Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару

Пегги, уже признанная ведущим писателем издательства Макмиллана, тем не менее отказывалась даже подумать о том успехе, который, возможно, ожидает ее впереди. Лу предупреждала ее, что к этому следует себя подготовить, и просила соблаговолить согласиться на кандидатуру Анни Уильямс в качестве ее полномочного представителя, поскольку теперь, после выбора, сделанного клубом «Книга месяца», они получили на руки козырь, позволяющий им просить достаточно высокую сумму за права на экранизацию.

Но Пегги по-прежнему испытывала стойкую неприязнь к мисс Уильямс и к самой мысли о том, что кто-то еще, кроме юристов «Макмиллана», будет иметь дело с любыми предложениями в отношении смежных прав, которые она может получить в будущем. «Я знаю вас и не знаю никаких других агентов», — писала она Лэтему. А в письме к Лу заявила, что не представляет, как это она должна будет отдать мисс Уильямс 10 процентов от стоимости сделки по продаже романа кинокомпании.

С самого начала все домашние Маршей и Митчеллов рассматривали роман как мимолетный счастливый случай, а это значило, что какую бы сумму Пегги за него ни получила, ею и следовало удовлетвориться, и все трое мужчин ее семьи намеревались ожидать получения причитающихся долларов. Им даже в голову не приходило, что мисс Уильямс на своем месте, что у нее есть необходимые опыт и знания, а потому и сделку она может заключить куда более выгодную, чем это сделали бы юристы «Макмиллана».

Даже несмотря на то, что Анни Уильямс была уроженкой Техаса, а потому мнила себя «сестрой всех южан», Пегги считала ее назойливой и бесцеремонной. И, уж конечно, делу не могло помочь то, что мисс Уильямс без всякой задней мысли выбрала вечер 24 апреля, чтобы позвонить Пегги, в надежде хоть как-то улучшить их отношения.

Была пятница, и Марши собирались в оперу. Испытывая слабое недомогание, большую часть дня Пегги собиралась провести в постели. Но просьбы, одна за другой, посыпались на нее с утра. Еще до завтрака в дверях появилась женщина, готовившая по гранкам романа рецензию на него для небольшой местной газеты, чтобы поговорить с автором. Польщенная услышанными из уст журналистки похвалами, Пегги позволила ей проговорить почти все утро — пока не раздался звонок от друга, у которого мать сломала ногу и которому не с кем было оставить ребенка, чтобы отвезти ее в больницу. Пегги тут же согласилась сама подвезти больную женщину в госпиталь и в результате пропустила уже не только завтрак, но и ланч.

Дальше было не легче: в больнице ее нашла Бесси, чтобы сообщить, что одна из знакомых Пегги, женщина пожилая, бедная и больная, выселена из своего дома. И забота об этом заняла остаток дня. Домой Пегги попала лишь к вечеру, имея в запасе двадцать минут на то, чтобы поесть, одеться и ехать в оперу. И вот тут-то и раздался звонок мисс Уильямс.

Пегги сказала ей, что больна и не в состоянии сейчас говорить, вместо того чтобы прямо объяснить, что торопится в оперу. Выразив свое сочувствие, мисс Уильямс, тем не менее, продолжила разговор. Она сказала, что хотела бы, чтобы Пегги позволила ей возобновить свою деятельность в качестве агента по продаже романа в кино и что им следовало бы обсудить, как наилучшим образом соблюсти интересы автора. И вот тут, по словам самой Пегги, она «взорвалась» и заявила мисс Уильямс, что не давала ей никаких полномочий. Неустрашимая мисс, проигнорировав это заявление, продолжала настаивать на встрече и необходимости обсудить дело. Пегги ответила, что не намерена сейчас что-либо решать, потому что, «когда больной человек принимает какие-либо решения, они всегда оказываются неверными». Более того, заявила Пегги, если мисс Уильямс читала книгу, то она должна знать, что это не самый лучший материал для кино. Анни Уильямс книгу читала и с мнением Пегги не согласилась, но все равно звонок лишь ухудшил и без того тупиковые отношения двух женщин.

На самом же деле единственной ошибкой мисс Уильямс было то, что она позвонила Пегги в неподходящий момент. И Пегги, хоть это и может показаться странным, так никогда и не простила ей этот звонок. В письмах к Лэтему, Лу и Джорджу Бретту она объясняет, что мисс Уильямс была причиной ее похода в оперу на голодный желудок, подробно описывая при этом, почему за весь день она так и не смогла ни разу поесть. Даже в письмах, написанных много позже, она вспоминает Анни Уильямс не иначе как «леди, которая намеревалась заморить меня до смерти».

В среду Гарольд Лэтем прибыл в Атланту, чтобы обсудить этот вопрос с Пегги. И Джон, и сама она не были против мисс Уильямс как таковой, но им претила сама мысль, что кто-то еще, кроме «Макмиллана», будет действовать от их имени. «Макмиллану» они оба доверяли и не знали, ни чего ждать от чужака, ни почему они должны нанимать кого-то со стороны, если представители Макмиллана могли бы по крайней мере присутствовать на переговорах.

Лэтем осторожно объяснял, что независимо от того, каковы отношения между издательством и автором, «Макмиллан» прежде всего исходит из собственных интересов, точно так же должна поступать и Пегги. Но убедить Маршей ему так и не удалось.

Еще более прискорбным для супругов было то, что Пегги страдала болезнью глаз, вызванной месяцами напряженной работы по редактированию рукописи и читке гранок. Пегги утверждала, что никогда не считала, но количество наименований справочной литературы, потребовавшейся ей для романа, подбирается к тысячи. Она ничего не оставила на волю случая, не дав критикам ни одного шанса. Перепроверялось все: и в какое время дня пришло известие о разгроме генерала Худа у Джонсборо; и какая была погода в это время; час, когда началось отступление, и час, когда была оставлена последняя застава; точное местонахождение поездов с военным снаряжением и точное время, когда они были сожжены. И потом, конечно, сотни деталей, таких, например, когда кринолины вышли из моды, а турнюры — вошли; цена, по которой продавался хлопок в Ливерпуле в 1863 году (1,91 доллара за фунт), и как пользоваться пистолетом. Ну и сотни других мелких, но очень важных деталей.

Пегги имела склонность к преувеличению, поскольку сомнительно, чтобы она в самом деле «просмотрела около миллиона старых Библий, писем и еще больше генеалогических записей», прежде чем нашла имя «Скарлетт». Но зная, что книга будет опубликована, она пересмотрела массу старых налоговых книг, списков личного состава, государственных лотерей, историй болезни, а также старых справочников и перечней государственных земельных субсидий из Саванны, Атланты и графства Клейтон.

Более того, она даже просмотрела многотомный труд историка Франклина Гаррета, в котором приведены имена и фамилии, увековеченные на всех надгробиях в Атланте и ее окрестностях, чтобы быть вдвойне уверенной, что ни одно из имен ее героев не принадлежало жившему когда-либо реальному человеку. И одно такое имя было найдено. Муж Кэтлин Калверт, поначалу звавшийся Уилсоном, стал в окончательном варианте Хилтоном. Причем имя поменяли, когда книга была уже в гранках.

Постельный режим был предписан Пегги в тот день, когда она собиралась в оперу, из-за болезни глаз. Но чем бы она ни болела, выяснить, насколько это было серьезно, никогда не удавалось. Она перенесла массу травм в разного рода несчастных случаях. У нее хронически болели спина и нога, и боль от них была, похоже, сильнее, когда она сидела за пишущей машинкой, чем когда, в заботах о семье и друзьях, разъезжала на машине по всему городу, улаживая их наиболее трудные дела или сражаясь с медперсоналом в госпитале и с городскими чиновниками.

Ее глаза действительно были утомлены непрерывной работой над книгой в течение восьми месяцев и беспокоили Пегги весь этот год, но у нее не было болезни глаз как таковой. На самом деле ее собственное нездоровье или же нездоровье ее семьи всякий раз становилось удобным предлогом, используемым в любое время в случае малейшего раздражения со стороны окружающего мира.

Состояние здоровья Пегги было предметом обсуждения почти в каждом письме, ею написанном, независимо от степени ее знакомства с получателем оного. Оправданием в случае задержки ответов — отвечала ли она друзьям или поклонникам, возвращала ли статью, присланную ей, оплачивала ли счета — были неизменно ссылки на плохое состояние ее здоровья. Люди, знавшие ее только по письмам, были уверены, что имеют дело с хрупкой, мужественной, но больной женщиной. Именно благодаря такому впечатлению, которому она сама же и способствовала, слухи о ее ужасном физическом состоянии нередко возникали после выхода ее книги.

Любой же, кто знал Пегги лично, видел в ней полную сил и здоровья женщину. Но со времени выхода «Унесенных ветром» она всячески способствовала созданию собственного, весьма своеобразного имиджа в глазах читающей публики, используя для этого любую возможность привлечь внимание к своему физическому состоянию.

Так, в первом публичном заявлении, подготовленном ею для «Макмиллана», она писала: «Я очень маленькая. Но не чувствую себя маленькой. Как и большинство невысоких людей, я кажусь себе такой же высокой, как и любой другой человек, но при этом еще и вдвое сильнее. Но во мне всего 4 фута 11 дюймов роста. Все время упорно работая и выпивая огромное количество молока, я ухитряюсь держать свой вес у отметки в сотню фунтов!» (45 кг).