Возвращение к Скарлетт. Дорога в Тару

Но она еще и ухитрилась в тексте меньше чем на 500 слов объяснить, почему пишет о Гражданской войне («я выросла на этом»), сообщить, что никогда даже не читала «Ярмарку тщеславия», с которой часто сравнивали ее собственную книгу, по крайней мере до того, как полтора года назад она попала во вторую автокатастрофу, добавив при этом, что «ходила тогда на костылях около трех лет». Пегги заявляет, что читает она «жадно и быстро» и что в молодости намеревалась заняться медициной, но, «когда я училась в Смит-колледже, умерла моя мать, и мне пришлось вернуться домой, чтобы взять на себя ведение домашнего хозяйства».

За исключением того, что, как утверждала Пегги, ей было всего пятнадцать с половиной лет, когда она оставила колледж, все остальное было правдой. И в этом заявлении ясно просматривалась ее манера увязывать время и события с «катастрофами» в ее жизни.

Упоминания о несчастных случаях и костылях, о долгих годах выздоровления, как раз перед публикацией книги, создавали некую ауру вокруг нее, а следовавший затем рассказ о затемненных комнатах и корсетах для позвоночника, о запретах на чтение «даже телефонных номеров» тоже создавал впечатление серьезной болезни и надвигающейся слепоты. И только потом, когда до нее дошли слухи о ее болезнях, Пегги начала почему-то сердиться — даже если вместе со слухами шли в ее адрес сердечные отклики, выражения симпатии и готовности ее защитить. Лэтем приехал в Атланту в мае и привез с собой пробные экземпляры романа, попросив Пегги просмотреть их на предмет типографских ошибок, прежде чем будет напечатан первый большой тираж. Работа, прямо скажем, не вызвала большого энтузиазма у Пегги, и, как писала она Лу, ее «едва не затошнило при виде этого. Никто, наверное, не испытывал подобного чувства к своему первому и единственному детищу». Готовые гранки книги вновь напомнили ей кошмарные времена подготовки ее к печати.

Пробные экземпляры были разосланы обозревателям и на киностудии, даже тем из них, кто уже получил гранки романа. Анни Уильямс по-прежнему вела с киномагнатами свою игру, и одна из причин поездки Лэтема в Атланту заключалась в том, чтобы еще раз попытаться уговорить Пегги подтвердить полномочия мисс Уильямс, что помогло бы последней в переговорах с покупателями. Но Марши отказались пойти на это, и Лэтем вернулся в Нью-Йорк. Был он хоть и обескуражен, но полон уверенности, что издательство должно продолжать свой «флирт» с «красоткой Анни», которая, как писала Пегги в письме к Лу, «положит меня на лопатки и пошлет к черту, прежде чем мы исчерпаем все возможности».

Вернувшись в Нью-Йорк, Лэтем попросил выслать миссис Марш 5 000 долларов в качестве аванса по ройялти. Прошло уже несколько месяцев с тех пор, как она последний раз получала какую-либо плату, — это было сразу после подписания контракта. А поскольку заказы на книгу уже превысили 20 тысяч экземпляров и к тому же поступили деньги от клуба «Книга месяца», то «Макмиллан» согласился. До этого Пегги получила лишь аванс — 500 долларов.

Неожиданно для Пегги все те, с кем она когда-либо общалась в Атланте, вдруг стали изъявлять желание пригласить ее на вечеринку. И она принимала эти приглашения. Однако, когда Лэтем вновь пригласил ее приехать в Нью-Йорк, чтобы присутствовать на церемонии выхода ее книги в свет, Пегги отказалась, заявив, что ей бы «не хотелось приезжать в Нью-Йорк похожей на ведьму».

Поскольку Пегги не хотела ехать в Нью-Йорк, атлантский филиал издательства всячески старался заставить ее принимать как можно более активное участие в рекламных мероприятиях, и после настойчивых увещеваний со стороны Маргарет Бох Пегги, наконец, приняла приглашение выступить на ужине в Атлантском библиотечном клубе перед аудиторией в пятьдесят человек.

Несколько недель назад она выступала на завтраке в писательском клубе Мейкона, и, несмотря на присутствие более двухсот человек, это напомнило ей «беседу с друзьями».

Здесь же было все иначе, и, как рассказывала Пегги Лэтему, она провела «мучительные дни», просматривая свою библиографию, намереваясь поведать «библиотечным леди о том, как скучна работа писателя».

И вот в день обеда Альма Джемисон, руководитель справочно-библиографического отдела библиотеки Карнеги, представила ее аудитории как «автора, чью книгу часто сравнивают с такими романами, как «Ярмарка тщеславия», «Война и мир» и «Джентльмены предпочитают блондинок». Это настолько вывело Пегги из себя, писала она Лэтему 1 сентября 1936 года, что она растерялась и забыла даже названия справочной литературы, о которой намеревалась рассказать, а когда пришла в себя, то осознала, что рассказывает присутствующим дамам какие-то «нескромные истории». А взглянув на мисс Джесси Хопкинс, ведущего библиотекаря, Пегги поняла, что встречи в библиотеках ей больше не грозят. Да она и сама больше не захочет выступать перед кем-либо.

Однако, сменив взгляды на прямо противоположные, Пегги выступила на банкете, устроенном в ее честь на ежегодном съезде Ассоциации прессы Джорджии, проходившем в Милледжвилле 10–12 июня, где с ней обращались как со знаменитостью, а не просто женой Джона Марша, как в былые годы.

Хотя до сих пор книга побывала лишь в руках у немногих избранных (1500 пробных экземпляров были отгружены к тому времени), Пегги уже стала знаменитой, по крайней мере в своем родном городе и среди друзей по клубу прессы.

Сообщения об интересе, проявляемом Голливудом к роману, и об издании его клубом «Книга месяца» появились в киноколонках местных газет. Обозреватели прочитали книгу и в ряде случаев уже опубликовали рецензии, все до одной исключительно хвалебные и оценивающие «Унесенные ветром» как литературное событие.

Никто не был больше подавлен свалившейся на нее известностью, чем Пегги. Она была потрясена случившимся, не верила в происходящее, и чувства эти отнюдь не исчезали с каждой новой положительной рецензией, на каждую из которых Пегги с самого начала взяла за правило отвечать. Так, Джозефу Джексону, чья критическая статья появилась в «San Francisko Chronicle», она писала:

«Полагаю, вы смогли бы оценить мою реакцию как «радость и счастье», даже несмотря на то, что я отправилась в постель с холодным компрессом на голове и таблеткой аспирина после прочтения ваших слов. Бог свидетель, я не люблю моих героев, склонных к мнительности, обморокам и «состояниям», но сама я, конечно, была в «состоянии». Я всегда умела стоически переносить плохие новости, но ваши хорошие новости смутили меня, вероятно, потому, что они оказались столь неожиданными».

И затем на нескольких страницах она продолжает рассказывать о своем детстве, а в заключение благодарит за оценку ее стиля, отмеченного им как «простой и чрезвычайно искренний».

«Я полагаю, у меня нет какого-либо литературного стиля, и я знаю об этом, но никогда ничего не могла с этим поделать. Я прекрасно сознаю этот свой недостаток и потому больше ожидала недоброжелательности в рецензиях, нежели чего-то другого. Надеюсь, я сумела поведать вам о том, какой счастливой вы меня сделали! Просто сказать «благодарю» было бы явно недостаточно».

Когда же Пегги отвечала Гарри Эдвардсу на его рецензию, опубликованную в «Атланта Джорнэл», она сделала это в стиле красавицы Старого Юга:

«Дорогой мистер Эдвардс.

Лишь небольшие остатки былых приличий удерживают меня от того, чтобы обратиться к вам «мой очень дорогой мистер Эдвардс», или же «вы необыкновенно милый человек», или же «вы добрый, добрый человек». Но я постараюсь вспомнить, как меня воспитывали и обратиться к вам просто —

Дорогой мистер Эдвардс!

Могу я поблагодарить вас за счастье, доставленное моему отцу? Видите ли, его всегда особенно волновало, понравится ли моя книга южанам вообще и жителям Джорджии в частности, и он очень боялся, что — нет, хотя моя книга настолько правдива, насколько документы и годы исследований могли содействовать этому. Для него была невыносима сама мысль, что я могу обидеть людей моего штата, так же, впрочем, как и для меня. И когда отец прочел вашу чудесную рецензию, он успокоился. «Если мистеру Эдвардсу нравится» и т. д.»