Возвращение домой

Лежал, уткнувшись лицом в согнутую в локте руку, поверх рукава правым глазом следил за тем, как по травинке вверх ползёт крошечная букашка, жучок какой-то с длинными, постоянно двигающимися усиками. Чёрный, с беленькими точечками. Неприметная козявка. На такую никогда бы внимание не обратил. Пройдёшь, наступишь – и дальше пойдёшь.

А в памяти вдруг всплыли слова Кайны: «Всё живое жизнь любит… Любит и к солнышку тянется…» Вспомнил её лицо в тот момент, и улыбку, когда ей на пальцы села нарядная бабочка, как улыбалась она задумчиво, с поражающей его нежностью, поворачивая руку осторожно, боясь спугнуть хрупкое насекомое.

Всё! Хватит! Нечего жалеть себя, несчастного! Нечего плакать! Ещё и помирать собрался!.. Ещё чего!.. Слабак!

Поднялся одним рывком, встал на ноги. Перед глазами весь мир кувыркнулся: зелень вокруг, серое предрассветное небо над головой. Джейк зажмурился, справляясь с подступившей тошнотой. А потом огляделся вокруг. Удивился, как сильно трава истоптана, не мог он сам так сильно здесь топтаться. Заподозрив неладное, стал проверять карманы: точно! Потрошил кто-то! Сволочь какая-то!.. Все карманы пустые. Ни денег, ни документов. Только в левом кармане брюк брякнула тоскливо нетронутая мелочь. Сдача после вчерашнего похода в закусочную по пути в Космопорт.

– М-да! – Вздохнул, пересчитав то, что даже ночное ворьё не заметило. О билете и речи быть не может, здесь и на обед-то не хватит. – Вот это да!

Крутанулся, отчаянно и беспомощно озираясь по сторонам, будто те, кто взял деньги, ждали его поблизости.

– Сволочи!.. Уроды!.. – выцедил сквозь стиснутый зубы. Злился, но что толку? А потом подумал с невольной жалостью к самому себе: «Да-а, ну и укатали же тебя, дружок… Попробовал бы кто раньше к тебе, спящему, подойти? Руки бы вырвал… А теперь? Все карманы вывернули – и хоть бы что!.. М-да! Что ж делать-то теперь? Уехать на Ниобу не получается, даже пробовать не стоит. Если только рискнуть и рвануть из города? Через все кордоны?.. Проклятый город!.. Ты – одна большая ловушка, ничем ты не отличаешься от той камеры в Центре. Только там четыре стены, а здесь… Здесь тоже куда ни ткнись, везде одна стена…

Наверно, и в розыск уже объявили…»

Джейк устало вздохнул, и, брякая мелочью, медленно пошёл по дорожке парка. Когда-то давно по такой же дорожке этого же парка шли его родители, теперь шёл он сам. Шёл, не зная куда и зачем…

* * *

Он, как дикое животное, получившее серьёзную рану, искал себе укромный угол. И поиск такого угла увёл его на окраину города. Здесь, среди развалин, похожих одна на другую, Джейк приглядел себе хорошее, как ему показалось со стороны, местечко.

Дом, пострадавший от взрывной волны. Провалившаяся крыша, осевшие перекрытия, лишь первый этаж и, скорее всего, подвальные помещения остались нетронутыми. Через груды мусора к узкому пролому в стене Джейк пробрался, проваливаясь почти по щиколотки, вымазал брюки и в довершение ко всему порвал рубашку. Зацепился правым рукавом за обломанный прут арматуры, заметил не сразу, дёрнулся – разорвал от локтя до манжета.

– Вот чёрт! – ругнулся сквозь зубы на свою же неуклюжесть. Протиснувшись вперёд, очутился на лестничной площадке. Верхний пролёт полностью завалило обломками и на нижнем валялись куски облицовки и штукатурки, сами перила прогнулись кое-где почти до стены, лопнувшие прутья с коваными переплетениями в виде цветов опасно торчали во все стороны. Одним словом – опасное место.

Прижимаясь спиной к стене, Джейк медленно спустился вниз. Одна из трёх дверей висела, всем своим видом приглашая войти в квартиру. Опасливо прислушиваясь и вглядываясь в полумрак, Джейк перешагнул порог.

Давно нежилое помещение, однокомнатная квартирка. Обои старые, по моде двадцатилетней давности, бумазиловый пластик, такой, из которого сейчас сионийцы делают свои деньги. Приятно искрящийся в темноте рисунок. И пол, заваленный всяким хламом. Видно, что выехали хозяева отсюда давно, ещё до войны, и жили здесь небогато.

Джейк прошёл на кухню, а под ногами до боли в зубах хрустели осколки стекло-керамической посуды, куски искрошившейся потолочной лепнины, штукатурки, обоев и прочего мусора. Только шагнув за порог, Джейк сразу понял: здесь кто-то бывал уже. Уловил знакомый жилой дух. Люди появлялись тут недавно. Может, кто-нибудь из бродяг, таких же, как он сам, скрывающихся от новой власти.

Из окна в комнату сквозь грязный стеклопласт, выдержавший все бомбёжки, просачивался тусклый свет. В углу, где когда-то находилась раковина, из раскуроченной трубы на пол капала ржавая вода. У правой стены на большом куске стального листа чернел давно остывший пепел от небольшого костра – вот оно, подтверждение ощущения недавнего присутствия, след обжитости этого жилища.

Конечно, хозяин может и вернуться, предъявить свои права, и убраться, скорее всего, придётся. Но сейчас Джейку было всё равно, он очень хотел спать, устал он смертельно, поэтому не думал над тем, что может быть. Просто уселся в углу, там, куда меньше всего падал свет из окна. Притянув к груди колени, обхватив их руками, закрыл глаза.

Уже засыпал, когда вернулась боль, тошнота и страшный озноб. Новый приступ. Тело требовало дозу, требовало настойчиво, заявляя об этом непрекращающейся ломкой.

«Боже, и когда же это всё кончится?!» – Джейк со стоном запрокинул голову, больно ударившись затылком, но не почувствовал этой боли. Чтом она в сравнении с переживаемыми муками, когда каждый мускул тянет и выкручивает не хуже тех пыток на столе в лаборатории. А рядом с раздражающим однообразием капала вода из трубы: кап! – бух! Кап!!

Джейк стиснул зубы, сдавил виски ладонями, заглушая в себе крик, уткнулся лицом в колени. А боль не проходила, не хотела проходить, обещая недавние кошмары, их повторение и продолжение.

* * *

Он открыл глаза резко, точно его толкнул кто, будто очнулся от тяжкого забытья. Моргнул несколько раз сонно. Долго не мог понять, где находится. А перед глазами всё ещё плыли обрывки недавних снов, больше похожих на наркотический бред. Вся жизнь проходила в ярких эпизодах. Он видел себя на Ниобе ещё ребёнком, видел своих родителей опять себя – уже курсантом. Потом пошли картинки с Гриффита. Они заслоняли собой прошлое. Служба в Армии, своя родная третья бригада, знакомые лица ребят. А потом сразу джунгли, капитан Дюпрейн и их маленькая команда: Кордуэлл, Моретти и Алмаар. Многое вспоминалось, что-то тускло, как сквозь туман, что-то ясно, но самой яркой и самой болезненной картинкой встал момент расстрела. Снова, как со стороны, увидел себя бегущим напролом через лес. Как задохнулся и полетел вперёд от сильного толчка в спину. Как лежал потом, прижимаясь щекой к сырой земле, и видел совсем рядом шнурованный ботинок сионийского солдата. Чувствовал, что ещё жив, и хватал ртом воздух, но сглотнуть никак не мог, потому что горло наполнилось чем-то горячим, толчками заполняющим рот. Слышал голоса сионийцев, слышал оглушающий грохот одиночных выстрелов, и как совсем рядом, у самого лица, в рыхлую землю с шипением зарывались горячие пули. Кричать не мог, не мог остановить эту пытку ожидания смерти, ожидания того, что следующий выстрел окажется последним, окажется более точным.

Лёгкие и сердце словно кто когтями в клочья разрывал, боль дыхание перехватывала, застила глаза чернотой, заставляла цепенеть.

Боль, ужас, отчаяние и беспомощность – вся эта лавина чувств нахлынула позднее, когда вернулись все воспоминания, когда в памяти ожили все эти подробности, а сначала была только боль, даже страха перед смертью не было.

А теперь эти воспоминания до конца жизни останутся, никуда от них не денешься, они будут всплывать из самой глубины время от времени. Вот, например, как сейчас, когда и так на душе, хоть волком вой с тоски.