потому что даже представить боюсь, о чем она думает, видя мою небритую физиономию, голое тело, покрытое тонкой простыней, через которую наверняка видно, что на мне памперс.
— Как Ирокез и Мила? — спрашиваю, хотя все о них знаю от отца и вообще не хочу ни о ком говорить, кроме нас.
Но Лиза начинает рассказывать с готовностью, как будто она пришла навестить меня, чтоб поделиться последними новостями. Потом опять замолкает и, когда я спрашиваю о квартире, смущается.
— Там все нормально, но я там не живу. Переехала, — пожимает она плечами, будто это в порядке вещей.
— Почему? — стараюсь говорить спокойно, а внутри всего трясет.
— Оставаться там мне было бы не совсем удобно.
— Куда ты переехала? — по-моему, я говорю излишне требовательно и грубо.
— Пока к подруге, а потом — посмотрим.
У меня все обрывается. Крысы бегут с корабля?…
— Что говорит врач? — тихо спрашивает она.
— Что все очень плохо.
— А конкретно?
Я молчу, уставившись на дверь. Быстрее бы уже вернулся доктор! Мне муторно, противно продолжать этот разговор. Что я ей скажу? Что прикован к кровати на год, а то и на всю жизнь?
— Леша, — зовет она и прикасается рукой к моей щеке, смотрит с нежностью.
Я морщусь, как от боли, потому что на глаза наворачиваются слезы.
— Что? Плохо? — вскакивает она. — Я сейчас…
И мчится из палаты.
Мне опять делают обезболивающее, а она стоит у стены, сложив руки в каком-то молитвенном жесте.
Глава 11
Лиза
Не
помню, как оказалась возле его палаты. Кто-то проводил меня, по пути набросил халат, дал бахилы. Перед дверью я стояла чуть живая. Думала, что наконец-то сейчас увижу его, смогу обнять!Но, войдя, растерялась. Романов лежал хмурый и смотрел на меня, будто был чем-то недоволен. Рядом с его кроватью с таким же каменным лицом стоял врач. Виктор Михайлович расположился у окна и, казалось, следил за каждым моим движением. Было неловко. Они все будто ждали от меня чего-то, а я не могла понять, чего.
Лешка выглядел ужасно. Дело даже не в синяках и ссадинах на лице. Он был будто потухший фонарь, и лежал серым пятном на кипенно-белых простынях.
Я так много хотела ему сказать, но, оказавшись рядом, забыла обо всем на свете, растерялась и испугалась пытливого взгляда его отца. Кажется, несла какую-то чушь, хоть и чувствовала, что говорю совсем не то, что нужно.
А потом ему вдруг стало плохо, и мне пришлось уйти. С отчаянием заламывая руки, я шла по коридору. Здесь меня догнал Виктор Михайлович.
— Боли пройдут со временем, — заговорил он, останавливая меня и внимательно вглядываясь в лицо. — Самое страшное — что он не чувствует ног.
Проглотив ком в горле, ответила неуверенно:
— Но ведь прошло совсем мало времени? Сейчас нельзя отчаиваться.
Он отвел глаза, будто боялся показать свои мысли. И вдруг спросил негромко:
— Лиза, вы ведь не бросите его? Вы ему очень нужны!
Я окинула его непонимающим взглядом. О чем он? Почему говорит так, будто хоронит Лешку, будто уже никакой надежды, что он встанет? И зачем он это говорит? Неужели он ничего не видит? Неужели так и не понял, что для меня значит его сын, что я готова быть с ним с любым! Всегда.
— Все будет хорошо, — ответила я Романову, — Алексей обязательно поправится.
Больше ничего говорить ему я не стала. Просто не знала, какие нужны слова, чтоб утешить этого несчастного отца. К тому же я торопилась: из фирмы уже звонили несколько раз, напоминали, что сегодня совещание и зарплата, а, значит, нужно ехать в офис.
Появляться и встречаться с коллегами не было никакого желания, но мне очень нужны были деньги, поэтому заставила себя отправиться к Ивашкину.
В офисе было до странности тихо. Но не успела снять пальто и стряхнуть подтаявшие снежинки с шапки, как наткнулась на Катю.
— Лиза! — она закричала так громко, что за закрытой дверью что-то уронили. — Наконец-то!
И практически силой потащила меня в наш кабинет. Здесь, как всегда, царил беспорядок.
— Ты почему опоздала? — затараторила она. — Тебя все ждали. Планерка закончилась уже. Ивашкин недоволен жутко. Сейчас ценные указания раздаст и уж достанется тебе.
В ответ я только пожала плечами. Я в жизни не опаздываю. Никогда. Терпеть не могу, чтоб меня ждали. И в другое время страшно переживала бы, а теперь… Теперь понимаю, как ничтожна эта мышиная возня перед другой, настоящей жизнью, которая течет за стенами офисов, баров, клубов. Все, в чем раньше я видела смысл жизни: карьера, деньги, Сергей — теперь казалось мне ничтожным и мелочным, не заслуживающим внимания.